Мы его звали Карпом. На самом деле он был Николай Карпович, наш школьный учитель истории. Немного выкаченные глаза и полуоткрытый рот делали его похожим на рыбу. С острой наблюдательностью детей мы вечно находили в нем что-нибудь смешное. Карп нас, казалось, презирал. Мы отвечали ему насмешками за спиной. Открыто дерзить не решался никто, даже Генка, признанный хулиган нашего 6А.
Карп называл нас троглодитами и иногда идиотами. Об идиотах у нас было какое-то представление. Кто такие троглодиты, мы не знали, но чувствовали, что вряд ли таким званием можно гордиться. Степная станица, где взрослые с утра до вечера заняты работой на полях, конечно, не культурный центр страны. Интернета не было и в проекте, и наши мозги в некоторых отношениях действительно были девственно чистыми.
Кто написал «Трех мушкетеров?» - спрашивал Карп на уроке, и когда самый начитанный из нас отвечал: « Александр ДЮма», разражался смехом.
- Ах, ДЮма! А есть еще писатели ЗОля и БАльзак! – смеялся Карп, – Троглодиты вы, вот вы кто! Никакой культуры!
- Пап, а что значит «троглодиты?» - спросила я как-то вечером у отца.
Рассеяно подняв голову, он отвечал:
- Дикари. Пещерные люди.
- А БАльзака ты читал?
- Надо говорить «БальзАк», с ударением на последнем слоге, - раздраженно отвечал отец, - тебе еще рано его читать, - Впрочем, пойди, запишись в библиотеку. Тут хорошая библиотека. Попроси «Последнего из могикан» Купера или что-нибудь в этом роде.
Библиотека действительно была богатая. Колхоз-миллионер не жалел денег на книги. Такую мне не приходилось видеть позднее даже в иных городах. Я записалась и почему-то взяла «Жерминаль» Золя у слегка удивленной библиотекарши. И после этого начала читать все подряд, в том числе и Купера. Учителка литературы не возражала, когда на ее уроке я читала что-нибудь постороннее, а Карп меня вдруг зауважал. Отвечая на уроках, я иной раз, не успев заглянуть дома в учебник, удачно приплетала что-нибудь в тему из прочитанных книг. Ему это нравилось. А вообще-то он всегда ужасно сердился, если мы не знали урока. «Тройка» была его любимой отметкой. Но часто было просто: «Два! Завтра придешь с отцом».
Уроки у нас проходили в старинном одноэтажном здании, где до революции, как говорили, помещались атаманские конюшни. Зимой печи в нем топили днем, чтобы ребятам из второй смены было тепло. В тот понедельник нам всем почему-то было ужасно весело. Может, потому, что ярко светило солнце, и в воздухе пахло весной, хотя на дворе еще был февраль. Учиться не хотелось, а до конца уроков были еще математика и история. На перемене мы хохотали и наперебой предлагали различные способы, которыми можно было бы сорвать уроки. Но это все было, конечно, в шутку. Всерьез на какую-нибудь каверзу вряд ли бы кто-то решился.
Начался урок математики, и Анна Михайловна вызвала к доске Таньку. Хорошенькая Танька моментально запуталась и за спиной Анны Михайловны с ужасными гримасами стала умолять о подсказке. Но мы шипели так вразнобой, что она ничего не могла понять. Слезы стали уже наворачиваться ей на глаза, когда Генка поднял руку и попросил разрешения выйти. Ему разрешили, он вышел, через пару минут вернулся и сел на свое место. А еще через пару минут у всех запершило в горле, из глаз потекли слезы, мы начали чихать и кашлять.
Перепуганная Анна Михайловна спешно стала выгонять всех из класса. В коридоре уже толпились малыши, все бежали к дверям, там образовалась настоящая толкучка. Коридоры и классы заполнял едкий и острый запах. Из соседнего здания прибежали директор, завуч и технички. Они открыли двери и окна, и вскоре здание было проветрено. До конца урока мы пропрыгали на легком морозце во дворе, а потом пошли на историю.
Карп пришел с опозданием, сердитый и красный. Он чихал, и нам это показалось ужасно смешным.
- Ну, и кто из вас устроил эту пакость? – спросил он.
Мы стали хором кричать, что не имеем к произошедшему никакого отношения. Карп отошел к окну и долго стоял у форточки, тяжело дыша. А в нас словно вселилась сотня бесенят. Отвечать уроки не было никакой охоты, поэтому мы решили «разговорить» Карпа. Все знали за ним такую слабость: если его о чем-нибудь спросить, он увлекался и отвечал подробно и интересно. Что-что, а рассказывать он умел.
Кто-то из мальчишек поднял руку и спросил с самым невинным видом: «Николай Карпович! А что такое фашизм?» Вопрос был придуман наспех и совсем не по теме урока. О войне мы все, конечно, знали по фильмам и рассказам взрослых.
Карп повернулся и посмотрел на нас красными глазами. Лицо его вдруг изменилось и стало страшным. Некоторое время он молчал. Потом медленно отошел от окна и заговорил:
- Фашизм – это горе и смерть! Фашизм – это миллионы убитых! Это концлагеря: Майданек и Освенцим, и Саласпилс, и много других, это трупы, трупы и трупы замученных людей! Это сожженные села и разрушенные города! – говорил он быстро и отрывисто, - Какие погибли люди! Они могли жить долго и растить детей... Вы не знаете, что значит терять своих друзей, терять близких! Какое это горе! И слава Богу, что вы этого не знаете! Дай Бог, чтобы вы этого никогда не узнали!
Он все говорил и говорил, и слезы текли по его лицу. Мне сейчас уже не вспомнить в подробностях всего, что было сказано. Но впечатление, которое произвело это на нас, запомнилось на всю жизнь. Мы сидели потрясенные и притихшие. Нам было стыдно, как будто мы совершили что-то недозволенное.
Наконец, Николай Карпович замолчал, достал платок и вытер лицо. Казалось, ему тоже было не по себе от того, что он так вот открылся перед нами, сопляками. Он прошелся перед доской и повернулся к классу. Помолчал и вдруг сказал, глядя на нас в упор: «Вот из таких мерзавцев, как тот, что кинул сегодня в печь какую-то гадость, и вырастают фашисты!»
И тут Генка вскочил со своего места и заорал: «Я не фашист!!!»
Вслед за этим он схватил с парты чернильницу, запустил ее в доску и выскочил из класса. Прозвенел звонок. Николай Карпович взял журнал и молча вышел.
С тех пор прошло много лет. Мы давно выросли, а Николай Карпович умер. Генка тогда так и не вернулся в школу, хотя его не исключали. Говорят, они с Таней поженились, став взрослыми.
Отец, когда я рассказала дома эту историю, рассердился и сказал, что наш класс – сборище бестактных идиотов. Оказывается, в войну у нашего учителя погибли все родные. Сам он воевал и был не один раз ранен. В самом деле, в День Победы мы видели его у обелиска в костюме, увешенном множеством орденов и медалей. Наверно, он и сердился, и преувеличивал невольно наши недостатки потому, что ему очень хотелось, чтобы мы, дети, были достойны памяти погибших.
Кажется, у нашего поколения это не очень хорошо получилось.