Сегодня он должен решиться. Хватит. Хватит страдать, лёжа на диване и шепча бессонными ночами её имя. Хватит в миллионный раз повторять вместе с именем слово, выражающее его отношение к ней. О котором она не знает, потому что он всё никак не решится подойти и сказать три заветных слова. Потому что боится... чего? Порицания? Осуждения? Того, что коллеги покачают головами и посмотрят с неодобрением? Того, что в этом мире, где человек человеку бревно, его чувство просто не найдёт понимания?
А вдруг... вдруг она испытывает то же самое и даже не догадывается, что не одинока в этом? А они так и будут всю жизнь обмениваться дежурными улыбками и бессмысленными фразами. «Привет, сегодня чудесный день, не правда ли? – О да, а вчера шёл такой страшный ливень. К счастью, у меня был с собой зонт и укладка не пострадала». Какая пошлость.
Он залпом допил чай. Сегодня. Он должен подойти к ней сегодня. Вот она, за соседним столиком. Как всегда, с безупречной причёской, отполированными ноготками, с идеальным макияжем... интересно, сколько часов она проводит перед зеркалом? Лицо выражает заинтересованность и сочувствие. Она единственная, кто ещё может слушать вечное нытьё Анны, у которой в очередной раз загулял муж, болит спина, а сын попался в школе на курении марихуаны.
Когда они уже договорят, наконец? Идут куда-то вместе. Неужели он в очередной раз будет бессильно смотреть ей вслед и проклинать себя за то, что снова струсил? Нет!
Он вскочил. От неловкого движения стул упал, зацепив ещё один стул, а тот – ещё. После чудовищного грохота взоры всех присутствующих оказались обращёнными на него. И она тоже смотрела своими большими зелёными глазами, а уголки аккуратно подведённых губ (ну когда она успела, после еды-то?!) дрожали от смеха. От старательно сдерживаемого смеха – идеальная женщина никогда не позволит себе смеяться над попавшим в неловкое положение коллегой.
«Давай, тряпка! – обругал он себя. – Иначе даже твоя кошка будет презирать тебя за трусость!»
Образ Майи, смотрящей на него, как Че Геварра на капиталистов, насмешил и придал смелости.
- Кристина! – крикнул он через всю столовую.
- Да? – брови женщины удивлённо-вежливо приподнялись.
- Я... хотел поговорить с тобой, - он сглотнул. Дыхание сбивалось, сердце бешено билось, а лицо залила предательская краска. По столикам прокатились смешки. «Она давно ему нравилась», - доверительно шепнула подруге коллега за соседним столиком.
- Я должен тебе признаться. Я... я тебя... Я тебя ненавижу! – выдохнул он и сразу стало легче. – Да, да, ненавижу, - горячо продолжал он, не замечая, что лихорадочно дёргает пуговицу у себя на рукаве. – Ненавижу твою идеальную прилизанную шевелюру, твою гадкую голливудскую улыбочку, твои мерзкие болотные глаза и даже вот эту ма-а-ленькую родинку на шее, которую ты так старательно и заботливо замазываешь, - слова, будто прорвав, наконец, прогнившую плотину, лились теперь безудержным грязным потоком. – Меня бесит, да-да, бесит, что вот сейчас они, - он обвёл руками столовую, - ржут, а ты – нет. Ты же воспитанная, ты же идеальная. А ведь я сейчас жалок, жалок и мерзок, - он невольно рассмеялся. – Идеальная женщина, небожитель, у тебя даже лак на ногтях никогда не облезает.
«Ах, какая красавица, а до сих пор одна, как же так», - передразнил он. – Да ты всегда будешь одна, потому что ты ненастоящая, ты из музея, ты кукла! Красивая, мерзкая, отвратительная бездушная кукла! – он кричал на всё здание, поминутно то смеясь, то всхлипывая. Мысль о том, что через минуту его наверняка уволят, почему-то доставляла мазохистское наслаждение. Он пойдёт работать мусорщиком, в конце концов, ему не семью кормить, а Майя поест и обычного корма, разбаловал он её диетической телятиной.
Он сжал кулаки... Что это в руке? Ах да, оторванная пуговица. Он кинул её прямо в ненавистное лицо. И вдруг заметил, что оно лишилось вечной беспристрастности. Губы идеальной женщины сжались в ниточку, брови сдвинулись, а глаза смотрели с ответной ненавистью. Он с удивлением, но как-то отстранённо отметил про себя, что сейчас она не выглядела красивой – но была необыкновенно, чертовски привлекательной. Пожалуй, в такую женщину он даже мог бы влюбиться.
Она перехватила пуговицу в воздухе и, не глядя, метнула обратно. Машинально хватаясь за щёку, он запоздало вспомнил, что когда-то она профессионально занималась баскетболом, да и сейчас не вполне забросила былое хобби.
- Я ждала этого признания, Марк, - всегда ровный красивый голос сейчас срывался и чем-то напоминал скрежет металлической мочалки о сковороду с пригоревшей яичницей. – Ты меня тоже всегда бесил. Всё в тебе. То, как с твоего отвратительно круглого подбородка стекают капли, как в твоей вечной щетине застревают крошки, как от тебя за километр разит чесноком и котами. Да даже двигаешься ты мерзко, как будто тебе в задницу вбили кол и ты дёргаешься в агонии! – она вдруг рассмеялась. – О, это было бы прелестное зрелище. Кстати, когда ты в последний раз чистил пиджак от кошачьей шерсти? У меня на неё, между прочим, аллергия! И, кстати, шнурки нормальные люди обычно завязывают, а рубашки стирают. Но ты же у нас выше всего этого, не так ли? Ты не из нашей серой массы, тебе некогда следить за собой.
Впрочем, - чуть помедлив, сказала она со странной усмешкой, - я тебя благодарна за то, что ты сказал это. Лучше открытая и честная ненависть, чем та же ненависть, только тщательно прикрытая... как моя родинка, - она снова усмехнулась, но взгляд неожиданно потеплел. – Ещё раз – спасибо, Марк, - совсем тихо сказала она, развернулась и пошла к выходу.
Марк внезапно обнаружил, что он смеётся. Это не был истерически смех больного. Последний раз он так смеялся лет в пять, когда отец подбрасывал его к потолку, а непривычно маленькая мама где-то внизу испуганно голосила: «Алекс, Алекс, осторожнее, уронишь ребёнка!» С каждым выдохом он ощущал, как уходит из души это давящее чувство ненависти, как становится легче дышать, и как на смену ненависти приходит... восхищение. Боже, как же она прекрасная в гневе. Какая же она... живая.
- Странный человек вчера приходил, - сказал одним летним днём старый ювелир своему молодому помощнику. – Заказал обручальное кольцо, а на нём гравировку... Нет, ну ты не поверишь – «Самой неидеальной женщине в мире». Я аж трижды переспросил, но нет, он посмотрел так и говорит – это «не», мол, очень важно, старик, очень. Каких только нет на свете, прости Господи, идиотов.