16. Salus popoli suprema lex.
Благо народа – высший закон (лат.)
В столице было жарко и тревожно. Робкие россияне, наконец, почувствовали, что кризис – не тетка, и начали протестовать. Но протест их был тоже каким-то тихим и опасливым. Пикетчики стояли у Белого дома с лозунгами типа «Кто виноват в финансово-экономическом кризисе в России?» или «Мы хотим работать!» На митинге, который Саня увидел, проходя по Васильевскому спуску, гнусавый оратор, судя по всему, коммунист, долго перечислял обанкротившиеся предприятия, а в заключение гневно, но устало вопросил: «Готово ли наше прогнившее правительство остановить падение нашей экономики в бездну?».
Дома по привычке на лестничной площадке его встретил Дима Терещенко.
- Ты откуда? – задал он традиционный вопрос.
- Из чудесного прошлого, - ответил Саня. – Из глубины веков.
- Ну, и как там?
- Замечательно! Люди помнят о Боге, и Бог не забывает их.
- А как насчет прекрасных поселянок? Они приходили к тебе на свидание к стогу сена?
- Увы! Хилые интеллигенты не котируются в нашем далеком прошлом.
- Ну-ну, - подвел Дима черту в разговоре и повел выгуливать своего сенбернара.
Пустая квартира с сиротливым плакатом на стене, напомнившим ему о милых одесситах, располагала только к одному: немедленно забыть обо всем приятном и неприятном и приняться за работу.
«Только позвоню Лене, - подумал он, - и сейчас же – за ноутбук. Если я выйду перед теми, чьи лица привиделись мне в Суздале, неподготовленным и беспомощным, это будет конец. А где-то есть в моем докладе слабое место, которое может пустить насмарку все мое выступление. Мне только надо найти, где и что в нем неубедительно и размазано. И пора подключать Улафа и всю нашу братию».
Но позвонить Лене он не смог. Когда он, совсем измотанный и сонный, взялся за телефон, оказалось, что на его счете закончились деньги. Он заглянул в бумажник, но и там было почти пусто. Это явилось для него большой неожиданностью и еще большей неприятностью: впереди у него было еще тринадцать дней, которые надо было как-то прожить, а кроме того, и самое главное, надо было купить билет до Пекина. Обращаться к Улафу ему было неудобно: он только что почти вытребовал у него огромную сумму, даже не сказав, на что она ему.
«Видимо, Тот, кто дал нам фантастическую способность управлять сознанием людей, - подумал он, засыпая, - очень мудр и дальновиден: у меня ни разу не мелькнула мысль добыть деньги, например, усыпив персонал небольшого, но богатого банка».
Утром ему позвонил доктор.
- Вы уже отошли от путча? – спросил он почти что весело. – Я жажду встретиться с вами. Не бойтесь: вопросов к вам у меня уже нет. Просто я очень тронут, что в трудные для всех нас минуты вы почему-то обратились за помощью именно ко мне, и надеюсь, что за мензуркой спирта вы мне расскажете, почему.
- Обязательно расскажу, - сказал Санников, - тем более, что все было очень просто: из всех бочароворучьевских пленников у меня был только ваш телефон.
- Как вы меня разочаровали, мой юный друг! – протянул доктор. – А я уже надеялся получить Звезду Героя. Сейчас их будут вешать кому надо и кому не надо.
- Не думаю, - возразил Санников. – Один герой вместо звезды уже получил одиночку в Лефортово. Другие схлопочут по отставке, третьи - по выговору. Так что вы единственный, кто заслужил эту награду.
- А вы? Если бы не вы….
- Если бы не я, - перебил его Саня, - Президент с Премьером спали сейчас спокойно.
- Я понял, - грустно сказал Вениамин Ильич. – Я все уже давно понял. Они вас не любят.
- Я не девушка, - обиделся Санников, - чтобы меня любить. И, мне кажется, что разговор у нас получается какой-то не телефонный.
- Согласен – еще больше загрустил доктор. – А вы не скажете, Сан Саныч, зачем я вам звонил?
- Конечно, знаю, - уверенно ответил Санников и услышал в трубке удивленный всхлип. – Вы позвонили, чтобы предложить мне взаймы тысячу долларов.
- Всего лишь? – спросил доктор весело. – Приезжайте, получите и считайте, что я вам их подарил. То, что вы сделали с нашей Сонечкой, достойно гораздо большего вознаграждения. Кстати, меня снова беспокоит наша бухгалтерия. Похоже на то, что вас включили в штат Кремлевской больницы, а вы не являетесь получать зарплату.
«Не было ни гроша, да вдруг алтын, - обрадовался Саня и весело подумал: - Теперь-то я куплю билет до Пекина. Но первым делом надо пополнить телефонный счет: Ленка там, наверное, сходит с ума».
… Доктор Галкин принял его в своем роскошном кабинете, уставленном таким количеством медицинской аппаратуры, что ее, наверное, хватило на солидную областную поликлинику.
- Чувствуйте себя как дома, - тепло приветствовал он Сан Саныча, усаживая его за стол, на котором уже были приготовлены две мензурки со спиртом и два бутерброда с красной икрой.
- Не хотелось бы, - сказал Санников, оглядывая просторный кабинет.
- Что не хотелось бы? – не понял Вениамин Ильич.
- Чувствовать здесь себя как дома, - объяснил Саня. – На Бочаровом Ручье у вас было уютнее. Да и барабулька в качестве закуски делала обстановку менее официальной.
- Не говорите мне про барабульку! – вполне искренне взмолился доктор. – Боюсь, что я никогда уже не отпробую этой чудесной рыбы! Потому что теперь, когда я вспоминаю этот Бочаров Ручей, я переживаю ужас. Эти хазеры были такими вежливыми, что мне казалось, что они это делают нарочно, чтобы успокоить нас перед тем, как убить. Да, вы же не знаете, кто такие хазеры. Это по-нашему свиньи. Они нагадили мне в душу, и мне стало хорошо только тогда, когда я увидел, как эти бандиты добровольно грузились в эту арестантскую машину. Впрочем, зачем я кормлю соловья баснями? Выпейте этот чудесный спирт и закусите бутербродом, имея в виду, как будто это та самая рыба барабулька. Знаете, за что мы выпьем? За то, что вы мне очень симпатичны. И хотя я еще многого не понял, сегодня я сказал себе: «Веня, не мучай бедного мальчика вопросами, потому что он не такой как все и у него есть своя большая тайна».
Саня не стал возражать против такого тоста, который сулил ему спокойную жизнь хотя бы на протяжение сегодняшнего вечера, и они выпили докторский спирт в согласии и молчании. Которое, однако, длилось не долго, так как доктор сегодня был не в меру разговорчив.
Снимая халат, он долго возился с визиткой, что была у него на груди, и одновременно сетовал на свою фамилию:
- Вы знаете, какая священная птица у евреев? Ну, конечно же, голубь, Вспомните хотя бы Ноев ковчег. И я не понимаю, откуда у меня эта странная фамилия, Галкин. Вы знаете, как развлекался на даче небезызвестный вам путчист Стремоухов? Он менял буквы на табличке на двери моего кабинета, в результате чего на ней появлялись такие фамилии как Палкин, Салкин, Фалкин и даже Гадкий… И все же здорово, что вы тогда позвонили на Бочаров Ручей именно мне. В тот ужасный вертеп, где на каждого человека было по два шмирника. Шмирник – это по-еврейски «стражник». И вообще, скажите, Сан Саныч, что будет дальше?
- Поживем – увидим, - улыбнулся Саня. – Это, во-первых. А во-вторых, кто обещал мне, что не будет задавать вопросы?
Санников вернулся домой затемно. Он положил на счет своего спутникового телефона изрядную сумму денег, достаточную для ведения продолжительных разговоров с Тибетом, а с утра он намеревался пойти за билетом на самолет.
В два часа ночи он позвонил Лене.
- Ты почему так долго молчал? – сходу спросила она голосом обиженного ребенка.
- У меня закончились деньги на телефоне, - ответил он.
- Я так и знала, что ты сидишь без денег, - сразу сделала она вывод. – У тебя хоть в холодильнике что-нибудь есть? Как ты питаешься?
- Я питаюсь нормально. Три часа назад я даже ел бутерброд с красной икрой. И я очень прошу тебя не волноваться. Когда ты волнуешься, у меня повышается температура.
- Я больше не буду. Сейчас у тебя много денег? Нам хватит говорить долго-долго?
- Хватит. И еще я могу купить билеты на самолет.
- Когда ты пойдешь покупать?
- Завтра.
- Учитель предупреждал тебя, чтобы ты сделал это пораньше?
- Нет. Наверное, забыл.
- Будур-Син ничего не забывает. Он говорит, что в Пекине собирается какой-то всемирный саммит. Ожидается тьма народу.
- Эта тьма прилетит на личных самолетах с барами и красивыми стюардессами. А я свои билеты получу в любом случае.
- Ты стал VIP персоной?
- Еще нет, но скоро стану. Ты еще услышишь обо мне.
- Я и так слышу тебя. Каждый день и каждую ночь. На горе я нашла огромный камень и высекаю на нем зарубки, сколько дней прошло после нашей разлуки. И этот валун уже стал сплошь рябым. Особенно грустно смотреть на него во время дождя. Тогда по его бороздкам бежит вода, а мне кажется, что это мои слезы. Пока. Заканчиваю пораньше, потому что нам надо экономить деньги. Я хочу купить квартиру в Москве и завести ляльку.
- Кого завести?!
- Ребенка! Отчего ты у меня такой недогадливый? От недоедания, что ли?
Он лег спать, когда за окном зашумели уборочные машины.
«Значит, будет дождь», - подумал он и провалился в сон.
Ему снились Рериховские горы и Ленка, бегущая ему навстречу…
Под вечер ему позвонила другая Лена, его «спасительница и развлекательница».
- Чем занимаешься? – спросила она.
- Сном да голодом, - ответил он, не уходя далеко от истины.
- Нам надо встретиться, - сказала она. - Есть серьезный разговор.
- Когда?
- Сегодня, в любое время.
- В восемнадцать часов буду ждать тебя у памятника Пушкину. Подходит?
- Подходит. Мне еще никто не назначал свидания у Пушкина на Тверской! Только разговор у меня к тебе долгий.
- А это ничего. Мы поедем ко мне и наговоримся. Я хоть квартиру за кои веки уберу к твоему визиту.
- Ты жалкий прагматик, - наконец улыбнулась Лена. - У нас сегодня
заседание Юркиного турклуба с просмотром слайдов и пением под гитару. Напеку мужикам пирожков и убегу. Встречай.
Без четверти шесть он купил у станции метро «Пушкинская» букет белых роз и как заправский кавалер стал вышагивать вокруг памятника. А ровно в шесть из подземного перехода вылетела взъерошенная Лена и, запыхавшись, стала ругать московское метро:
- На «Китай-городе» полчаса пересаживалась с линии на линию. Посмотри, какая я вся измятая. Но заметь, не опоздала ни на минутку. И честно заработала эти розы, которые ты забыл мне вручить.
На Пятницкую они поехали на такси. В машине Лена молчала, видимо, обдумывая предстоящий разговор. Но в квартире Санникова, увидев накрытый в ее честь стол, она оживилась и, казалось, забыла, зачем назначила ему встречу.
- Ты потратил все свое пособие по безработице на это угощение? – рассмеялась она, рассматривая изысканные яства. – Или получил наследство?
- Пособия мне не положено, - ответил Саня, - так как я все еще числюсь переводчиком при толстом журнале. А насчет наследства ты почти что угадала: я наследник своих же добрых дел, совершенных однажды.
- Не буду спрашивать, каких. Как только ты начинаешь рассказывать мне свои секреты, случается путч или еще что-нибудь.
- Правильно. Скоро все это закончится, и перед моим отъездом на Тибет мы поедем с тобой в Ростов Великий, сядем у озерца, которое смотрит в небо, и я расскажу тебе все.
- Хорошо, - согласилась Лена с улыбкой, которая вдруг стала печальной. – Мы обязательно поедем туда. Кстати, как ты провел без меня время в Суздале?
- Без тебя было не очень, но время я провел прекрасно, с пользой для себя и окружающих. Я обошел и осмотрел, не торопясь, весь город, узнал его замечательных людей и даже купил там дом.
- Дом?! – сверх меры удивилась Лена, но тут же внезапно успокоилась. – Ладно, понимаю, что это твой очередной секрет и потому ни о чем не спрашиваю. Кстати, в моей просьбе к тебе речь тоже пойдет о доме. Слушай внимательно.
Она сжала кулачки, отодвинула в сторону стоявшую перед ней на столе вазу с фруктами и начала свой рассказ:
- Жила была одна прекрасная семья, он и она. Я начну с нее, потому что она была доброй, красивой и справедливой женщиной, а вследствие этого – главой семьи. Он был трудолюбивым рохлей, огромным и сильным мужиком, любящим ее до умопомрачения. Они жили в коммуналке возле завода «Серп и молот», где он и работал, кажется, токарем. У них долго не было детей, и они взяли из детдома маленького мальчика и почти одновременно – маленькую девочку. Просто, когда пришли в детдом за мальчиком, она встретилась им в коридоре и назвала Лизу мамой. И вдруг сразу после этого у них стали рождаться свои дети. Один, второй, третий… И они стали истинной семьей – «семь я». В коммуналке стало ужасно тесно, и они продали ее, купив большой дом в дальнем Подмосковье, где-то у Дмитрова. Денег на дом сразу не хватило, и они угрохали в него весь путинский материнский капитал да еще кредит взяли. А тут разразился этот кризис, Ваня потерял работу, и они стали, как говорят финансисты, некредитоспособны. Ваня ходил по поселку и делал все, что мог, чтобы заработать хотя бы на пропитание, работал изо всех сил на огороде, но для такой большой семьи этого не хватало семьи. Ты спросишь меня, а где же детские пособия? Те, кто назначал их, вероятно принадлежат к разряду детоненавистников, иначе их назвать нельзя… Однажды Ваня пошел рано утром копаться в огороде, потом она позвала его завтракать, но он не откликался. Она нашла его на грядке мертвым, с пучком лука в руке. Его сердце не выдержало. Но, вероятно, не от тяжелого, непосильного труда, а от мысли, что он не в состоянии прокормить свою семью… Она осталась одна с детьми, без работы и, фактически, без средств для существования. Пособие по потере кормильца оформляется уже третий месяц: чиновники нашли в бумагах какую-то закорючку, не там поставленную. А банк, где они взяли кредит, грозится выгнать их из дома. Их уже посетили дамы из органов опеки и предупредили, что отберут у нее детей, как приемных так и своих, если она не найдет работу и не обеспечит им нормальное питание и уход. А ты понимаешь, что это значит? Это - взять и уничтожить еще шесть человеческих судеб, из них – пятеро детских… Вчера Лиза позвонила мне и сказала, что она на грани… Ты сам понимаешь, на что она может решиться. Я поехала к ней и забрала у нее все документы по ее делам. Пообещала помочь … Ты извини меня, но там, во время ночевки я невольно слушала твой разговор по телефону. Потом ты сам сказал, что говорил с каким-то высоким начальством. Может быть, ты сможешь помочь им?
- Смогу, - сразу же, не задумываясь, ответил он. – Давай сюда бумаги.
Лена медлила, внимательно глядя ему в глаза, потом тихо сказала:
- Ты так уверенно об этом говоришь, что мне даже страшно: а вдруг ты взаправду всемогущий олигарх. Дома в Суздале покупаешь, Вовке обещаешь врача из Тибета выписать.
- Олигархи – не всемогущи, а я – да, - в шутливом тоне провозгласил он и на самом деле развеселил этим Лену.
- Ну ты и хвастун, Сан, Саныч! – сказала она, смеясь. – Что может быть всемогущее их миллионов?
- А вот завтра ты узнаешь, что, - сказал он и решил уйти от этой темы. – И, вообще, давай ужинать. В ожидании тебя я специально ничего не ел, а ты меня кормишь какими-то баснями о всемогуществе Абрамовича и иже с ним.
Поздно вечером он проводил ее до станции метро и, возвращаясь домой, почувствовал себя расстроенным и злым.
«Я, конечно же, помогу им, - думал он, - но сколько таких судеб, сколько несправедливости в этом мире. Нефтяник из Тюмени, Михеич, Иван Иванович, теперь эта несчастная семья… Нет, негоже заниматься благотворительностью, надо ломать все в корне».
От этой мысли ему стало еще горше: он не был уверен, что своим выступлением на форуме и своими дальнейшими действиями, сможет кардинально все изменить.
Именно поддавшись этому безвыходному настроению, он толкнул дверь «Рюмочной» и шагнул в ее шумное и дымное пространство.
Судя по громким речам, там происходило очередное народное вече. Оно было неуправляемым, но мудрым. Потому что выступали те, кто еще не успел напиться до состояния «грогги». Те же, кто успел, ограничивались фразами поддержки выступавших или несогласия с ними, типа: «Праль-но!» или «Загибаешь!»
Санников примостился с рюмкой водки и прислушался к повестке дня. На этот раз вольные сыны республики дискутировали по поводу коррупции и обмана простого народа властью и богачами. Сначала вопрос ставился наивно и, как посчитал Санников некорректно: «Куда они деньги девают?». После выступления двух-трех ораторов было выяснено, что деньги девать есть куда. Просто многие из присутствовавших не подозревали, что в мире существуют такие вещи как яхты, личные самолеты и всемирно известный курорт Куршавель с девочками за сто тысяч долларов. Тогда вопрос стал более острым и понятным даже совершившим перебор в принятии спиртного: «А есть ли у них совесть?» Его задал типичный интеллигент в очках, опьяневший уже после первой рюмки. Его тотчас же подняли на смех, причины которого очкарик никак не мог понять, а потому обидевшийся.
Огромный мужик в тельняшке, которого Саня сразу окрестил матросом Железняком, спросил интеллигента в лоб:
- Слушай, активист, а ты знаешь, что такое шкентель?
- Нет, - робко ответил тот. – Понятия не имею.
- Так вот, - радостно провозгласил мужик в тельняшке, - А они понятия не имеют, что такое совесть.
Все захохотали, а матрос Железняк подвел черту под своим умозаключением:
-Только я тебе сейчас объясню тебе и народу, что такое шкентель, а вот, что такое совесть, они никогда не узнают, потому что в детстве им этого мама не сказала, а сейчас они не хотят этого знать.
Его наградили бурными аплодисментами, а он, словно подтверждая свое сходство с революционным матросом, сурово припечатал:
- К стенке их всех ставить надо!
Потом он любовно обнял интеллигента за плечи и пояснил ему:
- Шкентель – это на пароходе штука такая, чтобы шлюпки на борт поднимать.
После его выступления гневные речи посыпались как из рога изобилия.
Особенно впечатляющим был выпад тщедушного человека в плаще, одетом на голое тело.
- Друзья! – закричал, вскочив на стол. – Посмотрите! Я всего лишь хотел купить однокомнатную квартиру в Бирюлеве! И вот, что они со мной сделали!
И распахнув пошире плащ, он показал всем свое скорбное тело.
Растроганный матрос Железняк подошел к нему, заботливо укрыл его наготу и спросил:
- Слушай, браток, ты мне передачи будешь носить, если я постреляю всю эту шваль, прямо на Канарах?
- Буду, - ответил тщедушный и заплакал…
Саня вышел из «Рюмочной» вместе с интеллигентом, не знавшим, что такое шкентель. Они оба были почти трезвы, а потому печальны.
- Вы знаете, - сказал очкарик, грустным взглядом ища понимания в глазах Санникова, - каждый раз после посещения этого заведения, у меня остается ощущения, что я окунулся в грязь, но вышел из нее более чистым, чем был ранее. Раньше я много читал, чтобы понять этот мир и людей, живущих в нем. Но все книги, прочитанные мною, не дали мне той ясности и глубины прозрения, что я узнал здесь. Один из моих любимых философов, Блез Паскаль, сказал: «Нас утешает любой пустяк, потому что любой пустяк приводит нас в уныние». И я вижу в тех пустяках, что происходят в «Рюмочной», глубокое сострадание к человеку. Не считайте, что оно творится мимоходом, бессознательно. Просто у этих людей выработалась потребность помогать друг другу, не задумываясь о сущности сочувствия. Лев Толстой написал много о сострадании несчастным людям и животным, он размышлял и философствовал, но утешил ли он этим хоть одного из них? Я думаю, нет… А вот эти люди могут утешить… Вы знаете поэта Торквато Тассо? Ну, конечно же, знаете! У него есть прекрасные строки об этом: «Как молния сверкает перед громом, так сострадание предшествует любви». Чтобы полюбить свой народ, ему надо сострадать, а не кормить подачками ради своего собственного сохранения на вершине власти. Простите, что я так грубо перешел от чудесной поэзии Торквато Тассо к нашей действительности. Но ведь это так? На прошлой неделе я похоронил маму. Вы знаете, это было что-то ужасное и бесчеловечное. Оказывается, в Москве нет бесплатных кладбищ. Все они принадлежат каким-то компаниям и фирмам. Хотя земля на них муниципальная. Я это точно знаю, потому что последнее время работал в префектуре. Правда, я был там на должности курьера, но в силу своей врожденной любознательности сумел изучить все тонкости местного самоуправления. А вообще-то я филолог, специалист по литературе эпохи Возрождения. Мои статьи печатались в Италии и Франции… Но вернемся в нашу Москву, где, оказывается, для человека нет земли, где бы он мог упокоиться. Чтобы похоронить маму, я продал все, что мог, и сейчас остался в совершенно пустой квартире, даже сплю на полу, на голом матрасе. И ночами думаю о нелюдях, которые наживаются на чужом горе. После этого мне не хочется жить… Но вот сегодня посидел с часик в известном вам заведении, выпил самую малость, послушал людей, сам немножко пошумел, и стало мне легче. Как вы думаете, не сопьюсь я после этого?
- Полагаю, что нет, - ответил Саня. – Я, например, еще не спился. Хотя посещал это злачное место не единожды.
- И что же вас тянуло туда?
- А то же самое, что и вас. Тяга к состраданию. Которое предшествует любви...
… У него хватило еще времени и терпения, чтобы просмотреть бумаги, оставленные ему Леной Горбуновой. Перед ним сразу же возник образ огромной машины, машины отписок, проволочек и взяточничества. Единственное, что было в ней по-человечески живым, это спесь, прикрытая официальной вежливостью. Прежде чем окунуть просителя в холодную атмосферу отказа, ему улыбались: «Уважаемая Елизавета Викторовна! Мы с благодарностью принимаем ваш сигнал о…».
Несмотря на усталость и злость, вызванные изучением документов, утром он проснулся бодрым и настроенным на борьбу с бюрократизмом. В приемной Правительства Московской области на Садово-Триумфальной вальяжная секретарша сразу сообщила ему, что на прием к Председателю надо записываться заранее, и, мило улыбнувшись, предложила других чиновников, способных рассмотреть его жалобу.
- А откуда вы взяли, что я пришел с жалобой? – спросил ее Санников как можно удивленней, и секретарша стушевалась, поняв свою промашку.
- Я хотел бы указать… Борису Венедиктовичу – прочитал он на табличке имя-отчество Председателя, - на недопустимую волокиту в решении вопроса оказания помощи многодетной семье, потерявшей кормильца.
Секретарша опешила: так в этой приемной еще никто с ней не разговаривал. Она впала в оцепенение, и чтобы вывести ее из этого состояния, а может быть, напротив, продолжить его, Санников послал ей чудесную, слегка перефразированную им строку Пушкина: «Усни, красавица, усни… Сомкни свои тупые взоры…».
Он вошел в кабинет Председателя таким решительным шагом, что тот принял его за вышестоящее начальство и даже привстал ему навстречу. Но когда Санников сообщил ему о цели своего визита, он ужасно возмутился, побагровел и спросил с каким-то неприличным свистом:
- Вас-с кто с-сюда пус-стил?
- Ваша секретарша, - честно и простодушно ответил Санников.
- Она что, с ума сошла?! – заорал глава всех слуг народа Московской области, и рука его с далеко вытянутым пальцем заметалась над столом, ища нужную кнопку.
К сожалению, Саня не нашел у Пушкина подходящей строки, чтобы утихомирить его, а потому сказал ему просто и кратко: «А ну, спать, грубиян!». И сразу же перешел к продуктивно-конструктивной беседе с ним:
- Скажите, вы согласны, что этой семье надо оказать незамедлительную помощь?
- Конечно, согласен! Это черт знает что: детям есть нечего, а они там не чешутся! С этим надо разобраться! – властным голосом проговорил Председатель, и его рука тут же потянулась к телефонной трубке.
«Не надо», - попросил его Санников, и Борис Венедиктович согласился с ним:
- Ладно, разберусь сам.
И далее он стал строить план оказания помощи семье Воронковых, следуя указаниям Санникова:
- Значит так! Раз мы сказали: незамедлительную поддержку, так какого черта мы медлим? Надо вызвать эту дуру, пусть отпечатает распоряжение.
«Не надо, - вновь настоял Саня, и Председатель махнул рукой:
- А ну ее! Обязательно что-нибудь напутает. Наберем на моем компьютере, чай, сами не лыком не шиты.
Через час на столе лежали три распоряжения. Одно из них предписывало Министерству финансов Московской области перечислить в банк, в погашение долга Воронковых, нужную сумму денег, второе – выделить наличные для текущего содержания детей, и все это – из личного фонда Председателя. Третий документ обязывал администрацию Дмитровского района немедленно оформить пособие по потере кормильца и повысить детские пособия маленьким Воронковым за счет местного бюджета.
Расставаясь, они долго жали друг другу руки, и взволнованный Борис Венедиктович коряво говорил:
- Вы, товарищ, всегда сигнализируйте нам, если что-нибудь у нас не так.
Он еще не проснулся и потому не знал, что обращение «товарищ» уже давно не в ходу.
Усталый, но гордый содеянным, Санников вышел на «Третьяковской» и медленно пошел переулком домой. В скверике у храма святого Климента было прохладно и не очень шумно, и он присел на скамейку, решив позвонить Лене Горбуновой.
- Говори быстрей, я иду на урок, - сказала она.
Он действительно услышал звонкий гул детских голосов, и ему стало грустно: совсем недавно школа была его жизнью, его любимым делом и спасением.
- Я все сделал, о чем ты просила, - сказал он. – О Воронковых можешь не беспокоиться. Звони, когда освободишься.
Он выключил телефон и удовлетворенно откинулся на спинку скамейки: он одержал победу в очередной схватке за справедливость. Но главная – впереди, и совсем скоро. Это мысль заставила его подняться с места, чтобы идти домой и работать над докладом, но в это время он услышал тихое пение, доносившееся из храма, и остановился. Он заметил, что рядом с ним становятся другие люди, а седой старик снял старую мятую шляпу и перекрестился на купола храма. Но эта благостная картина продолжалась недолго: из автомобиля, припаркованного напротив в переулке раздался гнусавый голос Стаса Пьехи, доказывавший кому-то под залихватскую музыку, что «она не твоя». Старик вздрогнул еще раз, но уже испуганно перекрестился и схватил Саню за руку:
- Это же кощунство, неужели они не понимают?! Здесь же храм, а не Тишинский рынок!
Саня взглянул в окно джипа. Там сидел один водитель, молодой упитанный человек со скучным лицом. Скорее всего, его хозяева находились в церкви, а он решил развлечься современной музыкой.
«Выключи, пожалуйста, эту дрянь», - вежливо попросил Саня и вопли о любимой девушке тут же прекратились.
- О! – обрадовался старик. - Сам догадался. А то я было собрался палочкой ему по крыше постучать. А певца этого, извините за выражение, я бы ни при какой погоде не слушал. Бабушку его я очень уважал, мы даже в одном университете с ней одновременно учились, только на разных факультетах: она - на филологическом, а я – на восточном…. Помогите мне, пожалуйста, присесть, а то меня чуть кондрашка не взяла от такой музыки.
Саня довел его до скамейки и сам присел рядом с ним.
- Наши факультеты были рядом, в двух шагах, - продолжал рассказывать старик, - и мы вместе сбегали с лекций в кинотеатр «Великан» на неделю французских фильмов. Отличный был кинотеатр! В нем могли бы поместиться, я думаю, все студенты с Университетской набережной. Билеты на утренние сеансы мы доставали, выстояв в огромной очереди. Именно в ней я познакомился с Эдиточкой. Обаятельнейшая была девушка! К счастью, такой же осталась до сих пор. Но у наших звезд есть плохая привычка: они обязательно хотят пристроить своих «звездят» в искусство! Хотя таланта у них порой ноль целых, ноль десятых. Но они прекрасно устраиваются: сначала наше убогое телевидение, потом рекламка, радио, корпоративные вечеринки - и пошло, и покатилось! Все куплено, за все заплачено. Слышал, что у некоторых наших олигархов есть личные певцы. Как личный автомобиль: захотел – завел, надоел – вырубил.
- Времена меняются, и с ними меняются люди, - заметил Саня, стараясь успокоить взгрустнувшего почитателя старины.
- Не совсем точно, - поправил его тот. - Древние говорили: «Tempora mutantur et nos mutamur in illis». Что значит: «Времена меняются, и мы меняемся с ними»
- Но мы-то с вами не хотим быть мутантами, не правда ли? – сказал Саня, и старик невесело рассмеялся:
- Это вы правильно заметили. Трудно переделать себя под этот сумасшедший и бесчеловечный новый мир…