Марьина вот-вот, опять было, чуть не понесло в «словесный полёт над гладью безбрежного океана», как он любил выражаться о людях излишне болтливых. Но офицер вовремя осёкся, дабы совсем не пустится в полную околесицу. Ребята недовольно пожали плечами и оставили ст. лейтенанта в покое.
- Вот и хорошо – улыбнулся Марьин и сам как бы повеселел от того, что прочитал назидание, которое оказалось нужным и даже полезным. Это не политзанятия, не чтение устава, ни прочие глупые занятия армейских будней, а простая человеческая помощь советом, который пригодится им вскоре, когда придётся пересиливать унижения и боль, когда с ветошью в зубах будут палубу дравить. «На эту утешительную ложь я только и способен» - подумал о себе Владимир Марьин. «Это всё, что я могу для них сделать хорошего, а обязан ли я вообще что – либо для них делать? Надо гнать эти устаревшие мысли, с ними не выжить в новом обществе, разве, что дурачком. Им, говорят, везёт! В чём? Только в том, что их не трогают и они по дуратски счастливы. Я так не хочу. Всё уже изменилось – теперь другое время, другие герои; но пусть иллюзии остаются - они помогают жить. И правильно, пусть помогают жить тем, кто ими тешится и живёт старыми ценностями в долгом ожидании, того чего быть не может! С меня хватит этой службы! Без семьи, без денег, без квартиры, без уважения! Это мой последний «бой»! Сниму шинель, надену кожан, в нём легче деньги в руки идут. Я не жадный и поделиться смогу если надо! Значит решено! Меняю жизнь, иначе удачи не видать»!
Старший лейтенант Марьин был в процессе состояния жизненного выбора и как никогда его терзали муки о необходимости решающего шага, когда объявили регистрацию на рейс 347 Пермь – Новосибирск – Иркутск. «Опять полёт. Подумаю в самолёте. Нет. Лучше, когда во Владик приеду».
Марьин поднялся, поправил на себе шинель, подтянул ремень, выгнул спину, словно кот после долгого сна, и приказал призывникам следовать за ним на посадку. Регистрацию и осмотр прошли быстро и через несколько минут призывники оказались в полупустом салоне самолёта. Внутри лайнера царил дух запущенности. Создавалось впечатление, что он вылетает в свой первый рейс после долгого простоя в ангаре, или же наоборт делает последний, чтобы потом направится туда, а теперь, вдруг, неожиданно оказался востребованным. Размещаясь по местам, призывники заметили, что некоторых кресел совсем нет, другие сломаны, поэтому стюардессы рассаживали пассажиров сами. Некоторые верхние полки для ручной клади, тоже были поломаны, не закрывались крышки, поэтому разрешалось ставить багаж на пол. В проходе не было ковровой дорожки, шторки иллюминаторов не глаженные и грязные, скорее походили на тряпки; их только отличал логотип компании. Даже в плацкартных вагонах они были чище, о которые по привычке вытирали жирные от курицы руки. Повсюду на внутренней обшивке салона была видна въевшаяся грязь, которую как будто и не собирались выводить. Особенно эта чернота бросалась в глаза на откосах иллюминаторов. Виктор сел в кресло и заметил, что оно дырявое в двух местах, благо ремень работал и надёжно фиксировал пассажира в кресле. Потом он обратил внимание, что нет выдвижного столика в спинке сидения напротив и решил пересесть на соседнее кресло, хотя очень любил сидеть у окна и созерцать происходящее. Виктору Шумкову стало не комфортно, он почувствовал душевное неудобство, точно такое же когда два года назад он ходил по зашарпанному паркету Эрмитажа, любуясь шедеврами и одновременно негодуя об обветшалости интерьеров. Виктор считал, что всё должно выглядеть эстетично, красиво и располагать к душевному спокойствию. Если было как то иначе, то он чувствовал дискомфорт, появлялась нервозность. Оглядев салон самолёта пристальным образом, он подумал о катастрофах, которые случаются из-за неисправности машин. В голове мгновенно пролетели картины крушения этого лайнера: многочисленные куски дымящегося фюзеляжа, разбросанные на километры вокруг, в непроходимых лесах, где их не скоро найдут. Число и список жертв. И главное на всех первых полосах и специальных выпусках будет говориться о возможных и предварительных причинах крушения самолёта: неопытность экипажа, плохие погодные условия, человеческий фактор, неисправность самолёта. Всё это учитывается, но не решает проблему катастроф, если до конца не понять причины упадка, продолжающегося в нашей истязаемой горькими переменами отчизне. «Драгоценный искорёженный паркет в Эрмитаже и прохудившаяся обшивка лайнера – это песчинки нашего потерянного времени. Однажды потеряв и не найдя что-то не столь существенное, мы рискуем в следующий раз потерять своё самосознание и неверно оценить состояние реального мира». Виктор сделал заключение. Оно его не разочаровало, скорее, вселило радость, что мышление, поможет ему, избавится от колющих сердце переживаний и ежеминутно вселяет надежду на лучшее как у любого русского человека. Мышление действительно помогло ему преодолеть страх, он успокоился от того, что нашёл ответ на свой же вопрос и может быть даже больше – «Что решение этих проблем, пусть утопическое, но всё же решение и оно к чему – нибудь да приведёт».
Между тем самолёт наполнился пассажирами и готов был взлететь. Марьин лаконично проконсультировал ребят, как следует вести себя во время полёта: не делать лишних движений, не шуметь, если выпивать, то, не показывая вида. Для многих призывников, это был первый полёт на самолёте. Они с детским любопытством изучали салон и дотрагивались до всего вокруг. Было ощущение, что они доломают всё, что осталось целым. Марьина такие действия смешили, однако было и стыдно перед остальными пассажирами и стюардессами, что у него такая дикая и бестолковая группа, отдающая провинциальной непосредственностью.
Наконец, прозвучали слова приветствия экипажа. В суетливом салоне самолёта до Шумкова долетали обрывки фраз. Виктору они показались далеко не приветливыми, какими - то заученными, сухими, сказанными без души, как будто бы скороговорчиво объявляли отправление или прибытие поезда. В проходе, отделяющем два класса, показалась высокая бортпроводница в тёмно-синем костюме и белоснежной блузке. Она улыбалась. Улыбалась как - то через силу, будто её принуждали к этому, заставляли от безысходности или по другой причине играть роль, которую она не хотела. Уголки рта, правильного и красивого, быстро поднимались и опускались, словно она хотела подарить улыбку каждому, а не всем сразу в общем радостном приветствии. Большие карие глаза в несколько восточном разрезе и овале лица, не скрывали накопившуюся грусть. Чёрные волосы, уложенные сзади в аккуратную култышку, обнажали длинную шею, такую, какие ваяли греческие скульпторы древности. Форма ей придавала особое обаяние, строгую и мгновенную привлекательность и властную красоту у которой хочется быть в подчинении... Молодая женщина лет тридцати была бледна, даже искусственные румяна тускнели на её шелковисто-белой коже. Стюардесса вызвала у Виктора ощущение недосягаемости пьедестала, на который он тотчас возвёл её в ранг и ассоциировал с образом снежной королевы. Виктору Шумкову всегда нравилось наблюдать за женщинами на расстоянии достаточном, чтобы их хорошо рассмотреть и чтобы они не догадывались, что их внимательно разглядывают и изучают. Тогда он без лишнего опасения за свой, как сам считал не вполне приличный интерес, предавался в мыслях и воссоздавал внутренний и внешний портрет своего объекта созерцания, а потом соотносил его с миром своих фантазий и платонических, и эротических. Она прошла мимо него, слегка коснувшись его рукой, чтобы проверить ремень. В тот момент Виктор пробил холодок сладострастия, на секунды сковавшего всё его тело. Аромат парфюма, совсем тонкий, едва уловимый, благородного вкуса был сродни его обладательнице и рассеялся также быстро, как она скрылась за занавеской в хвосте самолёта. Виктору сильно захотелось видеть её весь полёт. Следить за её изящными движениями, всматриваться в игру эмоций, неоднозначно отражённую на красивом личике, которое как – будто было увлажнено чистейшей утренней росой, и за чётко отработанной профессиональной речью, пряталась нежность её настоящего голоса.
Пилоты запустили двигатели, и самолёт медленно и уверенно стал выезжать на взлётную полосу, чернеющую и идущую в небеса среди снежного безмолвия земли. Через несколько минут лайнер начал разгон, двигатели заурчали ещё сильнее, потом совсем заревели, закладывая слух пассажиров, напряженно прижатых в кресла. Виктор ждал того мига, когда машина оторвётся от полосы. Он немного нервничал, что придётся пережить ощущение мгновенного набора высоты, а потом столь же резкую её потерю как это бывает на аттракционах в парках отдыха. В такие мгновения ему становилось плохо: его могло стошнить или он мог потерять сознание, чего крайне боялся. Всё обошлось. Виктор почувствовал лишь лёгкий прилив адреналина и немного неприятный холодок в нижней части живота, когда лайнер был уже в воздухе. В салоне, тоже, кажется, все облегчённо вздохнули. Закончились неспокойные минуты взлёта. Те, кто сидели у иллюминаторов, видели, как земля приобретает всё более округлые формы и теряет свои размеры. Кажется, ещё немного и превратится в глобус, которые все привыкли видеть на учительском столе. Дальше планета исчезала в густо вспененной шапке облаков, и показавшееся унылое солнце холодно обожгло серебристые крылья самолёта, который набрал нужную высоту, и по динамикам в салоне объявили данные полёта: высота десять тысяч метров, температура за бортом минус 36 градусов, скорость 800 километров в час. Командир корабля и экипаж желают всем приятного полёта! Теперь самолёт плавно скользил над облаками, разминаясь с солнечным диском, словно соревнуясь с ним в скорости и как бы опережая время и события, устремлялся на восток.