Город утром сонно потягивается, наполняются проспекты людьми, играющими в перетягивание каната, наслаждающимися суетой. Я был здесь своим когда-то, теперь абсолютно чужой, и мне не хочется возвращаться обратно к той жизни, от которой ушел сознательно. Я перебираю ворох ненужной бумаги в карманах, нахожу сломанную сигарету, закуриваю. Сворачиваю с Литейного на Пестеля, потом на Моховую, захожу в темный бар, выпить рюмку-другую, выпустить пар. Пить с утра может быть неэтично, но я давно уже забыл о приличиях. Мой пиджак помят и разорван, голос похож на карканье ворона, глаза видят сквозь пустоту мира, в голове бардак. Сотни разных квартир за последние пять лет, отсутствие страха, крах.
Молчаливый бармен укоризненно смотрит, постукивая пальцами по стойке, я достаю клочок мятой бумаги, пишу какие-то строки. В последнее время я так ухожу от реальности, не желая ничего менять кардинально, отдыхая от праведности, иду с ней бок о бок. Даже не замечаю, как наступает полдень, в мысли проникают боги, пытаются направить на истинный путь. Ничего не знаю об истине, обещаю им, когда-нибудь – искренне.
Женский голос справа разрывает мысли. Она говорит о проблемах, а может быть о счастье. Не пытаясь уловить суть, запоминаю только ее имя – Настя. Она пьет водку, выстукивает какой-то ритм – мой разум, убитый ее мотивами, кипит. Она спрашивает о жизни, я отвечаю общими фразами, пару раз назвав меня сволочью, она отворачивается, потом поворачивается снова и замечает, что моя уродливость делает меня не таким как все. Взяв за основу мой внешний вид, она рассказывает мне обо мне. Она говорит-говорит-говорит.
Мы пересаживаемся за столик, легкая закуска, много выпивки. Я спокоен, она довольна. Извлекаю из ее слов немного морали, понимаю, что ей хреново по жизни, она без работы полгода, уже февраль, а ничего нового. За окнами погода – дрянь. Ей осточертело вставать рано, стоять в очередях на бирже труда, ходить по вырезкам из газет, она кажется автослесарь. Я слушаю и курю сигареты. Мне начинает нравиться это темное место. Потом она говорит, что уехала бы давно, но ее байк заложен, и выкупить его пока не представляется возможным. Я вспоминаю старину Майка, даю ей его номер – у него автомастерская и недавно помер Игнат, который работал у него лет десять. Думаю, Майк будет рад обновить свой штат, если она и вправду автослесарь. Потом мы пьем за ее новую работу, посылаем к черту все проблемы, заботы повседневной жизни. Она напевает какую-то песню – то ли на шведском, то ли на немецком языке.
Целый день проведен в кабаке. К счастью, у меня есть кое-какие деньги, их хватит, чтобы оплатить счет. В ходе разговора сумбурные мысли то и дело отправляются в полет. Когда мы выходим из бара, на улице уже темно. Прохожих мало, зажигаются окна, рядом у театра толпится народ. Серый, то ли заснеженный, то ли дождливый город, пересохший от выпивки рот. Идем на Греческий, там она следит за квартирой, заходим по пути в магазин, покупаем вино, потом входим в парадную, в которой несет как в сортире. Поднимаемся на второй этаж, все внутри разрывается от вечерней блажи. Мы пьем до шести утра, говорим, засыпаем, просыпаемся вместе. Чай, сигареты, постель, жизнеутверждающие песни – шесть с половиной недель.