Вновь
О моих восторженных
шестидесятых,
В двадцать первом
молвой распятых…
Всего два относительно небольших периода из своей не короткой жизни я попыталась запечатлеть на страницах этой книги. Ничего экстраординарного за это время со мной не произошло. Оказавшись в среде геологов на южном Урале я пребывала в полной уверенности, что лучшей профессии, чем геолог, быть не может, а трудности неизбежны в любом деле, я гордилась тем, что судьба свела меня с мужем-геологом, у меня родился сын, но по-другому и быть не могло. На Севере мне не пришлось быть очевидцем тех страшных событий, о которых позже писал Варлам Шаламов: к тому времени УСВИТЛ ушёл в прошлое. В основном мы жили нормальной, почти цивилизованной жизнью. Помнится, в самом начале попала мне в руки какая-то книга о строительстве Магадана заключёнными, но в памяти осели лишь отдельные эпизоды, не запомнился даже автор: моё сознание не было готово воспринимать литературу, связанную со словом «заключённый». К своему стыду, когда мне дали почитать журнал с повестью «Один день Ивана Денисыча» Солженицына, узнав, что она о заключённом, я отказалась. Потом пришлось добывать её с трудом.
Не скажу, что на севере я разом «прозрела», так же считала, что «приличный» человек ни с того, ни с сего в тюрьму не попадёт. На «материке» я видела крытые фанерными коробами грузовые машины с заключёнными и конвоирами, но внимание моё на этом не зацикливалось, воспринимала как должное: не возить же преступников на работу в лаковых ЗИЛах. А преступники существовали в любом, даже самом демократичном государстве.
Ловлю себя на том, что едва заходит разговор о нашем (имею в виду наше поколение) мировосприятии того времени, я хотя и с неосознаным чувством вины, рвусь в бой, отстаивая наши идеалы. Трудно одержать победу, когда в моду вошла хула. Трудно спорить с теми, кто в то время едва начинал ходить пешком под стол, но с пеной у рта поносит систему. Разумеется, Сталин жуткая фигура в истории России, и система, которую он выстроил, стоила того, чтобы её взорвать. Но! Те идеалы, те лозунги, которые вызывают усмешку у новоиспечённых хулителей, работали на детство, на воспитание порядочных, честных людей.
У поэта Германа Иванова есть строки, написанные с болью, обидой:
Мы прошли тяжёлую науку
Революций, голода, войны,
Но в глазах своих детей и внуков
Стали виноваты без вины
За свои ободранные стены,
За страну, что покатилась вниз,
За разруху, за развал системы,
За мечты, что так и не сбылись.
Больно сознавать, что та эйфория, в которую окунулось наше поколение в шестидесятые годы, оказалась неоправданной, что наши радужные надежды на будущее были напрасными, что с точки зрения нынешних «новомодных просвещённых», вставших на другие рельсы, мы были зомбированы коммунистической идеологией.
Всегда далекая от политических проблем, тем более в нынешние времена, когда подъездно-лавочные старушки рьяно дебатируют о политике, я держусь в стороне. Но болезненная тема человеческого сосуществования волновала людей всегда.
Обывательский интерес к политике обусловлен тем, насколько плохо или хорошо живётся человеку. В нормальном государстве, человек не задумывается над этим.
Беседуем с Евгением Л. Дружочек мой, годится мне в сыновья, но я люблю дискутировать с ним на спорные темы. Вероятно, моё неумение быстро сосредоточиться на какой-то проблеме в разговоре заставляет меня скороспешно кивнуть в ответ на его категоричное утверждение, что любая власть с самого начала опирается на идеалистов, потом сметая их с дороги. Женя продолжает что-то говорить, а я ловлю себя на том, что «переключаюсь» на собственные размышления. Вспоминаю, как в детстве с искренним восторгом читала перед зеркалом. «Песню о буревестнике» М. Горького. На низкой ноте растягивала слова: «Над седо-ой равни-иной мо-оря… го-ордо ре-ет буревестник…чёрной молнии подобный», презрительно скривив губы, швыряла, как сплёвывала: «…им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни…» и срывалась на дискант: «Буря! Скоро грянет буря!». Горький был тем самым идеалистом, певцом революции, баловнем властей, старательным, добровольным исполнителем их воли. Его не «смели». Но под конец жизни был ли он искренен? Не он ли произнёс: «Обложили…»? Не было ли корысти в его исполнительстве? Ведь он мог лишиться привилегий, которыми его обласкивали. Не «смели» ли его сына, почему вокруг этого столько тёмных слухов?
Теперь сомнения такого рода кажутся естесственными, в шестидесятые мы такими вопросами не задавались. Конечно, идиотизм проводников правящей идеологии порой доходил до абсурда и это было особенно ощутимо в творческих коллективах, но соотносили этот идиотизм с конкретными личностями, слепо и глупо преломляющими инструкции, спущенные сверху. Я никогда не была членом партии и «коммунизм» для меня был отвлечённым понятием, материалом для передовиц в «Правде», но та идея, которую провозглашали коммунисты, была направлена на человека, имела колоссальное положительно-воспитательное воздействие на детей, на молодёжь. «Моральный кодекс строителя коммунизма» прямо следовал библейским заповедям.
Как мы могли не гордиться тем, что наш ансамбль «Берёзка» пользуется любовью во всём мире, что нашей балерине Галине Улановой нет равных нигде, что наш фильм «Летят журавли» завоевал «Золотую пальмовую ветвь» на Каннском фестивале, что мы первые запустили искусственный спутник земли, что наш Юрий Гагарин – первый космонавт земли? Как мы могли не гордиться тем, что в самый разгар войны Сталин решил строить Академгородок в Новосибирске? «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» пелось в песне и мы в большей части жили верой в это. «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт» – в нашем представлении ничто не противоречило этим словам. Стремись, добивайся цели, всё зависит от тебя самого. Образование, медицина, детские ясли и садики, пионерские лагеря: всё бесплатно для любой семьи. Творческие дома, Дворцы культуры: твори, выдумывай, пробуй! А какие интересные были радиопередачи для детей! Детство в советской стране было обеспечено вниманием государства. В нищие послевоенные годы в нашем Дворце пионеров устраивались роскошные новогодние ёлки с подарками: билеты были бесплатными. А сейчас?
Всё познаётся в сравнении. Качество власти всегда определялось отношением к старикам и детям.
Но каждый человек живёт по законам собственной судьбы. При любой власти, при любой системе могли быть Ломоносов и Шумахер, Моцарт и Сальери, Пушкин и граф Хвостов, Вавилов и Лысенко, Гагарин и какой-нибудь Федя – дальнобойщик на «фуре». Во все времена были люди, у которых было полное право предъявить счёт существующей власти. И чаще всего страдали исключительные натуры. Во времена инквизиции правдолюбы шли на костёр. В российском средневековье за верность принципам своей веры выкалывали глаза и лишали языка, позже староверов в кандалах бросали в глубокие ямы, обрекая на медленную смерть. Метла у любой новой власти жёстка и широка и выметает всё, что под неё попадает, а попадает и случайное. Разумеется, болит сердце за Вавилова, но что мог сделать обычный человек в тот конкретный момент? Булыжник или дубина не оружие против пулемёта. Толстой Лев Николаевич был великим мудрецом и неспроста в конце жизни он стал проповедовать «непротивление злу насилием».
Страшно жить с ощущением собственного бессилия, но, наверное, ещё страшнее – с желчным желанием воткнуть перст в жирующих не на нашем празднике жизни, найти виновных за свою не состоявшуюся судьбу. И потому я за романтиков-шестидесятников. Тогда не было этой желчи. То была эпоха энтузиастов, эпоха вдохновения.
КОНЕЦ