B мою жизнь входят те, кто хочет, и кто хочет уходит, но есть общие правила для всех гостей: заходя - вытирайте ноги, уходя - закрывайте за собой дверь. Харуки Мураками
В конце концов главное в жизни - это сама жизнь. Теодор Драйзер
ЭЛИЗАБЕТ. НОЧНЫЕ ЗВОНКИ
Как-то в ночной тишине прозвучал телефонный звонок. Лёжа в кровати, сняла трубку. С приятной хрипотцой голос сообщил:
- Я Элизабет, мне восемьдесят пять лет, я когда-то дружила с Вашей мамой. Несколько десятков лет назад перебралась я из Украины, из города Житомира, в Соединённые Штаты Америки. Сейчас проживаю на юге страны. Если быть точной, то с рожденья нарекли меня Бертой, но разве в дне сегодняшнем имеет значение, как называться?! -
Не дав мне выразить негодование - ночные звонки пугают - напористая пожилая дама продолжила монолог:
- Неужели важно, кто, кем и кому приходится? Мне нужно было с Вами пообщаться, потому и звоню. А на политес - на поклоны и расшаркивание ножками - времени не осталось, чересчур стара.
Захотелось выключить телефон, но природная вежливость не позволяла грубо поступить с незнакомым человеком. Звонок и сам разговор выглядел как чья-то недобрая шутка, неудачный розыгрыш. Пытаясь успокоить бьющееся сердце, подумала: «Возможно, одинокий человек перепутал номер»
Длинные гудки внезапно закончившегося непонятного разговора привели в ещё большее замешательство. Пробовала понять, кому и зачем пришло в голову звонить посредине ночи.
«Прощайте, Элизабет! Зла не держу, ошибиться может каждый из нас».
Я долго ворочалась, но всё-таки уснула. А утром позабыла о неприятном происшествии. Но Элизабет прощаться не пожелала: в скором времени новый звонок прозвучал в ночи. И женщина, как ни в чём не бывало, продолжила монолог:
- Называйте меня, как угодно. Можно Бертой, Лизой. -
Я усмехнулась: «Интересно, когда и как бы я смогла обратиться к ней по имени?»
- В моей семье было пять женщин: бабка, мать и я с сёстрами. Бабка Броня в молодости слыла необыкновенной красавицей. У её родителей было четверо взрослых сыновей. Броня – последыш. Длинноногая, стройная, с длинными чёрными волосами, с огромными зелёными глазами - она никого, кто видел её, не оставляла равнодушным. Броню холили, любили, приданое готовили, а она, едва заневестившись, спуталась с русским парнем, гоем. И он, как в те времена говорили, её обрюхатил. Обе семьи ополчились против молодых. Парнишку с глаз долой отослали в деревню к дальним родичам. Он никакого наказания, конечно, не понёс. А Броню, Брондэлэ, отвели к знахарке. Та поила её разными отварами, парила в бане, но плод быстротечной любви вытравить не удалось.-
- Девушку выгнали на улицу. Как и где она скиталась, о том не знаю. Поселилась в Житомире. А в положенное природой время родилась у неё девочка с разным цветом глаз: один – буйная зелень, второй – тёмная ночь.
Мою мать бабушка назло соплеменникам назвала русским именем - Верой.
Жили они трудно. Бабка по чужим домам мыкалась: стирала, варила, мыла, но подаяния не просила - своим трудом жила. Если Брондэлэ красавицей родилась, то Вера получилась маленькой, некрасивой, в какой-то мере даже уродливой. Но мужики к ней липли, как пчёлы на мёд. Возможно, глазами притягивала... -
Разговор оборвался на самом интересном месте. Наступила тишина.
Следующий звонок меня не испугал. Нельзя сказать, что обрадовал, но и предыдущего волнения во мне не вызвал. А Элизабет, вместо принятого среди культурных людей приветствия, как будто и не было перерыва, продолжила свои излияния:
- Вера ничьи ухаживания не отвергала: всё ухажёры любили её, и она отвечала взаимностью. Мужчины приходили и уходили. Исчезали навсегда, оставляя в память о себе дочерей. Вера не тосковала, не рвала на голове волосы - искренне радовалась возникновению очередной новой жизни. И статус матери-одиночки её не тревожил и не оскорблял. Она равнодушно относилась к пересудам болтливых соседок. По -настоящему её интересовало лишь здоровье девочек, накормлены ли они, не насмехаются ли над её детьми сверстники. -
- Из пятерых выжили лишь трое: моя старшая сестра Эля, я, и младшенькая Люба. Остальные умерли по разным причинам в младенчестве. Люба оказалась последней, больше мать не беременела, и самой любимой дочерью.-
- От бабушки и мамы мы видели и имели всё самое хорошее. Не было шикарных нарядов. Большие деньги в семье не водилось, но мы всегда выглядели чистенькими, ухоженными и даже, на зависть зловредным языкам, нарядными… -
В телефонной трубке послышались гудки. Мне осталось гадать, что ещё хотела сказать Элизабет и продолжит ли она общение со мной.
Признаюсь, я ждала её звонка. Природное ли любопытство или жалось к одинокому человеку, не знаю, что преобладало в моём желании, но мне захотелось услыхать хотя бы ещё раз приятный и уже знакомый голос Элизабет – Берты. Но прошёл месяц, другой, а женщина не объявлялась. Вероятно, болеет, думалось мне. Возможно, отпала охота звонить из-за океана незнакомому человеку.
Телефон затрещал в ночной тишине в тот момент, когда я напрочь позабыла о странном общении. Без объяснений причин долгого отсутствия, Берта, покашливая, заговорила:
- Мужчины у Веры были разные, и мы с сёстрами получились непохожими. Эля - блондинка с удивительно красивыми зелёными глазами. Она была худенькой и высокой. И самой умной и начитанной из нас. С ней всякому бывало интересно. Никому бы и в голову не пришло ссориться с этим ангелом. Эля жила в ладу с собой и всеми, кто её окружал. Окончив школу, она осталась в ней работать пионервожатой. Перед самой войной Эля с детьми отправилась в летний лагерь. -
- Мир сошёл с ума: бомбёжки, раненые, кровь. Мама и бабушка решили разделиться. Брондэлэ настояла на том, чтобы дочь уехала с двумя детьми в эвакуацию, а после она, дождавшись возвращения Эли, последует вслед за нами. И Бог даст, семья воссоединится. Но всё вышло не так, как желалось: с бабушкой мы, конечно, не увиделись, а с Элей… Лучше бы и с Элей не встретились в этой жизни!
Предчувствуя, что далее последует что-то ужасное, я инстинктивно нажала на рычаг и разговор прекратился. Жалела ли о том? Нет. Чувствительная моя натура вместо меня приняла верное решение. Она поняла, что в данный момент сказанное этой далёкой женщиной я не смогу принять. Как ни странно, но наш следующий разговор случился вскоре - всего через несколько дней. Не здороваясь, Элизабет продолжила прерванный мной монолог:
- Я поняла и приняла Вашу реакцию. И не обиделась. Я не стану сейчас говорить об эвакуации. О том времени и событиях рассказывалось многими и написано немало. Выжили и на том спасибо судьбе. А то, что многократно могли погибнуть по дороге на Урал, да и там - так не случилось же. Кстати, именно в эвакуации я познакомилась с Вашей будущей мамой. И бабушку Вашу знавала. И после войны довелось ещё пару раз встретиться с ними. Но сейчас Эля и сестра Люба у меня на уме и в воспоминаниях. И жжёт память о них, доживать свой век спокойно не даёт. -
- Эля и моя бабка Брондэлэ попали под оккупацию немцами Украины. Сестру фашисты не отправили в гетто, не спалили в газовой камере – нет. Они её сдали в бордель: сначала в офицерский, потом в солдатский. И поспособствовала тому, нечаянно, бабушка. Она доказывала фрицам, что внучка нечистокровная еврейка. Приводила и соседей, которые, рискуя собственной жизнью, всё же старались спасти молодую, невинную девушку.-
- Говорю, а у самой от ужаса шевелятся волосы на голове при мысли, что сестра испытала, находясь среди мрази той. Спас Элю приход наших войск. Но к тому времени она потеряла и красоту и ум. Долго лежала в психиатрической больнице. Помочь ей не смогли. Чем тут поможешь? -
- Рассудок не вернулся. Помешалась на чистоте. Постоянно убирала в доме. Всё мыла, чистила, кипятила. Каждая уборка стала генеральной. В квартире было чище, чем в иной операционной. После ухода гостей протирала дверные ручки хлоркой, вываривала посуду, которой они попользовались. И сама мылась по несколько раз на дню. Вероятно, пыталась смыть с себя весь кошмар прожитого. Не переносила Эля и любых, даже случайных прикосновений.
- Раздобыла где-то комбинезон для химической защиты. Наденет, бывало, его, на лицо медицинскую маску повяжет, на руки длинные резиновые перчатки натянет и в таком виде по улице шествует. А детвора за ней. С криком, смехом пытаются её толкнуть, камнями попасть. А она не видит и не слышит никого. Закончились её страдания - умерла в больнице. К счастью, сердце оказалось слабым. Надеюсь, души нелюдей, сгубивших жизнь и рассудок сестры, горят в адском пламени. Бабушка погибла в гетто. Но подробностей её кончины не знаю. Мама Вера растаяла, словно свеча. И остались мы с Любочкой вдвоём.-
Теперь наше общение прервала Берта. А я осталась в тяжёлом состоянии: не могла ни спать, ни бодрствовать Проходили одна, две недели и вновь ночную тишину нарушал очередной резкий телефонный звонок из далёкой Америки. И опять непонятное общение с чужим человеком будоражило, забирало сон и покой. Но и отказаться от него, выключив на ночь телефон, я не могла. Что-то внутри меня не позволяло поступить именно так. Каждый раз, как будто не было очередного перерыва, старушка начинала повествование именно с того, чем окончила прошлый наш разговор. Она ни разу не оговорилась, не запуталась, не произнесла то, что можно отнести к старческому бреду: всё излагалось умно, логично, интересно.
- Мы жили с Любой на съёмной квартире. Эля получила две комнатки в двухэтажном доме - бараке. Мама проживала с ней. А потом они обе (почти одновременно) навсегда нас покинули. Я работала завхозом в той же школе, где когда-то работала Эля. Образование у меня было среднее. Ни на что более достойное претендовать не приходилось. Из всех Вериных детей только я была на неё похожа: такая же невзрачная, некрасивая. Но никаких комплексов из-за отсутствия женского обаяния я не испытывала. Как ни странно, но недостатка в мужском внимании не ощущала. -
- Когда мы с Любой остались одни, а годы были суровые, ко мне посватался сосед – фронтовик. Я согласилась. Неземной любви и сумасшедшей страсти не было, но и отвращения тоже не было. Я уважала и ценила всё, что он для меня делал. И Любашу не обижал. Можно с уверенностью сказать, что впервые за долгие годы я была счастлива и спокойна. И завтрашний день не виделся в чёрных тонах. И петь хотелось, и радоваться каждому прожитому мгновению. Разве это не любовь?! -
- У Любы был свой мирок: она обожала читать книги о дальних странах. И всегда говорила: « Я тут надолго не задержусь – обязательно уеду!» Сядет на подоконник и мечтает. Думает о чём-то своём. А я не верила ей. Куда она денется. Пусть себе грезит. Что в этом зазорного. Любаша была роста высокого, плотного телосложения, но не выглядела ни толстухой, ни каланчой. По моде тех лет сделала на голове «химию». Забавно трясла кудряшками. Естественно, она притягивала мужские взгляды. Но ей подавай иностранца. И она-таки его нашла. И замуж выскочила за поляка. И даже (в те-то годы!) уехала с ним в Краков. -
Как ни странно, но прежде, чем повесить трубку, Элизабет впервые цивилизованно со мной попрощалась. А я ещё долго вспоминала её сухое покашливание. И мне оно не нравилось. Надсадным кашлем начался наш следующий разговор. Я хотела поинтересоваться её здоровьем, но она опередила - сама ответила на ещё незаданный мною вопрос:
- Кашляю, потому что чуть ли не с детства курю. И сейчас, стоя одной ногой в могиле, не бросаю. Это образ жизни. На отказ от привычек времени не осталось. Оставим разговоры о здоровье в стороне, а сейчас поговорим о Любочке. Как оказалось, свою сестру я не знала. Баловали её – младшенькая ведь. В голодной и холодной эвакуации лучший кусочек, из того, что имели - ей. А она даже не соизволила познакомить с мужем. И не рассказала, каким образом появился он в её жизни. Возможно, так мне всё видится в дне сегодняшнем, их брак был фиктивным. Непонятно, как ей удалось быстро оформить документы и скоропалительно отбыть в другую страну, пусть и социалистическую. Невероятным всё это выглядело тогда, да и сейчас тоже. Но после её отъезда я обнаружила пропажу кое-каких ценностей, перешедших мужу от его матери. Большая цена заключалась в их старине. Вероятно, Люба употребила кольцо и серьги по назначению - отдала тем чиновникам, от которых и зависела её судьба.-
- Любин отъезд совпал с моим вдовством: муж, прошедший войну от начала и до самого конца, получивший тяжёлые ранения, стал слаб здоровьем. Однажды попал он под холодный дождь, вымок, проболел недолго и навсегда покинул меня. На похоронах присутствовали лишь сердобольные соседки. Сестра со своим новоявленным мужем была уже далеко. О Любином воровстве он не узнал.-
- Всего два письма получила я от неё. И оба из Кракова. О том, что пришли они именно из этого города, я поняла, разглядывая штемпели. На конвертах обратный адрес не значился. Второе письмо заканчивалось, не удивляйтесь, память у меня превосходная, следующими словами: «Наконец-то собралась двигаться дальше…» Не знаю, что она хотела этим сказать, но вскоре меня уволили с работы без объяснения причин. Думаю, Любе удалось перебраться на Запад.
- И осталась я без мужа, без квартиры, после смерти супруга меня вычеркнули из списка очередников, без работы. Последовала бабушкиному примеру: начала стирать, убирать, работать на чужих людей. Официально устроилась в городскую больницу нянечкой. Сутки отработаю, посплю немного и на вторую работу.
- Домой к ночи приползала с бутылкой водки. Без выпивки не приходило расслабление. То мать и бабка виделись, то Эля, а то злиться начинала на Любу. И такая тоска за душу брала - выть хотелось.-
Элизабет закашлялась, связь прервалась. И надолго прервалась. Я думала, навсегда. Понимала: Берта серьёзно больна. Но однажды звонок опять прозвучал в ночной тишине. Элизабет не стала объясняться, а продолжила свой рассказ:
- Я ещё работала, но опускалась всё ниже и ниже. Видеть всегда опухшую мою рожу старшей медицинской сестре надоело. И меня справедливо уволили.
- Однажды, едва удерживаясь на ногах, тащилась домой. И вдруг меня кто-то окликнул по имени. Оглянулась: рядом с подвалом, куда мечтала доползти, за небольшим столиком сидел крепенький мужичок. Я в нём узнала местного сапожника Мотю. Так его называли в нашей округе.
- Сегодня этого сапожника можно было увидеть в одном месте, завтра - в другом. Так и бродил он по улицам городка со своей походной мастерской. Мотя заметно прихрамывал. Родился с врождённым дефектом: одна его нога была короче другой. Милиция мужика не трогала: у Моти имелось разрешение на такую работу. Он исправно платил государству налоги. И местный люд его привечал: при сравнительной дешевизне услуг имелось ещё и качество.
- Вот он-то меня и остановил. И сказал то, что запомнила навсегда: «Упасть в грязь, опуститься на самое дно легко, подняться - трудно, а порой, и невозможно. Пить никому не стоит, а симпатичной женщине из-за неудач превращаться в незнамо кого, так это вообще грех немыслимый!» Помолчал он, подумал и добавил: «Я живу с матерью и сыном- подростком. У тебя никого нет, а я в твоей помощи нуждаюсь: мать давно ослепла, а сейчас и вовсе не встаёт, за ней да за сынишкой хороший уход нужен. Я знаю, тебя с постоянной работы уволили, в приличные дома - не зовут. Попробуй, может и справишься." -
- С того момента я как будто заново на свет родилась. Вначале к нему домой на целый день приходила, а потом и осталась навсегда. Впервые в жизни я влюбилась. Мотя был светлым человеком. Добрым, отзывчивым, нежным. Весь в свою мать. Что ни сделаешь, за всё благодарность. Через год мы расписались. Одна беда: детей общих не было. Ранее не задумывалась. Я никогда не была беременной. Никого внутри себя не изводила. Видно, это война уничтожила моё несостоявшееся материнство. До встречи с Мотей я не задумывалась о детях. С ним же захотелось продолжить свой род, но не вышло, не получилось.-
Элизабет надолго замолчала. Мне показалось, что она молча плакала. На том в эту ночь закончился наш разговор, если так можно такое общение называть разговором. Раз в две, три недели звонила Элизабет, и я её внимательно выслушивала.
- В моей новой семье никто и никогда не заговаривал о бывшей Мотиной жене. Поначалу мне молчание такое казалось странным: ни муж, ни свекровь ни разу не обмолвились ни хорошим, ни плохим словом о Сёминой матери. И мой пасынок тоже молчал. А я не допытывалась. К чему ненужные знания, когда настолько счастлив, что боишься не только лишних слов, но и завистливых взглядов. Всезнающие соседские старушки попытались поделиться секретами. Обиделись, когда не пожелала их слушать. -
- Но что-то всё же достигло моих ушей. Оказалась банальная история, каких случается множество: Моня с той женщиной проживал в гражданском браке. Изменяла. Однажды исчезла навсегда. Шло время. Свекровь умерла, мальчик Сёма вырос, выучился, женился. В школе одноклассники за ум и неординарные способности его задирали. Обзывали очкариком. А он оторвётся от очередной книги, посмотрит на обидчиков, и отпадает у тех охота с ним связываться. Что-то в его взгляде было такое, чему я и по сей день не могу найти объяснения. Возможно, пришлось мальчишке повзрослеть раньше сверстников. И стать мудрее многих из них в юном возрасте.-
- В начале восьмидесятых прошлого столетия Семён навсегда покинул Советский Союз. Уехал с женой в Америку. Дети, два сына и дочь, родились у них в Штатах. До отъезда его отстранили от преподавательской работы. Жену, инженера связи, на заводском собрании заклеймили, назвав отщепенкой. И уволили. Жили на те скудные средства, что мы с мужем зарабатывали. Не сломались. И никто никого куском хлеба не попрекнул. Прощались со слезами: о будущей встрече и мечтать не приходилось. Годы проходили в ожидании писем. Получали редко. Но в каждом своём послании Семён напоминал, что не забыл о нас, своих родителях. И при первой возможности заберёт к себе. Так и случилось в 1993году. Мы дожили до встречи с нашим любимым мальчиком!
Семён принял нас в своём доме. Позже мы поселились отдельно в небольшой муниципальной квартирке. Живи и радуйся, а мне Любина судьба покоя не давала.-
- Устроились, осмотрелись. Только-только приехали, а уже и пять лет пролетели, как один миг. А я всё не решалась обратиться за помощью к Семёну.
Время стремительно неслось, и кто знает, когда остановится оно для меня навсегда. Так и уйду в могилу, не узнав, что сталось с младшей сестрой. Мне почему-то казалось, что она жива и находится где-то рядом. Может, прошли с ней по одним и тем же улицам и разминулись. Однажды не удержалась и поведала Семёну о своей семье. Он был ошеломлён - поразила его судьба Эли.
В тот день сын обнял меня и пообещал помочь в розыске Любы. Сёма никогда не бросал слов на ветер. Вскоре он обратился к знакомому адвокату, а тот направил нас к знающему своё дело детективу. Но Люба как сквозь землю провалилась. Найти её оказалось делом невозможным: словно иголку в стогу сена отыскать. -
- Мне совестно было перед мужем и Семёном, вкладывающим в бесперспективное дело немалые средства. Не однажды пожалела я, что подтолкнула сына своими глупыми россказнями к бесполезным тратам.
Мой муж Мотя не любил, как он часто повторял, сидеть без дела. То смастерит что-то, то табурет рассохшийся починит сам, то лампочку перегоревшую поменяет. А у меня сердце замирало, когда он на стремянку залезал. Однажды не удержался на лестнице: нога, та, что с детства была короче, вывернулась, и он упал, ударился головой об угол стола. А много ли старику надо? Покинул меня мой дорогой Мотя. А я осталась. -
Когда между звонками наступали длительные перерывы, я начинала тревожиться. Как-то так само вышло, что Элизабет - Берта уже не воспринималась мной посторонним человеком. Фантазируя, я придумала ей внешность, походку. И теперь наше общение казалось настоящим.
У моего телефонного аппарата звонок - мелодия из "Лебединого озера" Петра Ильича Чайковского - ею и будила меня посреди ночи далёкая Америка. И опять я слышала хриплый голос. И поражалась: старушка всегда начинала свой рассказ именно с того места, на котором прекратился предыдущий разговор.
- После ухода Моти потеряла я интерес ко всему: ни из квартиры выходить, ни готовить, убираться, книги читать – ничего не желала. Уставлюсь тупо в экран телевизора, а вникнуть в то, что там происходит, не пытаюсь. И о Любе, конечно, не вспоминала. Не нашлась - и ладно. Семён старался поддержать, помочь всеми доступными средствами. А я и его не замечала. Вероятно, и до сих пор бы находилась в том же состоянии, если бы не случилось невероятное: я получила от детектива Дэна (на вид - совсем мальчишка) отчёт о поисках сестры. В большом жёлтом пакете, присланном им, чего только не было: и фотографии, на которых с трудом, но возможно было разглядеть Любу, и пожелтевшие газеты, и чьи-то записи с переводом на русский язык. Подборка впечатляла. -
- Я читала и перечитывала. И верила, и не верила. Но всё же чувствовала: близко к правде. Сестра обладала авантюрным характером, иначе не объяснить всего того, что она натворила за непродолжительную свою жизнь. Её век оказался недолог. Парадокс: а я мысленно десятки лет общалась с той, которая давно покинула сей мир.-
Больше в эту ночь я ничего не узнала: разговор неожиданно прервался.
Порой мне казалось – больше не будет. Но проходили дни, и опять в трубке звучал голос «знакомой незнакомки». И продолжался давно начатый рассказ, и я с интересом его выслушивала, не задумываясь, зачем вообще всё это мне надо.
- После прочтения присланных документов я оцепенела. Не преувеличиваю. Теперь, на закате своих дней, понимаю: не всегда знание делает нас счастливыми. А в моём случае незнание позволяло пребывать в надежде на встречу с единственной кровной родственницей. Вряд ли смогу внятно изложить все перипетии Любиной жизни. И не в моих силах понять ход её мыслей. Возможно, она желала любыми средствами стать богатой и счастливой. Мужчину, с которым уехала из СССР, обокрала. А после него - через всю Европу потянулся за ней длинный шлейф различных преступлений. -
- Хотя в разных странах возникала Люба с новым именем,как такое у неё получалось – ума не приложу), но всё же, несмотря на различные уловки, её не раз задерживала полиция за мелкие кражи, за занятие проституцией, за обман потенциальных женихов. "Чистые девичьи глаза, редкая способность обвораживать, втираться в доверие...", - о Любаше ли это написано?! Несколько лет провела сестра в тюрьме. Собрались депортировать на родину, а она, как в воду канула. И «всплыла» в Мексике! Почему Мексика? Все вопросы к ней навсегда останутся без ответов.-
Когда в очередной раз прекращалось наше общение по телефону, оно продолжалось в моих мыслях. Я думала об Элизабет. Понимала: женщина уже подошла к финишной черте. У меня не находилось объяснения, почему для ночных монологов она выбрала именно меня. Вероятнее всего, Элизабет позвонила мне случайно. В её знакомство с моей матерью не верилось. Если бы они действительно когда-то пересекались, я бы узнала что-то новое из их общего. Но все мои попытки вернуться к событиям тех лет старушкой игнорировались.
Но, если раньше её звонки приводили в замешательство, раздражали, то теперь я желала дослушать женщину до конца. И она, словно услышав мои мысли, звонила.
- Эля, незабвенная моя сестричка, вынужденно оказалась в борделе. А Люба сама выбрала дорогу, на которой «доросла» до помощницы хозяйки публичного дома. Наверное, со временем, и сама бы открыла такой же бизнес или перекупила бы налаженный, но на её небосклоне возник некий мексиканский вдовец - состоятельный пожилой мужчина. Он увлёкся Любой до такой степени, что сделал её своей женой. Ввёл в дом. Раскрыл перед ней душу и кошелёк. Живи и радуйся! Но судьба распорядилась по-своему. Однажды приехала в гости к отцу его взрослая дочь с мужем. Мужчина этот приходился Любиному мужу дальним родственником. Малышом приняли его в гостеприимный дом. Кормили, поили, воспитывали. На ноги поставили, выучили. Рос он рядом со своей будущей женой. Молодые люди полюбили друг друга, поженились. -
- Люба и раньше виделась с падчерицей и её мужем. Но в тот роковой приезд и начались настоящие мексиканские страсти. О многом можно лишь догадываться. Но, как мне кажется, сестра впервые в жизни полюбила - страстно, до умопомрачения. И парень, при всём уважении к тестю и к своей жене, не устоял. Так бывает: жили, поживали люди и вдруг, внезапно, проносится над ними смерч, а после него - выжженная земля… -
Элизабет опять закашлялась. Но в этот раз как-то по-особому натужно и хрипло. Я предложила прервать разговор…
И опять в ночной тишине звучал уже знакомый голос:
- Передо мной лежат пожелтевшие вырезки из газет тех лет. Журналисты расстарались так, как будто описывали жизнь королевских особ. Вероятно, в то время иных интересных обывателю событий в городке не наблюдалось.
Названия статей поражают, мягко сказать, глупостью. А ещё - жестокостью по отношению к тем, кто не может за себя постоять. Заголовки: « Рогоносцы», «Смертельная схватка самок» и прочие, по всей видимости, вызывали интерес у скучающей публики. А как Вам кажется, достойны ли уважения мертвые?-
Моё мнение её не интересовало, потому я промолчала.
- Конечно, во всём этом есть частица правды, но что в действительности произошло поздним мартовским вечером никто никогда не узнает. Падкие на сенсацию газетчики осветили события по-своему. В полицейских отчётах свои выводы. Одно известно достоверно: кухарка нашла обеих женщин, лежащих на полу, безжизненными. Она и вызвала врачей и полицию. По выводам судебной экспертизы только они и были повинны в смерти друг друга. У обеих на руках оказались следы пороха. Как посчитало следствие, дамы скончались от большой кровопотери. -
- У меня при ознакомлении с документами возникло много вопросов: почему Люба и её падчерица оказались наедине? Где в это время находились их мужья? Почему прислуга отсутствовала? В доме имелось огнестрельное оружие- хозяин оказался заядлым коллекционером) - но разве должно оно висеть на стене в гостиной заряженным? К слову сказать, Любин муж не пережил трагедии: в скором времени скончался в больнице. А его зять бесследно исчез. Почему его не нашли? Безусловно, всё это в дне сегодняшнем не имеет значения. Жалею ли я сестру? Нет. Как мне кажется, Люба нашла именно то, что искала. Взволновало меня иное: оказывается, в Польше сестра родила дочь Басю. Как найти Басю?
Разговор то ли прервался, то ли закончился по воле Берты. Больше она не звонила. Но как же Бася?