Не так уж и много осталось на свете разумных существ. По мнению одних специалистов, их предостаточно, другие говорят - маловато, не то что, в Берлине в 1932 году, ( пример, ничем необъяснимой отсылки в никуда), третьи, ошарашивают, - совсем, мол, не встречаются, но ошибаются. Ошибки допускают все. О густолиственной природе ошибок написаны удивительные сочинения. Ошибки подразделяют, на простые и сложные, однотонные и разноцветные, свинцовые и сделанные из каучука. Не хватит никаких сил, чтобы описать все типы ошибок. Делать этого не надо, поскольку это не приведёт нас к светлым зорям. Ошибки непростительны, когда речь идёт о детях, хотя дети, по утверждению несговорчивых магнатов (беспримерный пример одностороннего попустительства и косвенного потакательства) находятся вне закона. Руки прочь от детей. Дети ещё пригодятся. Удивительно. Наши руки ропщут, но не опускаются. Как в Берлине в 1932 году. С этим нельзя спорить. Непреложные факты и сообщения, говорят сами за себя. Но оставим барахтанье в стылых прорубях. Если не начать рассказ о пустотелых конструкциях, он никогда не начнётся. Сам рассказ начаться не может, ибо безволен. Пустотелые конструкции, восхищали меня задолго до того, как я появился на свет божий. Я чуял их везде. Не сопротивляясь давлению их беззастенчивой разницы, но и не вполне поддаваясь ей, я всё же ухитрился спрыгнуть (был страшный мороз), с морозного подоконника. Ничего страшного. Для того и жизнь, чтобы сходить с ума. Летунов на мороз. Что это, как не проявление бесхребетного сочленения? Пожилой берлинский бюргер, в 1932 году такой инициативе ничуть не удивился бы. Он плыл бы и плыл себе на своих светлых гондолах, мудро огибая ряды пустотелых жён, и свой путь держал прямолинейный, чтобы как можно ближе приблизиться к обществу наивысших тёщ, и детям, не знающим счастья. Клубится Рейхстаг в вечном раздумье, и вены пролетариата исказила полицейская радуга. Всё хорошо, прекрасная маркиза. Хорошо, то оно хорошо. А, на поверку - ничего хорошего. Но не сразу Москва строилась. О. как повезло тому, кто был в 1932 году в Берлине. Счастливец, осыпанный лепестками бранденбургских роз, никогда не узнает истинного размаха пустотелости. Он квёлый мученик фабрик и заводов, и липучая невеста, удалённая от милого. Не грусти, липучая невеста! Ты не одна, внутри противной браги. Соглашаться с этим или нет, вопрос личного характера, ясно одно. Видимый мир, ничто по сравнению с иными, более пустопорожними формами бытия. Пусто в лесу, ясно в мозгу. Критерий отсутствует. Он дивно обезглавлен. Опали с шумом лепестки. Пустоведение – неизбывная наука, но чудная марципановая поступь его, нигде не преподаётся. В поступь марципана трудно вникнуть, ум боится её, но нельзя, обрадовавшись перекачке и творческой тяге, позволить телу расслабиться. Революция извергов не очень далека. Женский враг наглеет. Крепи свой тождественный парус, далёкий синеющий друг. О синеющих друзьях, я, наверное, не успею рассказать много, потому, как на сегодняшний день остался, как бы это сказать, за тщедушным порогом, что ли? - любой порог, бред и корнеплод ненастья, но пружина остаётся пружиной. С пути её не сбить, не обесточить. И, только гадкая свора продольных пачкунов, вдали от прекрасных берлинских женщин продолжает, извиваясь, взывать, распрямись и приди! Пружина, не – слуга. Она не обязана приходить. Руки её развязаны для боя с пустотой. Но не только с пустотой. Пустота - бред. Для боя с профанацией, и, с ничего не выражающими продольными сгустками любви. Представим лучезарный финик, а лучше - два. Не только безвозвратные малыши, но и их жгучие бессмысленные родители охотно подтянутся к сиреневым воротам. Ещё бы. Кому не хочется участвовать в дележе морских продуктов? Блажен, кто с детства пустотел. О многом, ещё можно поговорить, помечтать. Но время подпирает.
Андрей Товмасян Акрибист
28 Января 2013 года