15. Sancta sanctorum.
Святая святых (лат.)
Утром, наскоро позавтракав, они поплыли по узкой извилистой речке на неказистой, но очень скорой под мотором лодке Михеича. На водою поднимался пар, вскидывалась оголодавшая за ночь крупная рыба и стоял немолчный птичий гомон. Потом река стала пошире, по берегам пошли деревеньки и дачные поселки, а затем мир вообще раздвинулся до горизонта, и лодка вырвалась прямо на стремнину необъятной Волги. Она была величава и горделива и словно любовалась сама собою: и плавным движением своих полных вод, и белыми лайнерами на них, и своими несказанными берегами. Прямо по курсу, белея грозными башнями и сверкая золотом церковных куполов, их встречал Ярославский Кремль, при виде которого Санников даже привстал.
Как ни странно, в Ярославле их ждали. На маленькой пристани притока Волги с древним поэтическим названием Которосль размахивали руками двое молодых людей: высокий юноша с копной светлых волос и девушка, в противовес ему, маленькая и невзрачная.
Но она первая, оттолкнув парня, подбежала к Лене, обняла ее и закричала так пронзительно, что, казалось, эхо от ее крика прокатилось вдоль всех монастырских стен:
- Елена Яковлевна, родненькая! Как хорошо, что вы приехали!
Освободившись от ее объятий, Лена поцеловала в щеку молодого человека, для чего ей пришлось стать на цыпочки, потом ее взгляд вновь обратился на девушку:
- Наташка, да ты никак на сносях?
Девушка покраснела и смущенно кивнула головой.
- Счастливый ты человек, Кнопка, - сказала Лена ей на ухо, целуя в щеку. – Когда вижу беременных женщин, мне кажется, что именно они спасают наш мир от пустоты.
Потом Лена начала церемонию знакомства:
- Это Сан Саныч, мой московский друг. А это мои ученики из моего первого выпуска в Норильске: Наташа и Максим. Они выбрали для себя очень трудное дело: лечат и учат детей с церебральным параличом. Им говорят, что он не лечится, но они продолжают делать это с неистребимым терпением…
… которому научили нас вы, - закончила за нее Наташа. – Если бы вы знали…
… если бы вы знали, - перебил ее в свою очередь Максим, - что она говорит мне, когда я раскисаю. Она кричит: «Елена Яковлевна не взяла бы тебя такого на Байкал!»
- Это еще ничего! – продолжила Наташа. – Иногда я вообще говорю ему: «Елена Яковлевна прибила бы тебя, нытик несчастный!»
- Одно другого не лучше! – рассмеялась Лена. – Неужели я была такой свирепой училкой?
- Не-ет! – закричала девушка. – Вы были самой доброй, самой справедливой учительницей в нашей школе. Но нужен же для него хоть какой-нибудь авторитет!
- А авторитет должен быть обязательно свирепым, - продолжая смеяться, сказала Лена. – Вы меня хотя бы перед Сан Санычем не выставляйте в таком свете. Он тоже педагог, знает вас как облупленных. К тому же он отличный психолог, и к нему стоит огромная очередь желающих исповедаться.
«Ловко она меня зацепила, - подумал он, - не зная, что почти права».
Когда они, тепло распрощавшись с грустным Михеичем, взобрались на высокий берег Которосли, Максим широким жестом пригласил их:
- Экипаж подан, прошу садиться.
И смущенно добавил, открывая дверцу новенькой голубой «Тойоты»:
- Отец подарил, когда узнал, что мы ждем прибавления в семействе.
- Он по прежнему лазит по тундре в поисках подземных сокровищ? – спросила Лена.
- Уже нет, - вздохнул Максим, - Он – заслуженный пенсионер, которому не дает покоя нынешнее положение дел в наших суровых краях. Те, кто осваивал месторождения руд, строил наш город и комбинат, остались нищими при новых порядках. А все богатства и готовое предприятие забрали те, кто скупил за бесценок эти чубайсовские бумажки. Так говорит мой отец. И мы ему верим. Мы советуем ему уехать, не рвать себе сердце и душу. Но он уже прикипел к тому краю и даже не мыслит себе жизни в другом месте.
Молодожены жили в большом старом доме на окраине, к которому с одной стороны примыкал лес, а с другой - современное двухэтажное здание с широкими окнами.
- Это наша клиника, - с гордостью сказал Максим. – Для того, чтобы ее построить, потеряли свое здоровье и веру в человечество сотни хороших людей, а тот, кто выдвинул идею нового метода лечения, умер от инфаркта. Прямо в кабинете у чиновника, который требовал согласовать строительство с какой-то мифической организацией, следы которой затерялись еще в Советском Союзе. Мы обязательно поставим памятник нашему профессору, прямо у входа в клинику. Он будет сидеть на скамейке, улыбаться и протягивать детям яблоко. Яблоко будет настоящее. Я уже придумал устройство, как заменять яблоки на новые. Ведь дети будут обязательно брать их, входя в клинику. И войдут они в нее уже с приятными эмоциями.
- Молодец , Максим! – похвалила его Лена. – Ты прав: добрые дела должны быть похожи на волшебство.
- И вовсе это не Макс придумал! – ревниво воскликнула Наташа. – Это я предложила памятник поставить у входа.
- А я придумал про яблоки! – с таким же запалом возразил ей муж.
- Вот так у них с седьмого класса, - смеясь, сказала Лена. – Грызутся на людях, как собака с кошкой, а на самом деле любят друг друга до умопомрачения. Они сидели сначала вместе за первой партой, но Макс так стремительно рос, что пришлось пересадить его на последнюю. И тогда Кнопка тоже перешла на «камчатку», хотя доску видела оттуда с большим трудом.
В комнатах старенькой рубленой избы было просторно и и чисто. В большой горнице стоял длинный крестьянский стол с самоваром посередине, некрашеные деревянные полы были тщательно выскоблены и покрыты цветастыми половичками. В углу за русской печкой была лестница с точеными перилами, которая вела в мансарду.
- Там приют моих вдохновений, - сказал Максим.
- И убежище от моей грызни, - добавила Наташа. – Сейчас позавтракаем и пойдем осматривать нашу клинику. Не терпится показать вам наше детище. А потом можете делать, что вам заблагорассудится.
Клиника поразила Санникова своей домашней ухоженностью и жизнерадостным настроением ее пациентов. Несмотря на скованность движений, они постоянно передвигались по просторным, светлым и хорошо оснащенным комнатам, и всюду слышались их веселые голоса и даже смех. Но такое количество больных детей произвело на него тягостное впечатление. Одно дело встретить на улице или у своего подъезда одного наполовину парализованного ребенка, совсем другое – увидеть, как много их в этом мире, лишенных самых простых радостей, свойственных здоровым детям.
В большой и светлой комнате, выходившей окнами на лесную поляну, дети рисовали. Они постоянно поднимали свои рисунки над головой, показывая их учителю, стоявшему у окна. Когда он хвалил их, дети улыбались и пытались сказать что-то своему соседу. Но Саня сразу приметил худощавого мальчика, сидевшего в центре класса. Он был чем-то недоволен и раздражен и, как говорится, вредничал: вырывал у девочки, сидящей рядом, карандаши, а когда она сопротивлялась, бил ее альбомом по голове.
Саня подошел к нему, положил ему руку на голову и сказал про себя:
«Успокойся, мальчик. У тебя великолепные рисунки. А посмотри, какая замечательная девочка с тобой рядом. Улыбнись ей и покажи, что ты нарисовал.
Когда мальчик выполнил все, о чем он его просил, Стас не поверил самому себе: настолько все это было сделано с большой охотой и даже радостью.
- Да вы, оказывается, еще и экстрасенс! – воскликнула Лена, пристально наблюдавшая за ним. – Откуда у вас такие таланты?
- А вы считали, что я могу вызывать только чувство неосознанного доверия? – ответным уколом ответил ей Саня, но у него в голове крутилось нечто гораздо важное, чем эта победная мысль:
«Когда закончится вся эта кутерьма, я попрошусь сюда на работу и буду тоже лечить детей».
К вечеру они с Леной отправились в центр города. Дух старины и глубокой веры, воплощенный в красоте церквей и соборов, витал над ними, заставляя ни о чем не говорить, а только думать о прекрасном.
Лена, поглядывая на Саню со стороны, как будто чувствовала, что он сейчас переживает, и, как было сразу заметно по ее виду, радовалась успеху своего предприятия: показать ему русскую старину.
И только выйдя на набережную Волги, и ощутив состояние полета над синим простором реки, они разговорились.
Первой начала Лена:
- Мы, по-моему, начали цапаться с вами, Сан Саныч. Чтобы прекратить это безобразие, предлагаю перейти на «ты».
- Охотно, - ответил он. – Хотя я как-то не заметил напряженности в наших отношениях.
- Куда уж вам, - грустно сказала она. – Вы – средневековый рыцарь, прощающий всех и вся. А я слабая и мнительная женщина, которая все время боится упасть в мнении таких людей, как вы. Сама не знаю почему рассказала вчера свое самое сокровенное, а теперь хожу и мучаюсь: «Что он обо мне подумает?»
- А что я могу о тебе подумать, кроме хорошего? – сразу перешел на «ты» Саня, понимая, что так будет легче сказать все, что он пережил вчера, выслушав ее рассказ. – Дай Бог всем такой любви, какая есть у тебя. Мы все когда-нибудь ошибаемся. Но самое страшное – ошибиться в главном. Я в нем ошибся тоже и стал счастлив лишь тогда, ко мне вернулась Лена. И теперь мне надо одно – не потерять ее. Ведь вместе с этим счастьем пришла и огромная беда, ее болезнь. Вот почему я так хорошо понял тебя, когда ты рассказала мне про Заура. Даже не понял, а пережил вместе с тобой. И знаешь, что еще поразило меня в твоем рассказе? Это эпизод с кинофильмом «Золушка». Я тоже, как и Заур, однажды настоял, чтобы моя Лена пошла со мной в кино на этот фильм, и она точно так, как ты, любит его до сих пор…
- Спасибо, - тихо сказала Лена, и они снова промолчали до конца своей прогулки по городу. А Максим с Наташей разыскивали их по мобильным телефонам, сетуя, что на столе стынет жареная картошка….
Утром Максим отвез их в Ростов Великий. Они подъехали прямо к Кремлю, вокруг которого было непривычно тихо и спокойно. Шел мелкий дождь, на мокром асфальте отражались купола церквей и шпили колоколен. Над озером Неро, открывшемся с пригорка, стоял туман. Саня почувствовал себя так, словно он прожил здесь всю свою нынешнюю жизнь и еще одну, до этого…
Гостиница, которую Лена заказала по телефону, тоже находилась в Кремле и представляла собой уютный деревянный дом с высоким крыльцом у древней стены детинца. Называлась она удивительно: «На погребах».
Максим помог им устроиться и, уезжая, сказал:
- Я завтра еду в Москву по делам, могу и вас прихватить. Чего ради вы будете по электричкам шарахаться?
Когда он уходил, Саня посмотрел ему вслед, и нежданная шальная мысль взбрела ему в голову:
«А что, если остановить его сейчас и попроситься на работу в их клинику? По-моему, я мог бы очень помочь им в их нелегком деле. Ведь смог же я за какие-то секунды успокоить мальчика, у которого сдали нервы. А если это делать постоянно и со всеми? Может, именно в этом секрет их исцеления? Разве это не счастье, такая работа? Бог с ним, с эти форумом, который еще неизвестно что принесет народу и… мне».
Его мысли перебил нервный и строгий голос Улафа:
«Прекратите, Сан Саныч, даже думать об этом! Вы забыли, что дело, которое вы взяли на себя, это наше общее дело. Мы сейчас работаем все, следим за каждым вашим шагом, оберегаем вас. Мы делаем это с надеждой, что увидим плоды наших начинаний, которые принесут вашему народу, я подчеркиваю, - вашему! – мир и справедливость. То, о чем вы думаете сейчас, прекрасно, но вы не способны исцелить всех больных детей даже в той клинике, где собираетесь работать.. Зато вы можете заставить парламент и правительство построить сотни и тысячи таких клиник. А лечением детей займутся такие люди, как Максим и Наташа. И поверьте, они сделают это лучше вас. Вы согласны со мной, Сан Саныч?
«Да», - коротко ответил он и отключил связь. Улаф снова обращался к нему на «вы», а это значило, что Юпитер гневался. Саня почувствовал себя виноватым и покинутым…
Но прогулка по древнему, очень уютному Кремлю отвлекла его от мрачных мыслей. Здесь все было настоящим, сделанным с любовью и огромным мастерством, способным вызвать у человека чувство, близкое к поклонению неведомой силе.
Возле Успенского собора лотошники продавали очень красивые сувениры, и Лена купила ему в подарок невероятно звонкий и мелодичный колокольчик.
- Когда будешь просыпаться по утрам, - сказала она, - поднеси его к уху и взмахни им один лишь раз. Этот счастливый звон ты будешь помнить весь день, и ты проживешь его тоже счастливо и легко. К тому же ты вспомнишь меня, и это, надеюсь, будет тебе приятно тоже.
В ответ Саня купил ей колечко из финифти. Лена искренне обрадовалась и, растопырив пальцы, показала, что на них нет ни одного украшения. Надев Санин подарок, она долго любовалась им, а потом сказала:
- Никогда не буду снимать его: ни днем, ни ночью, ни в радости, ни в горе.
Затем они еще долго ходили по окрестным монастырям, на озеро Неро, и вернулись в гостиницу, как говорится, без ног. После ужина в трапезной, где они отведали десять видов блинов из предложенных девяноста, Лена сказала:
- А теперь приготовься. Я отведу тебя к удивительному месту, моему самому любимому месту на земле.
На улице уже темнело, на небе зажигались звезды, и Саня увидел это небо и эти звезды в крошечном озерце, к которому подвела его Лена. Звезды сияли в нем в окружении зеленых камышей, и казалось, что они спустились на землю
- Я называю это место оком Земли, - сказала Лена. – Оно смотрит в Небо, со всеми нашими надеждами и упованием. Если ты придешь к нему ясным днем, ты увидишь, что оно голубое-голубое, как глаза у русских женщин.
Они просидели у озерка почти до полуночи, наслаждаясь тишиной и душевным покоем. Потом Лена посмотрела на часы и сказала:
- Ну вот, на Тибете уже утро. Ты звони Лене, а я пошла спать.
Лена на Тибете долго не брала трубку. Потом он услышал хор детских голосов, и, стараясь перекрыть его, Лена закричала:
- Здравствуй, Санечка. Я знала, что ты позвонишь именно сегодня. Рано утром я поднялась на гору и спустилась с нее, почти не отдыхая. Учитель сказал, что я скоро буду бегать. Представь себе, ты приезжаешь, смотришь на гору, а с горы, навстречу тебе, бегу я! В белом шелковом платье!
Саня почувствовал, как от этих слов у него перехватило дыхание. Он даже не смог ей сразу ответить.
- Ты слышишь меня? - вновь раздался ее крик.
- Слышу, - с трудом ответил он.
- У меня здесь столпотворение! – продолжала она. – Завтра мы отправляем на учебу в Англию очень способного мальчика. Его зовут Падма-гоче, что означает «Лотос с большой головой». Все село собирает его в дорогу, и оттого у меня такой шум и гам. А ты где сейчас?
- Я – в Ростове Великом. Сижу у малюсенького озерца в Кремле и вижу в нем звезды…
Он услышал, как Лена резко сказала что-то на чужом гортанном языке и шум в трубке прекратился.
- Я посмотрела на небо и увидела там солнце, - тихо и печально проговорила она. - А в твоем озере отражаются звезды. Я хочу видеть с тобой одно и тоже… Когда это будет?
- Скоро, - пообещал он, - очень скоро. Ты только не грусти и верь мне.
- Я верю, - чуть слышно отозвалась она…
Утром в гостинице «На погребах» появился Максим.
- Я продлю ваше приятное путешествие, - бодро сказал он. – По пути в Москву заедем в Суздаль, где мне надо дооформить документы на одного ребенка. У вас будет два часа, чтобы осмотреть тамошние достопримечательности. Идет?
- Идет! – закричала Лена. – Мне повезло, что первое сентября в этом году в воскресенье.
- А какое сегодня число? – спросил Саня.
- Сегодня тридцатое августа, через два дня мне в школу.
Санникову стало грустно: впервые это радостное событие не коснулось его ни одной из своих сторон. Теперь он не был ни учеником, ни учителем.
Они проскочили Переславль – Залесский, не останавливаясь: Лена категорически заявила, что такие города нельзя осматривать наспех. То же самое она сказала о Юрьеве – Польском, и Сане пришлось лишь мельком ощутить очарование этих маленьких, уютных городков. Еще в Переславле они сошли с основной трассы Золотого Кольца, и бедной «Тойоте» пришлось испытать всю прелесть российских провинциальных дорог. Вдоль них тянулись леса и перелески, и перед Саней вдруг открылась картина, какую он никогда не видел: вблизи и вдали из-за верхушек сосен, выглядывало множество серых и цветных куполов с крестами.
- Что это? – спросил он изумленно.
- Храмы русских селений. – ответила Лена. – Брошенных и еще живых. Сразу по куполу церкви можно узнать, есть ли в деревне люди или уже нет.
И Саня вспомнил русскую таксистку в городе Париже и ее рассказ о венчании в одном из таких полузаброшенных храмов.
- Таких церквушек особенно много близ Суздаля, - продолжала Лена, - потому что эти места издревле считались святыми. В шестнадцатом веке здесь было одиннадцать монастырей. Сейчас их только пять. Остальные порушены, и большей частью – нашими современниками, Не углядели они в этих памятниках старины ни красоты, ни святости. Мой Юрка сказал, что небрежение к своей истории – это признак рабства. По-моему, сам сказал, хотя он далек от гуманитарных наук и громких слов.
Суздаль повернулся к ним своим древним, неповторимым лицом не сразу. Сначала на них сумрачно глянула со стороны огромная уродливая автостанция с забитыми фанерой окнами, потом пошли ухоженные кирпичные домики с садами и огородами, и лишь после этого перед ними вдруг открылась старинная, мощеная булыжником площадь с красавицей – церковью посередине и купеческими лабазами сбоку.
Максим остановил машину и сказал:
- Ну, вот и приехали в славный русский град Суздаль. Всякий раз, когда я бываю здесь и подъезжаю к этой площади, мне кажется, что посреди нее я разом увижу Гоголя, Островского и Достоевского. Они спорят о том, кто из них лучше описал эти места. В общем, у вас в распоряжении два часа. Заберу вас на этом самом месте, предварительно звякнув вам по мобилке.
Саня вышел из машины и попробовал носком ботинка булыжную мостовую.
- Даже страшно представить, сколько людей, и какие люди ступали на эти камни, - сказал он.
Они молча прошли вокруг площади, затем по анфиладе Гостиного двора, прекрасной своей чисто русской архитектурой, но уже обезображенной рекламой.
Основной поток туристов к концу августа уже схлынул, и продавцы сувениров, уставшие от прошедшей суеты и конкуренции, мирно беседовали друг с другом, не обращая особого внимания на редких покупателей. Лишь одна продавщица широко известной медовухи кричала на всю площадь:
- Угости даму сладкой брагою, ясноглазый мой. Ой, как головушка у нее закружится, мысли тайные появятся, и полюбит тебя краса-девица пуще прежнего!
- Ну, что, ясноглазенький, угощай меня медовухой, - засмеялась Лена. – Ведь мы с тобой еще на брудершафт не пили.
Напиток был приятным и легким, и так же легко и приятно им было идти по тихим улочкам города, где на каждом шагу на них смотрела Вечность.
Они зашли в Кремль, постояли на берегу голубоглазой речки Каменки, любуясь белоснежными стенами и соборами на фоне зеленых лугов.
В это время позвонил Максим.
- Он уже выехал за нами, - сказала Лена. – Пойдем, до Москвы дорога неблизкая.
Они вышли на площадь, возле которой Максим начищал свою «Тойоту».
- Садитесь, - пригласил он. – Через сорок километров – Владимир, но, зная суровые принципы Елены Яковлевны, по поводу того, что нельзя смотреть древние города сломя голову, мы поедем обходной дорогой. Фресками Андрея Рублева в Успенском соборе я привезу вас любоваться когда-нибудь в другой раз.
- Знаете что? – неожиданно даже для себя сказал Санников. – Вы езжайте, а я, пожалуй, останусь здесь еще денька на два. Что-то не хочется мне отсюда уезжать, как ты, Максим, выразился, сломя голову.
Лена смотрела на него, как мать смотрит на ребенка, совершившего свой первый самостоятельный шаг.
- Оставайся, - сказала она. – Я сейчас позвоню в гостиницу, где обычно останавливаюсь, и договорюсь с ними о номере. Это прекрасная гостиница, и название у нее чудесное: «Ризположенская».
На прощанье она протянула ему руку и вздохнула:
- Ну, вот и закончилось наше с тобой путешествие. По-моему, было здорово. Вернешься в Москву, позвони, а лучше, сразу заходи к нам.
Он пересек площадь и медленно побрел по направлению к гостинице, которое ему указала Лена. Тихая улица, по которой он шел, с каждым его шагом открывала ему что-то новое и удивительное: вросшие в землю древние храмы, избы, украшенные неповторимой резьбой и … людей, каких он не встречал у себя в Москве.
- Покупай дом, мил-человек, - сказал один из них, старик в домашних тапочках, сидевший на резном крылечке, заметив, как Санников внимательно рассматривает старинную деревянную избу с небольшой мансардой, богато изукрашенную резьбой. – Задешево отдам. Семьдесят три года я в нем прожил, детей здесь вырастил на свою голову, книгу написал. Про город наш удивительный, да про жизнь нашу окаянную. Вон из того оконца, что наверху, смотрел я на мир наш и сам себя спрашивал: «Что же мы, басурмане, творим? Пошто землю свою с древними городами гробим?». Истинно, басурмане. Сколько раз набегали на нас татары да прочая нечисть, но такого урона, какой мы сами себе чиним, они нам не приносили. Да, от городов тогда один пепел оставался, да и тот ветер по степи разносил. Но осталось главное – душа русская. Она-то и заставляла нас новые города строить и храмы во имя Бога возводить. А сейчас что? Рушат толстосумы наши святыни, а мы на это смотрим так, будто они чужое уничтожают. Скажем, Эйфелевскую башню. Мало таких осталось, кто душой за Россию радеют. Очень я уважал в этом смысле Савву Ямщикова, царствие ему небесное. Бился он за наши святыни, не жалея ни сил, ни здоровья. А теперь у нас туточки брешь оказалась. Знаешь, как на фронте бывает. Погиб один боец в траншее, и прет в это место вражина всей своей силой…. А Савва был мужик надежный, считай на всю страну один оборону держал на этом фронте. И надорвал себе сердце в этом неравном бою…
Старик сердито дернул головой и полез в карман за куревом.
- Что? Скажешь, неверно я говорю? - спросил он, зло прищурясь. – Мол, сбрендил человек по старости лет, вот и несет напраслину. Так, что ли?
- Почему же? – успокоил его Санников. – Не от вас первого я слышу такое. Меня только одно задело в ваших высказываниях. В самом начале вы сказали: «Детей в этом доме вырастил на свою голову». Неужто дети вам никакой радости не принесли?
- Ишь, как тебя зацепило! – вскинулся старик. – Конечно, на твой молодой взгляд дико такое слышать. У тебя если и есть дети, так они еще маленькие, которые как раз только радость и приносят. А я своих уже вырастил, и теперь себя виню, что слишком, небось, радовался, когда они несмышленышами были… Трое их у меня. Два сына и дочка. Со старшим у меня большая промашка вышла. Не заметил я, как он с пути верного сошел и с воровской шантрапой снюхался. Ему еще и двадцати лет не было, когда он первый срок свой получил. И немалый, скажу, срок. Для меня это было, как нож под сердце. Я сам из семьи порядочной, богобоязненной происхожу. Все, что нажито, было заработано честно, своими руками и горбом. А Степку на легкую жизнь потянуло, на дармовые денежки. Отсидел он три года, потом – семь лет, а дела своего разбойного не бросил. Когда у нас эта катавасия началась, ну, когда коммунизм развалился, он вдруг большим человеком стал. Дело свое завел, огромное дело. Да ты, наверное, слышал: «Автосервис Прохорова». Ремонтирует и обслуживает исключительно иномарки, транспортные перевозки производит по всей стране и за рубеж, заправок у него, как у тебя пыли на штиблетах. Недавно его в депутаты областной думы выбрали. Но я-то отцовским сердцем чувствую: как был он вором, так вором и остался…
Наверное, поэтому, после такого позора, младшему своему я всю душу отдал. Воспитывал его в строгости, но и в разумной радости. Рассказывал ему, откуда род наш пошел, что за люди были его предки, объездил с ним, считай, пол-России, чтобы показать ему красоту ее и мудрость народную. Виталик был мальчишкой смышленым и любознательным, и жила в нем тяга ко всему прекрасному и необычному, Поэтому не стал я возражать, когда сказал он мне, что хочет поступать в Мухинское училище в Петербурге, на факультет прикладного искусства. Я хотел, правда, чтобы он в техническом вузе учился, стал специалистом по компьютерам, потому что, несмотря на свою темноту, большую будущность в них видел. Но перечить ему не стал. А зря. Как потом вышло, испытал он в своем любимом деле большое разочарование. Увидел, как говорится, на собственном опыте, что в наше развальное время не нужны никому ни его талант, ни само прикладное искусство. А то что был у него в этом деле огромный талант, может доказать вот этот самый дом, на крылечке которого мы с тобой сидим. Вся вот эта резьба его руками сделана. К этому дому экскурсоводы иностранных туристов водят, и те от изумления перед этой красотой чуть ли не коленки валятся. А вот в большом мире искусства Виталик признания не нашел. Конечно, мог он большие деньги зашибать и без этого признания. Только вот к шабашкам он не приучен. И покатился он, как говорится, по наклонной плоскости. К наркотикам пристрастился. Не видел я его, считай, уже года три. Знакомые из Питера приезжали, говорят, что встречали его несколько раз на вокзалах. Бомжует он, значит, и подрабатывает переноской тяжестей. А сам был раньше, как былиночка, тонкий да светлый…
Старик замолчал и снова закурил.
- А теперь о дочке, - продолжил он после долгого молчания. – Она у меня умницей и красавицей была. Институт педагогический окончила, во Владимире русский язык и литературу преподавала. Трудно ей там приходилось: зарплата, считай, никакая, за частную квартиру большие деньги отдай, не перечь. А ведь еще на что-то питаться надо, да и приодеться получше хочется, молодая ведь. Я зову ее к себе, а она мне говорит, что я, мол, там делать буду, я в Суздале век замуж не выйду. Оно и правда. Город наш сезонно живет: пока туристы есть, тогда и жизнь в нем теплится. А в остальное время сонный это городок… Однажды приезжает ко мне Мария, радостная и разволнованная. Я думал, влюбилась в кого, а, оказывается, приглашают ее на работу заграницей в государстве Арабские Эмираты. Должность, конечно, не ахти какая: горничной при гостинице, но деньги большие сулят, причем по договору письменному, без брешешь. Ну, а что получилось из этого, ты, наверное, уже догадался. Не для того везли ее к арабам, чтобы она у них в номерах постели застилала за доллары. И договор тот оказался липовым, и вся жизнь ее пошла наперекосяк. Прислала она мне всего одно письмо, где откровенно рассказала, какую она жизнь теперь ведет. Меня в нем она ничего не просила, обмолвилась только: чтобы выбраться из этого кошмара, нужны большие деньги, а их-то у нее нет. Вот я и решил дом этот продать и вызволить ее из рабства. А в голове у меня все равно мысль вертится: как же мы такое допустили, что наших девчонок, как в древние времена, снова стали в полон брать да в султанские гаремы отправлять? Кто же мы есть после этого?
Старик отвернулся и замолчал. Докурив еще одну «Беломорину», продолжил совсем уже глухим голосом:
- Конечно, мог я попросить Степку помочь мне, он бы не отказал отцу ради сестры ссудить денег. Но не хочу, вернее, не могу я к нему пойти. Никогда я еще ворам не кланялся.
- А сколько вы за этот дом просите? – спросил Санников.
- А сколько тебе не жалко, - безнадежно ответил старик. – Для того, чтобы спасти мою доченьку, мне надо сто тысяч этих самых, баксов. Как думаешь, стоит дом мой таких денег?
- Он большего стоит, - сказал Саня и встал с крылечка. Он оглядел этот прекрасный дом и задумался.
Но думал он недолго.
- Считайте, что я купил его у вас, - сказал он решительно. – За сто десять тысяч долларов. Десять тысяч понадобятся вам, чтобы заплатить налоги и прочую дребедень. Завтра утром я зайду за вами, и мы пойдем к нотариусу. Только меня волнует такой вопрос: где вы будете жить с Марией, когда она вернется?
Старик ответил не сразу, он еще в то, что произошло так быстро и внезапно.
- А у меня избушка есть в соседней деревне, еще от прадеда осталась, - наконец сказал он, запинаясь. - Заживем мы там с доченькой, как наши предки жили, то есть, чисто натуральным хозяйством. А там, может быть, все образуется, и будут у меня еще внуки. А вы сами откуда будете?
После того как Саня оказался потенциальным покупателем, старик перешел на «вы».
- Я из Москвы, проездом. Остановился у вас на пару дней, но чувствую, этого мало чтобы узнать ваш город. Вас как звать – величать?
- Иван Иванович я, Прохоров.
- А я Сан Саныч Санников. Приятно с вами было поговорить, хотя приятного в том, что вы мне рассказали мало… Спасибо вам. До свидания.
Гостиница «Ризположенская» находилась в двух шагах от дома Ивана Ивановича. Там Санникова уже ждали и встретили с истинно русским радушием. В связи с окончанием туристического сезона, постояльцев было мало, и ему был предложен лучший одноместный номер с видом на суздальскую округу.
Саня постоял у окна, любуясь далекими церквушками на фоне леса, и решил сразу заняться делом.
«Господин президент! – позвал он Улафа. – Мне срочно надо сто десять тысяч долларов».
Он старался говорить официально, но придерживаясь мягкого тона просителя.
«Нет проблем, - ни секунды не раздумывая, ответил Улаф. – Куда вам перевести деньги?»
«Даже не спросил, зачем, - подумал Саня, забыв, что Улаф может читать его мысли. – И на «вы» ко мне обращается. Не к добру все это.
Но разговор продолжил все в том же официальном тоне:
«Банк и и номер банковского счета я назову вам завтра утром. Как скоро я смогу получить деньги?»
«Это зависит от технических возможностей вашего банка, - ответил Улаф. – Если он оснащен современной электронной связью, это может занять менее часа. Если нет, то на перечисление это суммы может уйти и неделя. Вы поинтересуйтесь, каким образом они осуществляют платежи».
«Хорошо», - ответил Санников и отключил связь. Теперь он понял своего президента: он не хотел отвлекать его от задуманного ими плана излишними разговорами и объяснениями. Скорее всего, он знал, для чего понадобились Санникову эти деньги, и посчитал его решение правильным.
… Он проснулся рано. Его разбудил воробей, сидевший на створке раскрытой форточки и радостно чирикавший, то ли при виде доброго утра, то ли оттого, что он стащил со стола оставленный там Саней кусок пряника и угостил им свою любимую воробьиху. Где-то далеко за толстыми стенами бывшего монастыря едва слышался благовест.
Саня решил пройтись ранним утром по городу и спустился вниз. Там уже работало маленькое кафе, и он с удовольствием выпил чашечку кофе.
Прямо у выхода из гостиницы его встретила ярким полыханием красных гроздей яркая рябина, а чуть поодаль белел древний приземистый собор, возле которого уже собрались рабочие, реставрировавшие его. Он остановился рядом, чтобы осмотреть храм, и они почтительно встали и поприветствовали его. Потом. перекрестившись на соборный крест, принялись за работу.
И хотя казалось, что за эти несколько минут ничего значительного не произошло, он вдруг ощутил, что жизнь его стала полна глубоким смыслом и крепко связана с этой древней красотой и этими простыми мастеровыми людьми.
Улочки Суздаля были тихи и выстланы осенним солнечным светом. Из-под ворот на яркую придворовую зелень неторопливо вылезали гуси и негромко гоготали, стараясь не потревожить еще спящих хозяев. На площади напротив Гостиного двора появлялись первые торговки, выставляя прямо на торцовую мостовую банки с ягодами, грибами и медом.
К церкви неспешным, но широким шагом шли монахи, пряча ладони в рукавах риз. Услышав, как за их спиной, в Кремле, мягко ударил колокол, они разом обернулись и осенили себя крестом.
Все, что видел, слышал и ощущал сейчас Санников, казалось ему пришедшим из другой, прекрасной, но очень далекой жизни, настолько далекой, что она представлялась ему нереальной. И себя он ощутил совсем другим человеком, еще непонятно, каким, но не тем, кем он был вчера и даже сегодня утром.
И тут, непонятно почему, он вспомнил, что ему предстоит вскоре, и перед ним возникла совершенно другая картина, в миг изменившая его благостное настроение. Он увидел огромный полутемный зал, а в нем множество лиц, будто освещенных изнутри, и потому различимых до мельчайших черт. Одни лица были злобны, другие – недоверчивы, третьи – равнодушны. Их взгляды сходились на нем, как холодные, но слепящие лучи лазера, и он почувствовал себя одиноким и неспособным сказать им правду.
Круто развернувшись на булыжной мостовой, Саня направился к дому Ивана Ивановича. У него было дело, которое он должен был завершить, а потом уже думать, что ждет его впереди.
Прохорова он увидел издалека. Тот понуро сидел на крылечке, дымя папиросой. Завидев Санникова, он вскочил на ноги и захромал ему навстречу.
- Ну, что, Сан Саныч, не передумали, - тревожно спросил старик.
- А почему я должен передумать? - успокоил его Саня. – Разве за ночь ваш дом стал менее красивым? Нет теперь я от него не откажусь, если даже вы запросите в десять раз больше.
- С чего бы это я стал ломать цену? – обиделся Иван Иванович.- Мы свою честь блюдем, слово свое держать умеем.
- Ну, если так, - улыбнулся Санников, - то пошли к нотариусу.
Ближе к вечеру все формальности по купле – продаже дома были завершены. На руках у Санникова было свидетельство о том, что он теперь является владельцем дома в городе Суздале, а в сберкнижке у Ивана Ивановича значилась нужная ему сумма. Местный банк оказался вполне современным учреждением, и деньги, посланные Улафом, пришли в тот же день.
Уставшие от бесконечного хождения по многочисленным конторам, они присели на лавочку близ Кремля и молча смотрели, как уходящее солнце красит в золото его белоснежные стены.
- Может, пойдем отметим куплю – продажу? – предложил Иван Иванович. – Здесь в Кремле знатная трапезная имеется. Можно блинов с грибками попробовать под водочку.
- А у вас дома самовар имеется? - спросил Санников, которому захотелось провести вечер в домашней обстановке за задушевной беседой.
- А как же можно без самовара? – удивился старик. – Еще дед мой оставил нам ведерный самовар, чисто цыганского золота.
- Вот и попьем мы сегодня чайку из вашего семейного самовара, - предложил Саня. – А к нему можем взять чего-нибудь покрепче.
… Санников вернулся в гостиницу поздно и спал всю ночь как убитый. Проснулся он уже ближе к полудню, когда утренняя прохлада сменилась ощутимой жарой. Знакомый воробей сидел на своем месте и молча недоумевал, как можно спать до сих пор. Не вставая с постели, Саня включил телевизор. Жизнерадостная дикторша ослепительно улыбнулась, собираясь сообщить ему что-то очень забавное. Но, заглянув в шпаргалку, он увидела, что содержание материала, который она должна донести до телезрителя, не сочетается с ее улыбкой, и ее лицо мигом приобрело скорбное выражение.
- Сегодня Президент Российской Федерации, - сообщила она, - выезжает на Северный Кавказ, где примет участие в мероприятиях, посвященных годовщине трагедии в Беслане.
«Сегодня же первое сентября! – вспомнил он. – А это произошло третьего. В каком классе я тогда учился? Кажется, в одиннадцатом. Да, правильно, мне было тогда семнадцать лет. Мы сидели в кабинете информатики и смотрели телевизор. Старый учитель, Арнольд Петрович, плакал, вытирая слезы тряпкой, которой стирал мел с классной доски. Девчонки ревели в голос. Когда все закончилось, в классе наступила страшная тишина. Потом Женька Конов, самый умный и самый сильный мальчик в классе, мастер спорта по гимнастике, сказал сквозь слезы: «Будь я Президентом, я немедленно подал бы в отставку. Потом собрал отряд из своих соратников по КГБ, ушел с ними в горы и бил этих недочеловеков до последнего». Мы были согласны с ним, хотя и молчали. А вот наша первая красавица, дочь директора рынка, Лиля Передистая сказала: «Как хорошо, Женечка, что ты не Президент. С террористами должны бороться те, кому это положено. А Президент обязан спросить с них, почему они это допустили» - «И объявить им по выговору с занесением в личное дело, - неожиданно вступил самый робкий и самый нескладный из нас, Кирюша Соловьев. – Или лишить их тринадцатой зарплаты». Тогда я понял, что за эти три дня мы повзрослели на несколько лет».
Ему расхотелось идти в город и осматривать его достопримечательности после того, что он вспомнил.
Санников спустился в буфет и выпил подряд, не закусывая, три рюмки коньяка. Теперь он мог снова спать и ни о чем не думать.
… Он проснулся и вышел из гостиницы, когда уже стемнело. Он решил перед завтрашним отъездом проведать Ивана Ивановича и сразу направился к его дому. На его пути стояла маленькая часовенка, которую раньше он почему-то не замечал. Но теперь дверь в нее была открыта, а внутри теплился мигающий лампадный огонек. Согбенная старушка в черном монашеском одеянии сидела у столика и читала толстую старинную книгу, водя по строчкам пальцем и беззвучно шевеля губами. Еще не зная, что он там будет делать и что говорить, Саня решил зайти в часовню.
- Здравствуйте, - сказал он с порога. – Зайти можно?
Старуха не взглянула на него и не ответила, продолжая читать. Саня вошел внутрь часовни и перекрестился на иконы. Не прерывая чтения, монахиня передвинула поближе к нему две стопочки бумаги, лежавшие на столике. На одних из них было написано «Во здравие», на других «За упокой». Санников взял один листочек из последней стопки и написал на нем: «Дети Беслана». Старушка искоса взглянула на записку и сурово сказала:
- Надо имена писать.
- Их было сто восемьдесят шесть человек, - ответил Санников.
- Столько детей у одного отца? – несказанно удивилась монахиня. Она, вероятно, посчитала, что Беслан – это имя родителя этих детей.
И тогда Санников рассказал ей о трагедии, произошедшей в Беслане, о которой она либо не слышала, либо по старости лет забыла. И хотя свет в часовне был ровен и тускл, он заметил, как разительно меняется лицо, темнея от горя и сострадания. Когда он закончил, монахиня подняла влажные от слез глаза к иконам и тихо спросила:
- Господи, за что же…?
… Ивана Ивановича он застал во дворе, где он при свете переноски ладил расшатавшуюся дверь сарайчика.
- Негоже оставлять хозяину что-либо не в порядке, - пояснил он. – Вот я и решил: хоть до ночи, но сделаю.
- Я завтра уезжаю в Москву, - сказал Санников. – Потом мне предстоит длительная командировка заграницу. Так что вы живите в своем доме спокойно и занимайтесь вызволением дочери из Эмиратов. Когда я соберусь вернуться в родные края, я дам вам знать. А вы пока присмотрите за моим имуществом. Я вам буду очень благодарен.
- Спасибо на добром слове, - прочувствованно ответил старик. – А дом я вам сберегу, не сомневайтесь. Я хозяином в нем был рачительным, и квартирантом буду аккуратным.
- Не квартирантом, а управляющим, - улыбнулся Саня. – Управляющим первой в жизни собственности Сан Саныча Санникова, беспутного охламона и неудачника.
… Следующим утром старый разбитый «Икарус», отправившийся от неприветливого суздальского автовокзала вез, его в Москву, где ему предстояли другие встречи и ожидания.