***
Летняя тундра притягательна в окрестностях Комсомольского. В любое время суток зазывает ярким солнцем, щедрыми красками, просторами, спокойствием. Я слышала, что щедра она грибами и ягодами, но ни разу не увидела ни одного грибочка, ни одной ягодки.
– Ты представляешь, – с жаром рассказывала мне подружка, – иду, смотрю торчит красавец подберёзовик ростом чуть не выше дерева!
Разумеется, подружка малость преувеличила, и не мудрено, если «дерево» тебе по щиколотку, но откуда им быть на такой сверхвечной мерзлоте? – удивлялась я. Оказывается мне просто не везло, а может, от незнания не замечала. Люди, живущие на рабочих участках собирали и грибы, и ягоды, запасали на зиму морошку – по разговорам вкуснейшую ягоду морковного цвета, мне так и не довелось ни увидеть, ни попробовать её.
Однажды прогуливаясь вдоль небольшой речушки, я соблазнилась снять обувь и пройтись по воде. Откуда мне было знать, что речки на Чукотке при всей их игривости могут быть коварными. Едва я коснулась ступнёй воды, тут же невольно вскрикнула: вода оказалась настолько ледяной, что было ощущение, как от крутого кипятка.
Как бы мне ни нравилось в том краю, я изнывала от тоски по сыну и через полгода понеслась северным путём, через Москву, в Свердловск, чтобы забрать его.
После девятичасового беспосадочного перелёта мы вышли из самолета в совсем другой, будто театральный мир: попали из зимы в лето (начало сентября). Самолет приземлился в два часа ночи по московскому времени в аэропорте Шереметьево. Выпив по чашечке изумительного, ароматного кофе с сахаром «в прикуску» на втором этаже аэропорта, мы с попутчицей решили прогуляться, насладиться мягким «материковским» воздухом. Казалось бы, на материке меня не было всего полгода, но когда я увидела изумрудную зелень в ночном освещении, разноцветную россыпь городских огней… Нет, всё-таки надо устраивать себе такие перелёты из одного мира в другой! Эти впечатления остаются на всю жизнь неизгладимым, сладким воспоминанием.
В Свердловске я неслась на такси из аэропорта Косулино, не замечая никаких чудес вокруг, мысленно была уже дома. К великому ужасу ребёнок мой был в детской больнице в зелёной роще: в дет-яслях подхватил дизентерию. Любая мать поймёт моё состояние в тот момент. Примчавшись в больницу, я чуть не впала в шоковое состояние. Взлетев на второй этаж, ткнулась носом в закрытую стеклянную дверь и тут же увидела моего сыночка в открытой двери палаты как раз напротив меня. В грязных, мокрых ползунках он стоял в кроватке и плакал. Плакал, видимо, давно, судя по тому, как судорожно всхлипывал. Ничего не соображая, я затарабанила по стеклу. Тарабанила до тех пор, пока не появилась нянька. Не скандальная по натуре я подняла крик, потребовала врача и не слушая никаких возражений, подписав какую-то бумагу, вызвав такси, увезла сына домой. Может быть тогда я была не права, но у меня уже был пример того, как медицина может перестраховываться. Однажды заболел мой Лёня, бригада Скорой помощи увезла его с диагнозом «тиф». Потом приехала другая бригада, забрали вещи для санобработки, испортили детский ковёр, подаренный нам на свадьбу. Ковёр был красивый, с Коньком-горбунком, а его, видимо, весили на кол для обработки, отчего выражение «лица» Конька-горбунка (язык не повернулся сказать «морды») исказилось. А в результате тиф не подтвердился, оказалось что-то вроде миокардита: «виновато» было сердце.
Прожила я в Свердловске два месяца, Володя мой выздоровел, но был ещё слаб, хотя медициной выписан в ясельки. И вдруг пришла срочная телеграмма от Лёни: «Вылетай немедленно». И снова я не решилась взять с собой сына.
На Комсомольском меня ждали, мастерская стояла на том же месте. Потекла жизнь по прежнему руслу. Организовала я при школе кружок любителей живописи, весной мы с ребятами выходили в тундру – на пленер. Запомнился талантливый мальчик из пятого класса – Илюша Ли. Интересно, как у него сложилась судьба? Запомнился Серёжа, из шестого, (фамилию запамятовала), худой, низкорослый пацанёнок, который мне сначала казался несносным: ему, например, ничего не стоило встать посреди урока, и бегая между рядами, щёлкать линейкой всех по головам. Я не знала, как себя вести, Понимала, что ни в коем случае нельзя повышать голос, этим ничего не добьёшься. Было стыдно: он не признавал мой учительский авторитет! А ведь меня в посёлке и в школе любили, когда я впервые шагнула в класс, встретили хорошей, всеобщей улыбкой. А этот противный мальчишка… как он смел?! Хулиган! Мы постоянно были с ним «в контрах», но, слава Богу, я ни разу не заикнулась об этом в учительской, стыдно было признавать свою неспособность справиться с ребёнком, да я и сама внешне никак не походила на взрослого человека. Однажды я отправилась к Серёже домой, и увидела его другими глазами. Он был хозяином в доме при больной матери и совсем маленьком не то братике, не то сестрёнке. Дома Серёжа был другим, спокойным, внимательным и чутким. Я поняла, школа для Серёжи была разрядкой. Потом мы с ним подружились, он стал моей правой рукой.
После Севера первым пунктом в Лёниных планах было купить машину. Поэтому он решил, не теряя времени, освоить вождение. В ночное время, благо, летом солнце светило круглосуточно, он садился за руль приискового грузовика и гонял его по насыпной «трассе» от прииска до рабочего участка и обратно. Однажды решил усадить на водительское место меня. Насыпь высокая, страшно глянуть вниз. Я вцепилась в руль так, что на пальцах побелели козанки. Машина не хотела слушаться меня, юлила по насыпи, и мы чудом не перевернулись. Не наделил меня Господь водительским талантом. Учитель мой скоро оставил попытки чему либо научить меня, понял, что моё место в пассажирском кресле.
В каком только транспорте я не удосужилась поездить, полетать в роли пассажира: моё любопытство не знало предела. Довелось однажды лететь на вертолёте, но повторить такое «удовольствие» уже не хотелось. Всё в той машине грохотало и дребезжало так, что уши не выдерживали. Разговаривать в таком грохоте было невозможно, люди орали, чуть не срывая связки. Было такое ощущение, что голова вот-вот разорвётся. Недавно мои друзья Рязановы напомнили мне, как я оказалась в вертолёте. Оказывается, Лёня решил свозить меня на рыбалку в долину Паляваам. Не помню, чтобы мы вернулись с рыбой, но я привезла этюды, по которым потом, прибыв на «материк», написала большую картину под названием «Долина Паляваам». Позже картина эта по моей просьбе висела в помещении журнала «Урал» и исчезла во время ремонта при главном редакторе Н. Коляде. Увы, передо мной не посчитали нужным даже извиниться.
Как-то ранним майским утром я оказалась в кузове грузовика, перевозившего людей на дальний рабочий участок. Глазам моим открывались невиданные чудеса. Сначала мы ехали, как по снежному туннелю: снег чуть не выше бортов грузовика. Потом, взбираясь на небольшой пригорок, машина наша натужно «закашляла-зачихала» и остановилась. Наверное, этой остановке суждено было случиться, чтобы удивить меня ещё одним чудом. Может, кто-то был привычен к здешним причудам природы, я же такое увидела впервые. Огромный сугроб, похожий на девятый вал в картине Айвазовского, словно застыл перед проталиной, не в силах накрыть диво дивное: в центре проталины тянулся к солнышку небольшой яркожёлтый цветок, похожий на мак. Какая сила жизни! Жаль, ни у кого с собой не было фотоаппарата, люди ехали на работу. Позже, может быть, в июне я нарвала в тундре букетик таких маков. Они гораздо нежнее «материковых» одуванчиков, не так полыхают цветом, но тоже первоцветы, тоже радуют не только глаз, но и душу, жаль только совсем лишены аромата.
Лето на Чукотке такое короткое, что фауна видоизменяется, как в калейдоскопе, поражая неповторимой экзотикой. Как-то я возвращалась домой с этюдником за плечами, путь мой лежал в сторону склонившегося к сопкам солнца. Вероятно, был конец июля или начало августа, судя по тому, что ослепительный диск ещё не прятался на ночь. Передо мной расстилалась тундра. Она излучала серебряное сияние, словно живая, дышала этим сиянием. Где, в какой точке земли можно было увидеть такое завораживающее зрелище? Его, может быть, под силу было бы перенести на холст Чюрлёнису, я на себя не надеялась. Была пора цветения или «отцветания» северного цветка, который называли пушицей: вполне возможно, что в науке он назывался иначе, флористов среди нас не было. Близко это цветок не вызывал восторга, но я не удержалась, нарвала букетик, чтобы оставить память на холсте.
Полярная ночь долгая. Но она не действовала угнетающе. Улицы посёлка хорошо освещены. Работал клуб, где по вечерам собирался народ в кино, работала библиотека, в физкультурном зале школы так же по вечерам взрослый народ был задействован в группе здоровья. Мало того, общая кухня сближала соседей не только по квартире, но и по лестничной площадке, и по дому. На «материке» такого тесного общения среди людей нет, потому, наверное, северяне, покинув Крайний Север, встречаются, как родные.
После Полярной ночи первый лучик солнца, едва сверкнув между распадками сопок тридцать первого января, тут же исчез.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/13/1703