Горцы. Единый Дагестан

 


               
                Глава   четвёртая.

У каждого села, куда бросал Тимур своих воинов, встречали их с оружием в руках объединенные отряды горцев. Числом превосходили враги, но мужество было на стороне защитников родной земли и снова,  в который раз, приходилось отступать Тимуру и вновь собирать полки для нового похода.
На этот раз жестокому владыке удалось собрать еще большее войско, чем прежде,  и снова двигала им мечта – раз и навсегда покорить эту страну, подчинить своей воле. Далеко вокруг разносился бой барабанов и отдающие эхом в горах пронзительные звуки походных труб и все это на фоне тяжелой поступи пехоты, одетой в сверкающие на солнце доспехи. Невиданной красоты конь под Тимуром. Белоснежная попона  расшита золотыми нитями. Изогнутая сабля покоится в ножнах, покрытых драгоценными камнями. Белая чалма украшена жемчугами и большим рубиновым камнем.   Покорный его воле конь каждый раз, когда Тимур слегка натягивал повод, горделиво встряхивал густой гривой.
Медленно, под бой барабанов, под завывание труб и дробный перестук копыт  поднимались по склонам гор, словно волна за волной подвластные Тимуру войска.  На пути им не раз встречались разрушенные аулы, где не было ничего живого, результат действий высланных вперед дозорных отрядов. Иногда горцы совершали набеги на растянувшееся войско, но эти вылазки не могли даже замедлить его движения.
 С отвесных скал взмыл  в небесную синь орел. Гордая птица парила над войском Тимура. Распрямив крылья, орел то устремлялся вверх, набирая высоту, то, словно выискивая что-то на земле, ровными кругами летал, чуть ли не задевая каменные выступы.
На окраине села, где еще вчера безусые юнцы учились ратному делу, сегодня было особенно многолюдно, а люди все прибывали и прибывали. Как ручейки, стекаясь в единое русло, образуют мощный поток, так и эти люди, говорящие на разных языках, прибывшие из разных сел, представляли отныне одно целое   – землю свою, гордый орлиный край. Многозвучный, многоязычный, многокрасочный и вместе с тем единый для всех, особенно в минуты опасности, когда нападали враги.  Со всего Дагестана собирались те, кто мог держать в руках оружие, чтобы защитить землю своих отцов. Были и те, чьи дома Тимур успел предать огню, и те, куда лишь простер он свою хищную руку.  Были успевшие встретиться с врагом и - кто еще не был в бою. Не у всех    доспехи, не у всех  стальные клинки и копья,  кто-то держал  в руках  вилы, кто – топор, и обязательный кинжал на поясе. Оживление в лагерь внесло прибытие повозки из дальнего аула, доверху заполненной оружием. Были здесь прямые сабли, похожие на меч,  и согнутые чуть  не в дугу, но больше всего истинно дагестанских клинков,  слегка изогнутых, с кованой рукоятью.
Широкоплечий горец, прибывший с этим грузом, успокаивал   обступивших   его  людей:        Не толкайте вы друг друга, всем достанется. Смотрите, вон еще едут.
И действительно, из-за поворота показались еще две повозки. Здесь, кроме сабель были и доспехи, и копья, было и трофейное оружие, взятое у врага
К вечеру большая долина была полностью заполнена людьми. Женщины месили тесто, в больших котлах в кипящей воде всплывали куски свежей баранины. Запах вареного мяса пронизывал вечерний сумрак и притягивал изрядно проголодавшихся мужчин  к островкам костров.
Неожиданное появление девушки верхом на коне, облаченной в кольчугу, в шлеме,  из-под которого выбивалась густая коса, вызвало у мужчин удивление. Некоторые, загородив дорогу, пытались  шутить  с   ней, но Патимат, потянув на себя повод, так искусно управляла  конем, что мужчины расступались и уже смотрели на девушку с восхищением. И было от чего – стройная, с саблей у пояса, она держалась  не хуже любого воина. Строгое выражение лица лишь подчеркивало девичью ее красоту. К тому же многие помнили как поклялась она  у могилы брата отомстить за его гибель.   Как несколько раз на этой самой околице  наравне с мужчинами метко кидала копье. Тонкие руки ее обладали необыкновенной, не женской силой, легко натягивали тугой лук, и саблю держала она не так, как могла бы ее держать женщина. В этом ее умении обращаться с оружием было что-то необыкновенное, что не возможно было объяснить чем-то иным кроме ниспосланной ей небесами особой силы. Так думали многие, глядя на нее, когда она мчалась по полю верхом, прямо держась  в седле,  и подставляя лицо солнечным лучам и ветру. 
И все же под железной кольчугой   билось обыкновенное девичье сердце и никто, кроме нее самой не знал, какую тайну оно в себе хранит. 
Отыскав взглядом Ахмеда,  стоявшего вдали  и беседовавшего о чем-то с односельчанами, она направилась,  было,  к нему, но он так сурово посмотрел в ее сторону, что Патимат тут же развернула коня.   
- Ой, смотрите, это же Патимат, - донесся до нее звонкий голос. Через все поле к ней бежали Хадижат и Зухра. С откровенной завистью смотрели они на нее, прикасаясь руками к седлу, на котором она сидела, к шершавой поверхности ножен, из которых виднелась рукоять сабли.
 - Ух,  ты -  возглас восхищения вырвался у Хадижат.  И,   в двух этих словах, было сказано о многом -  и о том, что она гордится своей подругой,  и что сама хотела бы также сидеть на коне с саблей в руке, и о том, что такая мужская одежда – шлем, кольчуга, доспехи – вполне к лицу и им, женщинам. Зухра ничего не говорила,  только  молча смотрела  на Патимат, сознавая, как она прекрасна в этот миг.
 - Теперь Ахмед даже и не посмотрит на меня, если рядом будет Патимат,   - подумала Зухра, изо всех сил сдерживая готовые вот-вот хлынуть слезы.
 - Что вы, подруги, - смеясь,  говорит  Патимат, - обступили, словно невидаль какую. Что изменилось, ведь мы все те же? Ну, что ты загрустила, Зухра?
Она   коснулась рукой головы девушки. Та, словно ребенок, соскучившийся по ласке, потянулась щекой к теплой её ладони. 
- Ты у нас самая красивая.   Хадижат, подтверди мои слова.  Вот, увидишь, из нас троих,  Зухра первой выйдет  замуж,   я-то знаю, как все парни в нашем ауле о ней мечтают.
Не понимала  Патимат, какую боль доставляли Зухре  сейчас   её  слова.
- Хватит,  говорить  о  пустом, до свадьбы ещё  дожить надо, - отстранившись от Патимат, произнесла Зухра.  - Ты только посмотри,  мы к тебе так  спешили, что даже тесто с рук не убрали,    Хадижат, смеясь, показала свои ладони.  – Хинкал готовим для всего лагеря. У нас там тоже свой отряд, женский. Кто мясо режет, кто лук и чеснок чистит, кто тесто месит. Всем работа нашлась.
 - Пойдем мы, - отступив в сторону, сказала Зухра и,   не оглядываясь, зашагала к костру.
- Что это с ней? – спросила Патимат у Хадижат.
 - А ты разве не догадываешься?
 - О чем? – Патимат удивленно вскинула брови, - о чем я могу догадываться?
 - Любит она, пытается скрыть, но не может. Как только Ахмед подойдет к нам, она  - сама не своя. 
 - А причем здесь Ахмед? – сорвалось у Патимат, хотя уже начинала догадываться, о чем говорит Хадижат.
 - Так ведь Ахмеда она и любит, а  он, как будто и не замечает её.
 Хадижат вздохнула, посмотрела в сторону Зухры и добавила: - Вот так-то, подруга… Ладно, мне тоже пора. Проголодаешься, приходи, накормим.
И, махнув на прощание рукой, пошла вслед за Зухрой.
Патимат слегка коснулась шпорами коня, и он, словно       ждал    этого, медленно пошел вперед. Ей что-то говорили мужчины сидевшие у костров, она иногда кивала им головой, отвечая улыбкой на улыбку. Ей было очень жаль Зухру   в  безответной   её  любви и, переживание за нее, казалось, вытесняло собственное чувство.
 - Бедная Зухра, - произнесла тихо Патимат, - я никогда не встану  у тебя на пути, никогда.
Незаметно сгустились сумерки, и ночь накрыла своим широким плащом и эту поляну, и контуры далеких гор, и торопливую реку, на берегах которой устроили привал воины Тимура. Всем нашлось место под звездным небом.