Глава вторая.
Чуть припадая на левую ногу неторопливо вошел Тимур в свой шатер. Сел в походное кресло, хлопнул в ладони и, тут же, откинулся сбоку один из ковров и перед всесильным владыкой появился смуглолицый старик в белоснежной чалме. Взглядом указал ему Тимур на подушки рядом с собой и негромко спросил: - Знаешь, зачем я позвал тебя?
-Да, мой повелитель, - устраиваясь удобней, произнес старик. – Я знаю, о чем ты хотел бы спросить меня.
-Так о чем? И учти, если ты не тот, за кого себя выдаешь… -Тогда мне придется позавидовать мертвым, это ты хотел сказать, мой повелитель, дополнил его слова старик.
Тимур усмехнулся: - Об этом не трудно догадаться. А вот, что я хотел узнать?
Шевельнулись вскинутые вверх тонкие брови на застывшем лице Тимура. Еще ниже склонил свою голову старик, то ли в услужливом поклоне, то ли, чтобы скрыть улыбку, тронувшую его губы.
- Если дозволено будет произнести вслух непроизнесенные мысли твои, о мой повелитель. Старик замолк, касаясь головой ковра, устилавшего пол в палатке.
- Говори, – прервал возникшую паузу Тимур.
- Во-первых, ты хотел просить у меня, каких просторов достигнет созданная тобой страна.
После этих слов снова воцарилось молчание.
Тимур повернулся в сторону старика, прошелся взглядом по линии сгорбленных плеч. - И, как бы ты, ответил?
Старик разогнул спину, откинул полы халата, и, вытащив какой-то сверток, начал его разворачивать.
- Я принес карту, на ней обозначены все подвластные тебе народы и их земли.
- Не их земли, а мои земли, - поправил его Тимур.
- Разумеется, - согласился старик. Он развернул карту, и, поглаживая ее руками, пояснял: - Я обозначил зеленым цветом границы твоего государства, а рядом – синим цветом - страны, которые ты присоединишь к этим границам.
Старик услужливо протянул карту сидящему на высоких подушках Тимуру. Мечтающий о мировом господстве тот свысока глядел на выведенные изображения морей и материков.
- Ты сказал «границы»… Не может быть для меня никаких границ. Все земли, все, на которых живут люди, к какому бы народу они не относились, всё будет мое. Год за годом, я буду расширять свои владения. На земле достаточно иметь одного правителя, и я им стану.
Старик ещё раз склонил голову и, отодвигая в сторону карту, положил перед Тимуром другой сверток
- Я предугадал твое следующее желание, повелитель, тебе хотелось бы заглянуть в будущее. Я могу помочь тебе в этом.
В тонкую узорчатую материю, было завернуто что-то такое, что вызвало особый интерес Тимура. Он сидел не как прежде, с непроницаемым лицом властелина. Теперь это был один из множества смертных, который желал стать другим, не таким как все, повелевать не только людьми, но и законами природы, временем, жизнью и смертью. Для этого требовалось лишь одно – предвидеть будущее.
Мысленно желая этого, уходил тогда Тимур от всех и, оказавшись где-нибудь один, сидел, запрокинув голову к небу. Иногда, в ночных видениях, являлись ему похожие на призраки люди. Они открывали неведомое пространство пронизанное лучами невидимого солнца.
Это был совершенно непонятный мир, где всё было довольно странным, - одежда людей, их язык, дома и улицы городов. Ему удавалось видеть будущее, но он не видел в нём, этом будущем, себя. И, каждый раз, после этих странных видений он чувствовал себя настолько опустошенным, что хотелось только одного - прижаться к земле и лежать так бесконечно долго, не отрываясь от нее, словно ища в ней защиту. Потом, когда к нему вместе с порывами ветра возвращалось ощущение власти, он поднимался во весь рост, садился на своего коня и утверждал себя в этой власти над всем живым, единственным доступным ему методом - лишая жизни другого.
Увидеть свое будущее, - если старик говорит правду, сегодня ему это удастся. Тимур сидел, вцепившись пальцами в подлокотники своего походного кресла, так сильно, что они побелели от напряжения. Он сидел, наклонившись к ясновидцу, и пронзая его взглядом. Старик протянул шкатулку новоявленному властелину мира, сопровождая свои действия словами: - Смотри сам, повелитель, я не имею права прикоснуться к тому, что там изображено
Тимур, взяв шкатулку, заглянул в нее. Лицо его преображалось, сначала оно выражало удивление, затем застыло в оцепенении. Отодвинув от себя шкатулку, он какое-то время сидел неподвижно. Прервав затянувшееся молчание, старик произнес: - И, наконец, ты хотел узнать, почему из всех покоренных тобой народов этот, населяющий Страну гор, противится твоей воле. Ответ прост – дороже жизни ценят горцы свободу. Прости меня, повелитель, но тебе не удастся их покорить. Я вижу, как горят их дома, но нет среди них склоненных, нет ни одного, кто бы встал на колени и молил о пощаде.
- Молчи! – крикнул Тимур, соскочив с кресла. Старик при этом гневном крике вновь склонил голову и покорно застыл перед грозным повелителем.
- Как посмел ты это сказать мне? Как ты, ничтожный лгун, мог усомниться в моей силе? Да знаешь ли ты, что я сравняю с землей не только убогие жилища этих дикарей, но и эти их горы. Реки крови будут течь по этой земле. Все будет предано здесь огню и мечу.
Длинное, худое лицо Тимура побелело от злости. Широко раздувались ноздри ястребиного носа. Ненавистью пылали глаза.
-Я завершу то, что начал Чингиз-хан, вся Поднебесная будет подчинена моей воле.
Затем он устало опустился в кресло: - Ты пытался предсказать мою судьбу, а теперь я, предскажу твою. Солнце не успеет зайти, как бросят тебя с перебитой спиной в сточную яму, и будешь ты, медленно и мучительно умирать… Старик лишь покачал головой, не соглашаясь с Тимуром. Это движение вызвало новый приступ гнева у всесильного владыки. - Эй, стража, - крикнул Тимур. И приказал появившимся на пороге воинам сломать спину ясновидцу и бросить его в яму.
Двое рослых стражников схватили старика за плечи, но он неожиданно вывернулся из их рук и, глядя прямо в лицо Тимура, без тени страха сказал: - Будешь ты проклят людьми за все горе, что причинил им. Память о тебе сохраниться как о страшном тиране. А здесь, на земле отважных горцев, твои войска будут ещё не раз разбиты.
При этих словах слепая ярость охватила Тимура, не владея больше собой, он выхватил из-за пояса кинжал, и вонзил его в грудь ясновидца. Кровь брызнула на дорогие ковры, на халат владыки. Медленно оседая, старик еле слышно произнес: - Не сбылось, Тимур, твое предсказание, не всесилен ты.
Сколько раз видел жестокий Тимур у своих ног поверженных врагов. Сердце его не знало жалости, когда на его глазах предавали страшной казни плененных им людей. Он привык к этому. Так отчего же сейчас, глядя на мертвое тело старика, охватило его не ведомое раньше чувство, что не все покорно его власти.
- Не всесилен ты… - последнее, что произнес старик, и хотя произнес их тихим угасающим голосом, звучали они все громче и громче, наполняя все пространство шатра, казалось, они исходили от каждой капли пролитой крови, от тяжелых ковров, от пламени свечей в золотых подсвечниках… «Не всесилен ты!»
И, пытаясь заглушить этот ненавистный голос, Тимур обрушил свой гнев на стены шатра, увешанные коврами, кромсая их, он наносил удары во все стороны, пока, наконец, не упал обессиленный.
До самого утра никто не решался потревожить сон Тимура. Когда он проснулся, в шатре стоял тяжелый запах сгоревших свечей и запекшийся крови. Тимур вышел из своей опочивальни, скинул халат, на котором остались кровавые пятна, надел новый и после утренней молитвы приказал подвести коня. В сопровождении небольшого отряда он поднялся верхом на пологую вершину горы, у подножия которой расположилось многочисленное его войско.
Вдали простиралось безбрежное море, над которым всплывало солнце, его лучи ровными линиями пробивались сквозь легкие облака и таяли, рассыпаясь в гребнях набегающих волн.
О чем думалось в это мгновение Тимуру? Может, глядя на волны, устремленные к берегу, видел в них символ своей власти, не так ли склоняются покорно перед ним, как эти волны перед каменистым берегом, народы, населяющие эти земли?
С поверхности моря бросает Тимур взгляд в небесную высь, не отрываясь, смотрит, как меняют свои очертания облака. Вот, словно белый всадник на белом коне, не знак ли это предстоящих его побед? Но что это? Рассеялось облако, вытянулось в полосу, и напоминает теперь тигра, вставшего на дыбы. Тревожное чувство охватывает Тимура при виде, как облака, уплывая к горизонту, все больше и больше становятся похожими на недоступные вершины, покрытые снегом.
А может, совсем другое в мыслях Тимура, и не трогает его ни красота ожившей природы, ни тайные знаки ее. Может, перед мысленным взором - только поле, усеянное телами врагов, а солнечные лучи воспринимаются как стрелы, летящие в цель?
Неведомо никому, о чем думает сидя верхом на коне грозный Тимур. Нет рядом человека, с которым он мог бы поделиться мыслями, доверить их. Не оттого ли пришел он в эту страну, чтобы поднявшись на вершины гор, почувствовать себя их властелином? Встать рядом вровень с этими облаками, рядом с солнцем. Кто может помешать ему в этом, эти люди, живущие в трещинах скал? Зловещая улыбка исказила лицо Тимура.
Всё также светило солнце, проплывала вдаль белогривая стая облаков, и все также теребил ветер легким прикосновением морскую гладь.
Внезапно утреннюю тишину нарушил дробный перестук и ржание лошадей. Повернувшись, Тимур увидел несколько всадников, которые мчались к нему со стороны лагеря. Лицо его потемнело от негодования. Кто бы это ни был, ему придется испытать всю силу гнева безжалостного властителя, покой которого так бесцеремонно был прерван. В сотне шагов от Тимура всадники осадили своих скакунов, спешились и, встав на колени, склонили головы.
Ближе всех был предводитель войска, которое Тимур послал, чтобы разбить отряды непокорных горцев. Теперь, судя по их виду, они вернулись с плохой вестью.
- Говори ты, - указывая плетью в сторону военачальника, приказал Тимур.
Тот ещё ниже склонил голову, снял с пояса саблю, положил перед собой и медленно, но твердым голосом произнес: - Ты вправе лишить меня жизни, повелитель. Мое войско разбито и я явился, чтобы передать тебе это.
- Разбито? - повторил за ним Тимур. – И ты явился, чтобы мне об этом сказать? Явился , вместо того, чтобы драться там, он протянул руку в сторону гор. Гнетущая тишина установилась после этих слов, только Тимур мог её прервать, но он не спешил это делать. Он сидел в седле, пронизывая взглядом каждого, перебирая различные способы казни и приходя в бешенство от сознания, что они изначально готовы принять смерть.
Спокойная покорность этих людей раздражала Тимура, и поэтому он не спешил выносить приговор, думая, как сделать их смерть более мучительной. И он нашел такой способ. Подозвав к себе начальника стражи, он дал ему распоряжение – выкопать шесть глубоких ям, установить в каждой столб и, привязав к ним прибывших с позорным донесением, засыпать эти ямы до самых краев раскаленными углями.
Жестокую казнь совершили в присутствии всего войска. Тут же предавали мучительной смерти, перебивая позвоночник каждому десятому из тех, кто спасся бегством от горских сабель. Остальных ждало наказание плетью.
Жестокость, с которой карал Тимур за трусость, достигла желаемого результата. В следующих боях никто уже не помышлял о бегстве с поля сражения, зная, какая участь может его ждать. Храбрости и стойкости горцев противостояла озлобленная безысходность воинов Тимура, для которых погибнуть от сабли было куда предпочтительней позорной смерти в раскаленной огненной яме. И жестокость их, когда врывались в села, где были лишь женщины, старики и дети, была объяснима. Все было им здесь ненавистно, все было чуждо – и эти каменные громады, карабкаясь по которым они в кровь сбивали пальцы рук, земля, не похожая на ту, откуда они пришли, люди, говорящие на непонятном для них языке, небо, затянутое тучами и ветер, дыхание которого их обжигало. Страх глубоко проник в их души и единственное, чем можно было его заглушить – посеять такой же страх в сердцах горцев. Оттого и старался каждый, превзойти другого, в жестокости, с каждым разом все более теряя человеческий облик, превращаясь в дикое звериное существо. Но даже превращаясь в него, они не могли не чувствовать превосходство над ними людей, населяющих эту землю, которых отличало сознание, что они защищают свой дом, свою землю, свой народ. И если воины Тимура дрались изо всех сил и убивали, чтобы самим остаться в живых, то горцы дрались не менее отчаянно, но не для того, чтобы сохранить свою жизнь, а чтобы сохранить свое Отечество и были в этой схватке не менее жестоки, ибо и у них не было другого выбора.