Падучие звёзды. Последние письма
5. ПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА.
Итак в понедельник я ночевал на Старом Арбате. Встал утром, умылся, попрощался со Светой и ушёл. Меня торопили? Или, наоборот, просили подождать, пока все разойдутся? Чтоб не видели. В коммунальной квартире все разойдутся?! У тебя был чемодан или всё в сумке? Если чемодан, ты его должен был сдавать в камеру хранения. Не помню.
Надо было добивать ситуацию с Викой. Завтракал где-нибудь на улице? Часов в 10 -11 позвонил на работу. Гудки. «Здравствуйте. Простите, пожалуйста, можно будет Вику позвать к телефону?». Пауза. Подойдёт или нет? Тянется. Сейчас бросят. Подошла: «Ой! Здравствуй! Ты можешь сейчас подъехать?». Подъехал. Долго смотреть не полагалось. Она? Она! Можно было сжечь. Отвернулся, спрятал полыхающую самолюбивую радость, говорить при всех не полагалось. Вышли. Зацеловать всю? Корявые, обрывающиеся слова. Молчи! Пальцы, плечи, волосы. Жить во вторую ночь мне было негде.
Поехали к Останкинской башне. Там рядом была гостиница. «Северная»? Устроился. Это всё больше Вика. Но Вика в номер не зашла. Не пустили? Номер был, кажется, не одноместный. Дали картонную жёлтую карточку проживающего. Она у меня потом лежала в нагрудном кармане пиджака. В бакинском шкафу. Перекладывал из одного кармана в другой по мере изнашивания пиджаков. Я её выкинул за ненадобностью только год или два назад. Решил: не надобна. Уже всё. Пригодилась бы сейчас. Жаль. Чутья совсем нет. Можно было бы посмотреть, сколько дней я там прожил. Ничего у нас с Викой в гостинице не было. Потом мы, конечно, пошли в город.
Один раз я покупал ей розы у Детского мира. Возможно, в день встречи, во вторник. Целовал на виду.
Другой раз мы шли вниз по Горького и встретили Наталью Селезнёву, которая смотрела на нас. Там сразу, если свернуть направо, кажется, это улица Огарёва, была двухэтажная стекляшка-кафе. Заходили покушать?
В третий раз мы ездили в Поваровку на электричке. Но не к Кольке. Кольки ещё не было. Я потащил её в геофизический вычислительный центр. Кажется, это было к концу недели, когда она стала нервничать от близкого расставанья и спросила, можно ли мне здесь найти какую-нибудь работу. Тут-то я про себя через какое-то время запел про «дорогую мою столицу». Мы зашли в центр, она стала меня ждать в общем коридоре, все на неё пялились. Маленький цветок лежит в пыли… Конечно, наша парочка выбивалась из повседневности. И так просто, и плюс печати на лицах. Чего же там больше? Любви или самолюбия? Самолюбие – это тоже любовь. От тебя идёт свет, от неё идёт свет, и происходят отражения. Мы смотрим с благоговением на икону. Отражение благое на нас. Это плохо? Люди! Любите друг друга, как самих себя! Да? Теперь буду знать. Полюбить себя что ли? Давно не любил.
Руководитель вычислительного центра, почти мой ровесник, Липовецкий сказал, что работу мне можно будет найти, а с проживанием - поглядел на мою руку с обручальным кольцом на левой руке, подумал о разводе, улыбнулся - наверное, у меня проблем не будет. Я ему не стал говорить про жену в Баку. Развод будет через три года. Мы опять схватились с Викой друг за дружку. В Москву! Каталось солнышком счастье между сидений в вагоне, подпрыгивало. В ушки целовало.
Один раз мы ездили к кому-то из девчонок на дачу. Маленький такой теремок. Скорее всего в выходной. А как иначе? Опять электричка. Уезжали со станции Вишнёвка. Есть такая в Москве? Наша пара, потом, наверное, Лилька с Андреем, как я понимаю из писем, имён уже сам не помню, и ещё пара. Был мангал, заброшенный к осени домик, мясо и выпивка. Лилька - её лучшая подружка. И такая же броская. Но выпендрёжа меньше. Глаза чуть у меня разбежались. Стало двоиться. Наверное, они ещё тогда не собирались с Андреем жениться. Помню, мы сидели с Викой на тахте, чуть поодаль от остальных, на коленях у нас лежали альбомы, и Вика показывала мне, надо же, фотографии своих родных, далёких и близких. Она привезла альбомы с собой. И после этого вы будете говорить мне, зачем я пел про золотую мою Москву?! Потом мы поели и выпили, на тахту уже забрались все, и я почему-то обнимал за талии сразу двоих: Вику и Лильку. А третья девчонка говорила: «Смотри, Вика, упустишь!». Потом Вика тащила меня на второй этаж прелюбодействовать, но я не подписался. У меня же высокие чувства. А тут лезть, возможно, скрипеть или кричать, а другие слушать. Нет, нет, не пойдёт. - Хорошо, ваша цена. Мне хватало её красоты и очарования. Куда спешить? Вся жизнь впереди.
Потом мы возвращались поздно вечером домой (ведь напечатал «домой»! И даже не задумался). Вагон был пустой, и мы были счастливы. Она золотая-золотая, губы розовые, глаза сумасшедшие. Осенние листья, какие-то цветы с грядки, мы обнимаемся, на мне тёмно-синий берет, надетый а ля маршал Монтгомери (на этикетке берета так и было написано – «Монтгомери», но тогда я не знал, что это маршал, а теперь уже забыл, что про него дальше. Европа, второй фронт). Почему берет помню? - Я его почему-то надел как маршал: края не подвернув внутрь, как обычно, а вывернув ободком наружу и замяв на одну сторону.
Несколько раз я провожал её в Кунцево. Кунцево было для меня как Алиса в стране чудес. Я не знал, где оно находится. Только теперь посмотрел, увидел, что на северной стороне, недалеко от моих родственников из Щукино, рядом с Рублёвским шоссе, поэтому Вика там где-то плавала то ли в канале, то ли в водохранилище. Можайское шоссе. Нет, не пошла Москва моя. Она там жила. Мы шли через переход над железнодорожными путями. Опять железная дорога! И фамилии у них одинаковые! Вам не кажется, что вот эти переходы создают какое-то ощущение приподнятости, отрыва от земли (как это верно подмечено!), зыбкости. Дымка, перекличка паровозов, локомотивов, неживые фонари, ты над ними качаешься на досках, мёртвый блеск проводов. Иллюзия всего, неустойчивость.
Старые дома-пятиэтажки, старые улицы. Мягкая тихая листва под ногами. Почти темно. Света мало. А как со Сталиным? Как у него со светом было? Прощание в потёмках. Негромко. Вдруг мама? «Запоминай: к нашему дому надо идти вот так».
Я был у неё дома. Днём. Мама на работе. Опять не помню. Были розы. Были какие-то интеллигентские шкафчики, стулья. Была скованность. Отчего не быть. Была обнажённая Вика. Красивая, средних размеров грудь. Рука закинута за голову. Ещё рядом млечно-розовую раковину положить. Рыжеватые волосы там, где положено. Несильный, приятный запах пота от волнующегося молодого женского тела. Но всего опять не было. Почему? Не помню.
В гостинице я ночевал одну или две ночи, Вика через кого-то (через Лильку?) договорилась, что я буду жить на квартире, которую снимают знакомые ребята-фарцовщики. Это будет стоить столько-то. Хорошо. За пять (?) дней сорок рублей. Сорок рублей стоил билет на самолёт Баку-Москва. Место в советской гостинице тогда стоило два-три рубля в сутки. Зато ты один в квартире. И Вика будет приходить. Но не пошло так, как думалось. Фарцовщики оказались весёлыми ребятами, неустойчивыми в своих обещаниях, так что вскоре они заявились ко мне на квартиру, посидели, выпили, вытащили меня в ресторан: «Чего одному сидеть? Пошли с нами!». Были чужие улыбающиеся девочки, танцы. За меня заплатили. Видно было, что денег много.
Одну ночь, когда я уже спал, пришёл главный пьяный арендатор, назовём его Фимой, и завалился на соседнюю лежанку. Опять спали. Утром всклокоченный Фима допохмельным голосом попросил меня посмотреть вокруг, и тут я увидел, что батарея отопления рядом с моей кроватью завалена сотенными бумажками. Фима жалостливо попросил собрать их и принести ему. У него самого сил ещё не было. Специально? Мне ещё этого искуса не хватало. «Вчера мы с ребятами… Деньги промокли все». Я стал медленно собирать деньги, про себя думая, о гипотетической возможности умыкнуть некоторые. Штуки две. Тут в Москву прилетел на одну такую. А тут небрежно раскиданные десятки их. Бумажки некоторые завалились между стеной и батареей. «Вот сейчас, сейчас…какую-нибудь не замечу. Что он помнит, сколько их было?». Но так и не смог. С нескольких раз, но собрал все. «Жора, посмотри, там, кажется, ещё есть» - «Правда? Сейчас посмотрю. Действительно». Фима пересчитывал проясняющимся для этой цели умом. Ещё видел я, как они между собой при расчёте, кто, сколько потратил за ресторан, чуть не подрались из-за одного рубля. При этом обо мне не упоминалось. Что я был там за их счёт. И уяснил, что богатым людям так надо. Чтобы денежки целее были. Как физическая гимнастика. «Завтра, - Фима раскачивает крыло машины на рессорах, - куплю её. Как? Хороша?! А цвет?». Люди годами стояли в очереди за такими, годами копили, а тут – «завтра». Мне оставалось только молчать и понимать, что есть где-то рядом совсем другая жизнь, которую ты не знаешь и не узнаешь. Хоть и старше. Вечный баланс: «Что купить? Что важнее сейчас? Что нужнее? Килограмм клубники в начале лета или книга Гердера?» - Да купи всё! - Откуда?
Итак, один вечер я был точно без Вики. А другие? Случившаяся, наконец, у нас близость была на этой квартире. Один раз. На кухне, задымленной сигаретами до ужаса, сидели фарцовщики и играли в покер. Кричали. А мы с Викой уединились в спальню. После того, как она пришла, поприветствовала знакомых и все немного выпили. Их крики были слышны и через стенку. У нас было тихо. Тело было красивым. Мы стояли на коленях на тахте и что-то выделывали. Она слегка стонала. Я потом спросил (зачем?): «Кто лучше? Я или тот актёр?». Да, видно она говорила мне, что у них было сразу после знакомства разок и всё. Она сказала, что никогда не сравнивает своих мужчин. Достойный ответ на недостойный вопрос.
Ребята потом с меня денег не взяли за квартиру. Или не все взяли. Из-за нарушения договорённости.
Примерный отчёт о проживании в Москве. Мог напутать.
Пн – Света. Вт – встреча, ночь в гостинице. Ср-ночь гостиница? Тебя выселили из неё? Чт- у неё в гостях. Ночь где? Поселился у фарцы? Пт-фарца, ресторан, ночь. Сб-дача, ночь фарца, деньги. Вс-фарца, Вика там.
В понедельник я улетал. Восьмое октября. Понедельник.
Мы стояли как свечки на трамвайных путях с Викой. Я держал её за руку. Вика была в пальто. Я держал её выше локтя. Пальто было тёплым. Мы прощались. В левой руке у меня были розы. Много роз. Потом у неё в руках. Потом я прижал её к себе. Две пары трамвайных рельсов вначале спускались, потом плавно поднимались. Между парами рельсов стояли высокие железные столбы с руками, которые держали трамвайные провода. Столбы тоже спускались, потом поднимались. Там были какие-то огромные плавные холмы. Никогда ни до, ни после не был в этом районе. Где-то там недалеко был институт, куда надо было идти на занятия. А мне улетать. «Наверное, я скоро вернусь». – «Приезжай поскорее». Мы прощались.
(7). Здравствуй!
Твои розы не давали мне спать всю ночь, и я встала совершенно разбитая. Мне очень странно не слышать твоего голоса, не видеть твоей насмешливой улыбки. Юра, милый, всё было так хорошо, что я и представить себе не могла. У нас сегодня сильный, сильный ветер – небо ярко голубое и очень быстро плывут громадные облака. Это создаёт жуткое ощущение головокружения, а мне наверное это состояние теперь будет присуще.
В институте вчера было всё нормально, я всё уладила, но весь поток (а уж мои девчонки, тем более) ахали на мои розы. Лиля пригласила нас в четверг к себе (надо же до конца использовать родительский отпуск), мне кажется я умру там, тебя будет очень не хватать.
Письмо тебе продолжаю уже дома. Я сегодня не учусь, мама уехала стричься, а я в шоке от твоих роз. Они почти полностью распустились, аромат по всей квартире. Сочетание цвета совершенно безупречное – розовые и тёмно бордовые, а алая – как кусочек яркого пламени. Спасибо, тебе милый.
Украдкой время с тонким мастерством
Волшебный праздник создаёт для глаз.
И в то же время в беге круговом
Уносит всё, что радовало нас.
Часов и дней безудержный поток
Уводит лето в сумрак зимних дней,
Где нет листвы, застыл в деревьях сок,
Земля мертва, и белый плащ на ней.
И только аромат цветущих роз –
Летучий пленник, запертый в стекле, -
Напоминает в стужу и мороз
О том, что лето было на земле.
Я сегодня настолько выбита из нормы, что даже на вопросы отвечаю после того, как переспросят. И все время ловлю себя на мысли, что придётся ждать новой встречи очень долго, и первое, что мне стало недоставать – это твоей руки.
Сейчас услышала арию из «Любовного напитка» Доницетти и тихо схожу с ума.
Вчера так и не дописала письмо. А сегодня Оля меня расстроила до слёз – ты звонил, меня не было, и до дома я ещё не доехала, потому что встала на Белорусском за виноградом (есть кроме ничего не могу). Ну отчего я стала такой глупой, как я могла не почуствовать ( «в» в «почувствовать» зачёркнуто. В скобках: Стала делать идиотские ошибки), что ты позвонишь. Прости меня, Юра. Ольга правильно у тебя спросила про работу, я вся издёргалась, как у тебя, что, как ты долетел, как дома?
(Примечание моё. 2013. Обратно я летел на аэробусе ИЛ-86. Самолёт был большой, с тупым носом. На набранной высоте дул сильный встречный ветер, наверное, тот же самый, который на другой день спустился с высоких небес к Вике в Москву и гнал быстрые облака. Самолёт с его носом кидало во все стороны, и я ждал, когда развалимся. Наконец, пилот догадался запросить другую высоту полёта, и мы поплыли.)
Я не хочу ни на какие пьянки (я не пойду сегодня к Лиле, пойду в институт), мне стало тошно слушать Олькины бредни про Лизаровича (?), я только сейчас начинаю понимать как мне стали нужны твои письма. Но надо набираться терпения и ждать. До меня дошло, что всё остальное будет идти рядом (учёба, работа), но волновать меня уже ничто кроме тебя не будет.
(Примечание моё. 2013. Не слишком красиво у неё? Я всю жизнь ждал таких слов от женщины. И вот они пришли. Почти что «Прощай оружие»: «Понимаешь, милый, я счастлива, и нам хорошо вдвоём. Я очень давно не была счастлива, и, может быть, когда мы с тобой встретились, я была почти сумасшедшая. Но теперь мы счастливы… Может быть, тебе не нравится во мне что-нибудь? Ну, что мне сделать, чтобы тебе было приятно? Хочешь…». Только я не сочинял её писем в отличие от Эрнеста. Ни полслова.)
Вспоминаю каждый наш день, перебираю все свои слова и поступки, всё ли верно, я не хочу тебя терять. Найти и потерять, это куда больнее, чем не находить вовсе. Хотя и этого я себе представить не могу. Я благославляю свой нахальный поступок в мае – я понимаю, ты можешь сейчас подумать, ну вот в письмах она опять стала вольнее, чем на самом деле. Но ведь ты не знаешь, как я себя ругала за то, что попросила пощады в понедельник. Как я посмела в чём-то отказать тебе. Когда ты был рядом, мне казалось – это будет вечность, а вот уехал – и страшнее потери и не бывает. Как могло случиться, что я потеряла голову лишь когда поняла, что ты уезжаешь? Перечитала все твои письма – каждое слово звучит иначе, всё воспринимаю совсем по-другому, все образы зримы и ощутимы. Они оказались намного сильнее теперь. Выход один ждать, ждать и читать – пока воспринимаю только Шекспира, да вот в Брюсова залезла
Расстались мы. Ещё в глазах вся нега
Желанных глаз; всё может губы сжечь
Яд милых губ; прикосновенье плеч
Всё сладко пальцам…
Пиши скорее, пиши обо всём, мне важно всё, каждая мелочь даст мне тысячу ощущений, каждое написанное слово теперь имеет свой голос, твой голос. Только я пришла к выводу, что будет лучше, если ты тоже будешь писать До востребования 127254. Мне совсем расхотелось, чтобы хоть кто-то знал о тебе. Эта почта возле работы и забегать туда мне совсем не трудно.
(Примечание моё. 2012. Странновато звучит её предложение опять писать на «До востребования»? Добрые и красивые бабушки давно в курсе, полнейшая любовь и вдруг это предложение. Добрые и красивые бабушки в курсе новейших дел, меня не касающихся? - Не слишком ли ты подозрителен? Тут такое письмо, а ты? – Да это я сейчас, спустя много лет. Тогда не было этих подозрений по каждому поводу. Тогда – полёт. Из-за этого, из-за захватывания духа, мало помню, куда ходили, что делали, что говорили. Сейчас ищу, пытаюсь найти. Ответить на вопрос: Почему? Почему у нас до конца не складывается, когда всё красиво? Я начал смотреть на события, встречи глазами не только своими, но и своей маленькой женщины, которую обрёл и не думал терять. Москва становилась моей. Я сказал ей об этом. Не Москве, а Вике. И она задумалась, наверное, как раз в том направлении: «Надо будет прописывать, жить, наверное, в бабушкиной квартире. Эти хлопоты. А он совсем не богат, как оказалось. Почти беден. Это по мне?» - это быстро проносится в голове. Может, даже и не мыслями, а так, обрывками. Как потрёпанные облака.)
Мама пристала ко мне, хочет чтобы я сделала короткую стрижку, но я же помню, что тебе и мои волосы казались короткими. Так что, как скажешь, так и сделаю.
(Примечание моё. 2012. Обратите внимание на последнюю фразу о стрижке и моём желании.)
Ну вот пока всё, правда я ещё могу написать что мне без тебя плохо, что страшно скучаю, но боюсь тебе надоесть, так что пиши, пожалуйста, очень жду, целую, Вика.
11.10.84.
Прошла ещё неделя, и вот оно, письмо номер восемь.
(8). Добрый день, мой милый!
Хотя, какой же ты мой? Я правду тебе сказала, когда ты звонишь, у меня даже глаза цвет меняют (это Олька смеётся), а чуть время пройдёт, и меня сверлить начинает немыслимо страшное чувство, что рано или поздно ты подумаешь о том, что у тебя уже большой сын, его нельзя оставлять без отца, и жена, какая бы она не была, ты прожил с ней десять лет, и так или иначе она близкий тебе человек. А я – просто глупая девчонка, для тебя эпизод в конечном итоге. Помнишь, я когда-то тебе в электричке сказала: «Меня оставить вправе ты мой друг, а у меня для счастья нет заслуг». Наверное это так – ведь у неё больше сил удержать тебя, чем у меня. Казалось бы, я должна витать в небесах, узнав, что ты приедешь – что ж, я и витала, первые полчаса.
А потом мне всё показалось странным: и то, что я должна беспокоиться о квартире; и то, что ты мне не веришь (ведь ты приезжаешь для того, чтобы я не побежала ещё к кому-нибудь); и то, что ты требуешь от меня ссоры с мамой (ночь есть ночь). А сегодня, после того, как я спала одна в пустой постели, помня каждое твоё прикосновение – я готова поругаться со всем светом, готова всё к дьяволу бросить. Я хочу тебя видеть, хочу говорить с тобой, и мне кажется, что я буду скучать, даже если ты выйдешь купить сигарет (помнишь у Шоу в «Вечере в Византии»). Я никак не доберусь до «Чёрного принца» …
…Вчера была среда, так я не знала, что в неё уместить – и готовить, и стирать, и вязать надо. А спать, знаешь как хочется. Утром вылезти из-под одеяла – хуже каторги. А ещё нужно в ателье – за пальто, шерсть на шапку купить, волосы отрезать (пока они дыбом не встали по поводу катастрофической нехватки времени – но это всё равно с твоего разрешения). Вот мне и кажется, что я скоро с ума сойду. А стоит вспомнить твои поцелуи, так ко всему прочему у меня начинает кружиться голова.
В воскресенье Лиля устроила прощальную гастроль (родители приезжают). Все были очень пьяные, кроме нас с Маринкой (у Лёньки даже носки были в рябиновой настойке). Они все передают тебе привет и зовут меня на ноябрьские в какой-то дом отдыха (на все три дня), но что я буду там делать – Маринка с Лёнькой, Лиля с Андреем (всё-таки мы своего добились, они вместе), а мне подбрасывают Силантьева. Но я никого кроме тебя не хочу. И ехать не хочу. Юра, милый, мне так без тебя плохо, господи, ну чем же я виновата, ну отчего ты так далеко! Мне кажется, что время остановилось и даже не собирается идти дальше. А я никогда его ещё так не торопила, как теперь. У нас совсем холодно, снег (правда немного) скорей бы зима, Новый год, знаешь, говорят с кем встретишь, с тем проведёшь год.
Ты помнится хотел узнать, что я такое негативное собиралась тебе сообщить – что ж попробую, тем более, что жизнь и природа нам изредка мозги-то вправляет. А мне – так вовсе на пользу. А то уж слишком я розы твои целовала, про шипы забыла. А жизнь – умница – вылила на меня ведро холодной воды. Недаром я тебе говорила, что плохо себя чувствую. Отправилась к врачу, а там мне рассказали массу интересных вещей – боком мне твои развлечения в поле вышли. Ну да чисто физически – это не проблема (4 таблетки фазижина), а вот морально… Ты мне семинариста забыть не можешь, а мне что же делать? Но я даже не собираюсь тебя упрекать, это я тебе просто к сведению, для твоего же здоровья – Trichomonas vaginalis. Но это всё ерунда, а вот если ты не приедешь 27-го мне будет очень скверно. Но я прекрасно понимаю, что тебе это совсем не просто.
(Примечание моё. 2012. Я собирался ещё приехать спустя пару недель, 27-го октября. Так выходит из письма.)
Не сердись на меня. А то вновь решишь, что я капризами тебя мучаю. Это ведь не так, видишь, как я быстро отошла. Нашла в себе силы не вспылить. И пиши, ради бога, пиши скорей. Хотя, как я поняла телефонные разговоры тебя больше устраивают. Ну да мне-то всё равно, поступай как тебе удобнее. Мне лишний раз услышать твой голос тоже хочется. И всё же, пиши, очень скучаю, целую Вика.
(Примечание моё. 2013. Что это было? Провокация? Правда? – Я о сообщении с таблетками. Если правда, то как мне быть? Если это у меня не от Светки, а у неё от меня, то, что делать с Колькой?
В январе 85-го, до дня рождения Светланы, я, встретившись с Колей на арбатской квартире, спросил его безмятежно: «Как съездил в экспедицию? Как здоровье?». Что тут такого? Давно друга не видел. Встретились. Почему бы не спросить? Хотел посмотреть реакцию. Что, мы трихомониаза не видели? В том-то и дело, что для мужиков он бессимптомный. Один приятель наставлял, что перед тем как с незнакомой женщиной, он раздвигает ей ноги и неназойливо изучает быт на предмет покраснений, высыпаний или запаха гнили, но я как-то до этого так и не добрался. Что, он верит, что Светка по шесть месяцев у окошка сидит? Как Сольвейг? Могла чего-то и прихватить. «Понимаем, прощаем на этот раз». Оттого и не женился.
Но Коля от моего вопроса весь дёрнулся и ничего не сказал. Только мгла пробежала. Или было ещё что, посерьёзней? Не мной принесённое. Тогда ты зачем дёргаешься от вопроса друга? «А к твоей Светке…» - «Брысь отсюда!» - «Хорошо, хорошо. Только сам думай».
Я тогда сделал вид, что не заметил её прискорбного сообщения. К этому сообщению о таблетках были ещё моя жена, с которой всё ещё иногда случались у меня сладкие, мучительные грехопадения, и одна женщина из пятигорского института. В сентябре, наш полевой сезон на Кавминводах приближался к своему завершению, нас пригласили на преподавательскую вечеринку. Пригласили случайно: мы шатались в выходной по городу, кого-то искали в институте, но не нашли. Наша банда не очень подходила для преподавателей. Больше для общества «Трудовые резервы». Пригласили из-за дефицита в мужчинах, созданного не нами, а поступающими на иняз студентами преимущественно одного пола. А тут вечер и неожиданные геофизики подвернулись. С шутками. Говорят, геологи – романтики… Как не проводить после вечера? Женщина оказалась одинокая в двух комнатах, с маленькой дочкой, мамой, живущей отдельно, и несколько нервная. Тут ещё постоянные сборы на выезд за пределы нашей родины. На Запад. Я несколько раз был у неё. И как звонить? Что сказать? Стиснул трубку, смотрел на диск. А она домашняя, нервная. Сидит почти взаперти. Ошарашена известием. К чёрту геофизиков! Позвонил, понимая, что звоню в последний раз. Но позвонил.
А с Викой… Даже и не знал, как себя вести дальше. Проехали. Тут тебе такие письма шлют, а ты. Приносишь на первое свидание.)
18.10.84.
Ха, сегодня твой день рождения, дай мне чуть-чуть поязвить и пожелать тебе здоровья.
Георгий Прохоров (из современной переписки в Одноклассниках с одной старинной знакомой):
11:48 2013
Доброе утро! В Баку дождь. Почти снег. Шутю, но почти шутю. Я не в состоянии сравнивать Барнета и Ромма. Тебе виднее. Мне пока нет. А женщины убегают - чёрт их знает почему. Может, Миша просто бабником был больше, а Боря - жизнь клал за кино. Я всё пытаюсь в себе разобраться, в своём бабничанье. Вспоминаю даже Грозного, как он на смертном одре пристал к невестке (жене сына), когда она пришла к нему попрощаться, а она оттуда выбежала в смятении. Почему я Кольке изменил…
Ещё, когда «Тараса Бульбу» изучали в 5-м классе, я в некотором, почти младенческом, смятении открыл, что похож не на законного героя, Остапа, а на Андрия и побегу за красивой юбкой. Таинственной панночкой. А как же Родина-мать?! И было мне горько от этого. Но я был отличником и своё падение держал в секрете. «Так, ребята, давайте теперь разберём характеры Остапа и Андрия в сравнении». «Я тебя породил, я тебя и убью». Вот как. Мы все, почти все, рано или поздно убегаем от матери к панночке.
(9). Здравствуй, Юра!
Вот уже и праздники прошли. Получила сегодня твоё письмо и мне показалось, что более нужных слов, чем ты написал – не найти. Мне сейчас трудно что-либо ласковое написать, просто в голове ни одной мысли не бегает. В 4 часа утра 7-го встала и уехала с нашими к Лильке в глухую деревню. Это так далеко, ты и представить себе не можешь. Сначала ехали на электричке почти три часа (Горьковское направление, под Владимир), потом минут 20 пешком до поворота на шоссе и ловили попутку, ехали минут 30, а потом ещё 4 км пешком по грязи по самые ушки. Пришли – совершенно пустая деревня (11 домов), тишина мёртвая, нас было 7 человек – Лиля, я, Галка, Андрей Лилькин и ещё трое ребят. Очень много было и еды и бутылок. Лилька купила в деревне молока (мы его потом с печёной картошкой). В доме русская печка, я спала между прочим на ней, (одна) Силантьев ночью полез – я его скинула, грохоту было. Правда и сама вся в синяках – жёстко. Но было конечно очень весело: и гитара и магнитофон. Вообщем обпились, обкурились, наплясались, объелись и страшно устали. Я ещё никогда так не уставала. Приехали в Москву – у меня было такое ощущение, что я не была в городе вечность. Вот такие у меня были праздники. Сегодня как подумаю о том, что семь дней работать, дурно делается. Хотела взять больничный, да что-то даже насморк не подхватила.
(Примечание моё. 2013. Она всё-таки взяла бюллетень, а «даже насморка не подхватила». Тут начало новых встреч?)
Правда, печка конечно поджарила меня.
Да перед праздниками ходила в кино на «Чучело» - страшный фильм, обревелась. Девочка эта играет великолепно – если будет возможность, обязательно посмотри.
Ты боишься быть назойливым? – Вздор. Услышать твой голос для меня как тяжёлый плеск волны. Накатила, захлестнула с головой, вымочила до нитки и отступила. Вот только ночью конечно не надо. Раньше времени маму беспокоить не стоит. А то что не прилетел обратно – не хочу лгать, хорошо. Слишком много сил ты у меня отнял. Была очень измучена. Голова пуста, в сердце пусто – а вот сегодня получила письмо, и дрогнула, прочла, и слёзы…
(Примечание моё. 2012. Я стал бояться быть назойливым. Что, уже мне можно бояться? Видно ли это из писем? Или здесь не хватает разговоров по телефону? Где голос не обманет. Пауза, взглянула в окно, придумала, что сказать, вздохнула, улыбнулась слушающим девчонкам.)
Верю ли я тебе? – верю! Это-то и страшно. Не могу ни на что решиться, но то, что верна буду, знаю наверное. Когда совсем плохо будет прилечу к тебе на выходные.
(Примечание моё. 2012. Эта фраза - загадка. Ничего из сказанного не было в дальнейшем. Зачем же было так говорить? Неужели верила?)
Маринка уже обсуждает как будем встречать Новый год. Мне приятно, что тебе не всё равно как я провожу своё время – Новый год буду с тобой, хотя бы в мыслях. И напрасно ты сомневаешься в моей нравственности.
А вот стиль твой меня наоборот восхитил, и вообще всё твоё письмо прелесть, и стихи, а если это по отношению ко мне, тем более… Это так близко к моему любимому Рабиндранату Тагору.
(Примечание моё. 2012. «Прощание с осенью», в котором она увидела близость к Тагору, я написал в октябре 84-го. Ближе к концу. Выходит так. 27-го октября ни в какую Москву я не полетел. Что-то чувствовал или не сложилось? Пока отсылал письмо, пока дошло. 11-го ноября, в воскресенье, рабочий день после праздников, мне отправлен этот ответ.)
… А ещё я постриглась и довольно коротко, даже до плеч не достают волосы. Все говорят, что очень идёт, помолодела, смеются, аж до неприличия «пятый класс, вторая четверть» - это девчонки так моё «каре» называют.
(Примечание моё. 2012. В письме за номером 7 она писала: «Как скажешь, так и будет». Это о стрижке. Здесь даже намёка нет. Мелочь.)
Теперь о прозе. Я хотела, чтобы ты точно и подробно написал, что мне читать, а то я уже перезабыла.
(Далее текст незнакомым почерком):
11.11 Юра! Хотя заочное знакомство столь призрачно, но позволю обратиться к Вам по имени. Сейчас позвонила Вика и просила меня, дописав последние строчки её письма (которое она считает незаконченным), как можно скорее отправить Вам. Я её уговаривала, чтобы просто мне его надо отправить, но она просила дописать последние строки (они получились настолько идиотски казённые и писать мне сложно, как в чужое окно заглянуть, но просьба есть просьба). Вика на больничном с 11.11, видимо неделю будет лечиться, надо ей успокоиться и выспаться, так что эти дни она будет дома.
Закончить письмо мне невозможно, но пожелать Вам всего самого доброго и светлого – искренне хочется.
Оля
(Примечание моё. 2012. Вообще сама чужая приписка меня уже шокировала. Тут что-то у неё случилось. Или новое. Мужчина. Или хорошо подзабытое старое. Опять-таки мужчина. Наверное, так. Встретилось на пути. Причём тут Ольга, почему она должна была дописывать? – Тогда ещё хотела сохранять видимость. Вдруг сгодится на будущее?)
(10). Привет!
Если ты взялся за Пушкина, значит дело плохо. Значит любимый автор уже тебя не устраивает. Неужели я так сильно выбила тебя из обычной нормы.
(Примечание моё. 2012. Наверное, я всё острее чувствовал. Я понял из ничего, что всё. Хотя предыдущее письмо было, на первый взгляд, вполне хорошим. Тут и вспомнил Пушкина: «Раз он в море закинул невод, — Пришел невод с одною тиной. Он в другой раз закинул невод, Пришел невод с травой морскою». Только я написал вначале про весёлую морскую траву, а потом про пустую мёртвую тину. – У Пушкина шло нарастание к живой пойманной рыбке, а у меня – наоборот.)
И потом, это кому интересно ты дарил розы и твои уроки грамматики меня явно не устраивают, или это выход из создавшейся ситуации – ну и пожалуйста, пусть я древний и безграмотный человек, но то, что для тебя месяц уже срок (я имею в виду разнообразие твоего женского выбора) это я смогла сообразить. Что ж, если мне так легко найти замену в постели – ради бога. Вот только пить вовсе даже не нужно.
(Примечание моё. 2012. По-моему, она что-то здесь напутала, не поняла меня. Ни про розы, ни про измену. Не было тогда ничего. Наверное, написал несколько иносказательно. Или хотела напутать. А тон - жёсткий у неё. Что-то произошло.)
А вот по поводу круга моих интересов ты явно утрируешь – что-то маловато, но хотя твои художественные способности оставляют желать лучшего – всё вполне доступно (даже для безграмотных)
(Примечание моё. 2013. От Тагора до смешного – один шаг.)
Дома всё по-старому, в институте после болезни меня встретили как Клеопатру, с триумфом, а когда меня увидел мужской состав нашей капеллы, единственное, что я запомнила из восторженных выкриков: «Что за прелесть – эта Вика!». Так что тонус они мне подняли. Сейчас у народа единственная проблема – где встретить Новый год (с кем, уже выяснили; если нам удастся поженить Лильку с Андреем, мы будем рады). Естественно, в ту глухомань мы уже не поедем – оттуда просто не выбраться – перепьёмся и замерзнём. Значит надо искать что-то цивильное. Вот такие у нас сейчас легкомысленные заботы.
Теперь о твоих несбыточных желаниях. Юр, а ты уверен, что я тебе так уж необходима – мне кажется, что произойдёт та же метаморфоза – как только я одену фартук, и как только ты будешь меня видеть каждый день – развеется твоя сказка о золотой рыбке. Ведь розы прекрасны только пока цветут.
… А ещё мне подарили прелестного крабика, маленький, на груди теперь у меня сидит…
Ну довольно на сегодня, жду твоего более объёмного письма. Целую, Вика.
(Примечание моё. 2013. Письмо написано примерно 20-го ноября.)
(11). Здравств…(обрывал конверт не правильно)
Я прекрасно понимаю, что может быть разговаривала несколько с тобой резковато, но видит бог, ты сам виноват.
Ведь упрекнуть меня в безучастности ты не можешь, а сумасшедшей любви, которой ты искал, в наше время найти почти невозможно. Хотя может я и не права. Твой вариант посещения южного берега очень заманчив, но…
… Твоя последняя фраза сегодня о том, с кем и где я буду встречать Новый год полна такой злой иронии, что мне даже стало страшно. Как бы я не встретила его – я уверена, что мне будет не так уж плохо. И между прочим даже вдвоём с мамой мне не бывало скучно.
Мне очень понравились стихи Лорки, но опять же здесь не обошлось без твоих приписок. На это я могу сказать только, что у мужчин чувство собственности развито необычайно сильно. А уж если моё, - обязательно надо чтоб самое лучшее, и для этого «моё» надо переделывать по своим меркам… Но я опять наверное не права.
Но наверное, хватит скверного. Да и последние разговоры наши весёлыми не назовёшь, но это видимо от разницы в климате.
А сегодня у нас прекрасно, как ты и обещал, морозы кончились и дышится легко.
В прошлые выходные, а точнее в воскресенье, я была на замечательном концерте джаз-гитариста Алексея Кузнецова. Получила …. (обрывал конверт неправильно) с ним играл на ф-но И… …ль (Игорь Бриль?) (его концерты будут в январе, мне уже обещали билеты), встретила массу знакомых лиц, вообщем, прекрасно отдохнула. А завтра собралась на выставку какой-то безумно модной прибалтийской художницы. Так что мои сетования на страшную занятость быть может не очень обоснованы, но у меня всегда всё периодами.
А ещё хочу собаку, какую-нибудь огромную, быструю и злую. Но всё это конечно сплошные желания и ничего больше.
… А ещё я всё время хочу спать, фактически на ходу засыпаю - от выходных до выходных.
(Примечание моё. 2012. Обрыв фраз. Писать не хочет. Не хочет врать?)
Юр, ты не сердись на меня, ладно. Я наверное сейчас в спячку бы отправилась, была б моя воля, и не надо мне ни снега, ни Нового года. Так что не сердись.
Пиши, целую Вика.
(Примечание моё. 2012. Концерт Алексея Кузнецова вместе с Игорем Брилем и другими музыкантами имел место в воскресенье, 25-го ноября 1984 года в Олимпийской деревне, значит, она писала письмо примерно 29-го ноября – 1-го декабря.)
Здесь выступила на сцену со своим новым письмом Ольга. Письмо не сохранилось. Она мне написала, что ей стыдно за Вику, за её театр со мной, что она недостойна меня. Кто кого не достоин… Жаль, нет этого письма. Почему нет? Оно бы так много сейчас сказало.
(12). (Дописка ручкой на полях машинописной страницы)
Случайно получила твоё письмо, удивилась очень.
Просто промолчать показалось невежливым. Но я могу в ответ лишь послать один из всплесков моего нового романа! Это верно жестоко, но зато честно, а я всегда с тобой была честна.
(Примечание моё. 2012. В декабре 84-го я написал «Прощальное письмо» и отправил ей. «Письмо» стало «Отправленным». Только стих. Надеялся проверить? Может, ещё осталось? Что ж, тебе ответили. В январе 85-го, вскоре, я был в Москве, в командировке. На Старом Арбате попал на день рождения Светы. Колька с разбитым лицом, ландыши.)
(Далее идёт машинописный текст. Целая поэма. Чуть сокращу её. Очевидно, размножали под копирку, мой экземпляр – второй или третий):
Очень осень!
(Примечание моё. 2013. Если «осень», то это ноябрь? То есть, когда тебе ещё вовсю писали про любовь? Или для рифмы?)
Блики в глазах,
Если зажмуриться накрепко!
Стужа косит травы в лугах, лучше не прислушиваться к окрикам!
Лучше зажмурившись идти на зов,
И в жарко натопленной комнате –
Не заперев дверь на засов,
Затонуть в ласковом омуте!
Запах мороза, вода из ковша,
Пепел на апельсине –
От счастья кругом пошла голова,
Как у покрасневшей осины!
Загородный дом, пустынный сад,
Снежные завалы –
Чёрный воздух в тёплых руках,
Страсть, горевшая без обмана!
Потолок – стена –
Огненная батарея –
Сбитых простыней смятая пелена –
Разомкнутые колени…
…Губ отпечаток во впадине,
У шеи, у самой ключицы,
Соком апельсина из рта твоего напиться…
Боль в груди замешкалась, А-А!
Разошлись лица,
Будто в глазах камешки, Будто вдохнула корицы.
Зубы твои закусили сосок, господи, хочется отлучиться!
От жизни, от мира, от горя и слёз,
В глубь счастья провалиться…
…Запрокинув руки, прижаться всем телом,
Облегчить муки,
Заглянув в белом, в чёрном, в святом мраке.
Снять с ночи чёрные фраки…
Заколов заколками непослушные пряди
Не отдать сердца твоего ни пяди!
Пусть вся жизнь с другой,
И пусть дом не здесь,
Но глаза со мной,
Остальное – спесь… у людской толпы.
Пусть блаженство твоё – моими руками,
И пусть радость твоя – моими словами!
…Оторвись душой, распахнись в снегу,
Пусть огонь в крови сожжёт слезу…
Что так мучает отдай скорей,
Я смогу понять, где болит больней!
Шорох снега,
Метель шумит в ушах,
Ты поверь, поверь;
Ты послушай – Ах!
Полыхнула стыдом,
Не могу сказать –
Что ты сделал со мной? –
Не ходил года,
Не просил любя,
А позвал так, походя…
И замкнулось всё, как склеилось,
И сказать ничего не осмелилась….
И приникнув ко рту с питьевой водой
Заглушила вопль страсти огненной…
…Посмотри, смотри –
Тишина такая ясная,
Будто взяты рубежи ненапрасные,
Будто ты не сможешь уйти домой,
Будто мне дано увести за собой…
Как немного надо для мечты земной…
Как получится,
Будь что будь – люблю?
Я мороз седой кровью окроплю!
Тогда, получив это в ответ на «Отправленное письмо», я в горячке начал писать тут же, на полях её страниц, свои замечания по стиху. «Мне важен стих и ничего больше», - это я себе так говорил. Замечания остались, записанные чёрными чернилами рядом с печатными буквами 2-го экземпляра. Наверное, я хотел всё это назад отправить, а потом получить хоть что-то от неё.
Сумбурненьковато у неё. Я о последнем стихотворном произведении. Под копирку. Вам не кажется? Впрочем о рваном состоянии… И мужчина опять женат. Чего же она побежала за ним? Комплекс отца? Скоро он оденется, соберётся и уйдёт. Тогда я точно знал, что мужчина – тот ведущий актёр из популярного театра, которого сняла она, но который подмял её между походами на джазовые концерты как танк ольху вместе с веточками, листиками, серёжками. Серёжку ольховую – лёгкую, будто пуховую. Под копирку.
Теперь, читая заново этот стих в 2012-м году и печатая его одновременно для вас, мне иногда было смешно. Неловко как-то за неё. Иногда грустно. Девочка начиталась. Страсти кипят.
И была маленькая гордость: письма ко мне были лучше. По молодости я этого не заметил. Только и увидел, что потеряла голову и не от меня. Больше я ничего не видел тогда. Теперь вижу больше. Вижу, вижу. «Стою один среди равнины голой. Но ничего в прошедшем мне не жаль…». Так ли, ничего?!
Нет, действительно, мне нравились её письма.
КОНЕЦ.