Другие рассказы, а также повесть "Селфи" можно прочитать в книге "Оверклокеры".Сайт книги, где можно бесплатно прочитать 25% текста или приобрести в ведущих интернет-магазинах страны:
http://ridero.ru/books/overklokery/
__________________________________________
Памяти Александра Алексеевича Сухарева
Михаил вошел в гостиную и сразу увидел деда. Дед лежал ничком посередине комнаты на широких досках, подпертых табуретами. Под этим сооружением, напоминающим грубый настил, стоял таз с черной водой. Белые руки деда скрещивались на груди, а сам он, казалось, спал и не замечал ничьего присутствия. Еще в комнате находились родители Михаила, родная сестра Светлана, бабушка, тетя и ее дочь (двоюродная сестра Михаила - Оленька), а также пышная пожилая женщина, которую Михаил не знал. Но зрение Михаила не обратило на них никакого внимания, как будто все вокруг было окутано плотным туманом, а фигуры людей, чем-то отдаленно напоминающие его родственников – всего лишь еще один мираж. Не в силах отвести глаза от деда, он, ни с кем не поздоровавшись, осторожно сел подле покойного.
В комнате было тихо, лишь еле слышно всхлипывала Оленька на груди у Светланы. Михаил, поджав губы, молча смотрел на уже омытого, и одетого в просторную белую рубаху и брюки цвета жареного кофе, деда. Ноги были обуты в пару сверкающих ботинок; лицо скрывал голубой носовой платок, который та самая пышная пожилая женщина, не знакомая Михаилу, периодически смачивала в спирту, чтобы лицо покойного в лучшем виде сохранилось до похорон. Пока платок мочился и выжимался, Михаил успел рассмотреть лицо деда. Хотя и бледное, немного синеватое, оно все также жило и дышало, по-прежнему красивое, бодрое, будто бы болезнь, пожирающая деда вот уже много лет, отпустила его после смерти, по-видимому решив, что делать ей здесь больше нечего. Впрочем, не удивительно. Дед всегда умел выглядеть превосходно. Его густая, всегда ухоженная крашеная борода, пользовавшаяся популярностью у женщин, ничуть его не портила, скорее наоборот, напускала ему важности, позволяя восхищаться им и удивляться всем тем ухищрениям, к которым он прибегал для ухода за ней. Михаил пытался как можно глубже вглядеться в его лицо, запомнить каждую черточку, морщинку, но подсознательно зная, что ему это не удастся, что рано или поздно образ деда размоется в его памяти и будет похож на старую, нещадно потертую временем фотокарточку, он перестал искать какие-то черты, за которые, как утопающий, пытался зацепиться и стал просто смотреть на него, вспоминая все те хорошие моменты жизни, которые их связывали.
Когда же платок лег на привычное место, Михаилу стало казаться, что он шевелится, то создавая небольшой холм, то ущелье на месте рта. И по мере того, как эти волшебные превращения являлись все чаще и чаще, в глазах Михаила появился сначала незаметный, но быстро перешедший в настоящий пожар огонь озарения - дед жив! Михаил огляделся. Родственники все так же сидели и безучастно смотрели на покойного, будто оцепенев. «Неужели они не видят этого чуда?», – спросил себя Михаил, и вновь перевел взгляд на деда.
Дед дышал. Пусть тяжело и прерывисто, но дышал! И только Михаил мог видеть это. Вдруг голова деда немного приподнялась, бледные веки его дрогнули, и он с трудом открыл глаза. Через секунду дед уже стоял, вопрошающим взглядом, мол, - а что вы тут все делаете? - окидывал гостиную, и вдруг, как ни в чем не бывало начал шутить и смеяться своим громоподобным раскатистым басом. Затем он, вдруг, встрепенулся, лицо его приняло озабоченное выражение. Он судорожно потер исхудавшие уже руки, встал на колени и заползал по комнате, заглядывая то под диван, то под кровать, то под сервант, как будто искал что-то. Михаил наблюдал за дедом, округлив глаза, но не смея пошевелиться. Вдруг дед вскочил на ноги и мигом оказался около Михаила. Он жалобно посмотрел на внука, а затем сказал: «Михайло, ты не видел мой портфель? Такой старенький. Я его где-то потерял». Горло у Михаила пересохло и он смог только помотать головой. Дед сразу как-то осунулся, позеленел и, по-старчески кряхтя, лег на прежнее место. Михаил моргнул, и в следующую секунду все стало по-прежнему.
В комнату вошел дядя. Он постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, но, по-видимому, так и не найдя точку опоры, поспешил оповестить всех, что гроб должны привезти в 9, помялся еще немного и вышел.
Все еще не прейдя в себя, Михаил таращил глаза на деда, губы его еле заметно задрожали и он заплакал, более не в состоянии сдерживаться. И чем больше он отдавался власти слез, тем легче ему становилось. Да он уже и не препятствовал им, внося в эти маленькие искринки всю ту любовь, которая еще теплилась в постепенно высыхающем оазисе его сердца. Нельзя сказать, что он сильно любил деда, но когда теряешь близкого человека, всегда мучаешься угрызениями совести, что мало уделял ему внимания, вспоминаешь все те моменты, когда мог сказать и поступить иначе, и так хочется переиграть эти моменты, перемотать пленку времени назад и все изменить, но к лучшему ли? И отрезвляющая мысль того, что сделать это, увы, невозможно, давит на тебя, выкорчевывает твое сердце с корнем как трухлявый пень, выжимая из него лишь сухую труху да мольбы о прощении.
Всеобщее молчание стало до того невыносимым, что было похоже на туго натянутую тетиву лука, вот-вот грозящую лопнуть. Первой не выдержала бабушка, за ней всколыхнулась пышная пожилая женщина, которую звали Екатерина Семеновна, затем волна, уже напоминающая цунами, с головой накрыла маму с тетей и врезалась в папу, обдав Михаила жемчужинами соленых брызг. Заговорили о деде. Сначала робко, но с каждым словом все смелее и смелее. И вот вся гостиная уже гудела жизнью деда; иногда гудение прерывалось, чтобы вычерпать из памяти тот или иной факт, а затем, снова воцарялся моногамный гул, среди которого особенно выделялись голоса бабушки и Екатерины Семеновны.
Михаил не помнил, каким образом заговорили о снах, но рассказ бабушки заставил его взмокнуть, затем оторопеть, и, в конце концов, принять маску неподдельного страха.
Бабушка вспомнила сон, который приснился Апполону Григорьевичу, мужу ее старшей сестры, который давно уже умер. Все замолчали и внимательно следили за рассказом бабушки, которая всегда говорила сдержанно, но немного невнятно.
«Снится мне, говорит, лес, и будто бы иду я по нему. А так тихо, так тихо... Ни птиц, ни зверей, ни ветерка. И вижу – тропинка. Иду я, говорит, по этой тропинке, а она - то вправо, то влево виляет, будто хвост лисы, а то и вовсе прямехонько. И вдруг, говорит, яма передо мной. И голос меня зовет. Посмотрел я, говорит, в ту яму-то, а там Иванко сидит, в шинели да с автоматом, ну прям каким был в войну-то. Иванко-то – это сын его, который на фронте погиб, поспешила добавить бабушка. А из ямы-то, говорит он, сыростью да кладбищем пахнет. И тут Иванко его зовет: «Тятя, бросай мне портфель, нас здесь много». И вправду, говорит, гляжу я, а в руках моих портфель объявился, не знамо как. Ну он взял его да и бросил. И проснулся. А когда сон свой семейным рассказывал, сестра моя возьми и брякни: «Знать помрет Апполоша». И вправду, через два дня помер, царствие ему небесное».
Пробило 9. Комната постепенно заполнялась людьми, большинство из которых Михаил не знал, но все почему-то знали его. Внесли гроб, и мужики из похоронного бюро стали в него укладывать деда. Вся родня взвыла; ревели и скорбели, как могли, но более всего Михаилу было больно смотреть на бабушку, которая убивалась у гроба. Михаил не мог больше здесь находиться. Он встал. Голова пошла кругом, его, вдруг, затошнило. Он кое-как обулся и выбежал из квартиры, судорожно хватаясь за живот и, выскочив во двор, перегнулся через перильца палисадника.
Его рвало.