Ч. 2. Гл. 3. Не угаснет свет в селении сём

Алексей Кулёв
Ч.II. ОБЕРЕЖНЫЙ КРУГ.  Гл.3. Не угаснет свет в селении сём

1

Егорко который уж день творил обережный тынок вкруг Стрелицы – гусельными звонами снизводил он с Небес звёздные лучи. Сверху было видно, как ровным полукругом стоят стрелицкие избёнки. Полукруг повторял изгиб реки и размыкался в чтимую селением горушку. Дорожка, с коей стрелицкие насельники ждали напасти княжеской, врезалась в селение справа. По ней, скинув снежное покрывало, приходило в Стрелицу красное солнышко. Однако на сей раз селение ожидало не вешнего светила, но закованных в железную справу княжеских дружинников: не удержать ратников резным вратам коловратной загороды. Не злу они преградой становлены, добру узорочье резное отворяется.

Егорке осталось укрепить звёздными лучами токмо эти врата. Пусть-ко сварзятся с коней и прахом уйдут в небытие всадники, как бесславно погинули их отцы и старшие братовья, егда похотели вломиться в Славнево…

Вкруг Славнева дед поставил обережный тынок опосля того, как во время моления вломились князевы приспешники в соседний Камешник: кого плетьми иссекли, кого повязали да на вервях, ровно скот ко князю на суд поволокли. Неугодна князьям древлеотеческая вера, под новую веру корчуют они наделы, людьми обжитые.

Не противился дед княжьей вере да и старой почёт воздавал – не отринул старую веру в угоду плетям, над Славневым нависшим. Егорку взял он с собой в Небеса, дабы пособил внучок тынок ставить. Отроком Егорко уже был, силу чуял в себе. А дед свою могуту, ровно остатки каши из горшка подскребал – немощен становился дед Кирша. Слыхал в Небесах Егорко, как вещал дед, замыкая замки на сотворённом обережном тынке: «Не угаснет свет в селении сём покамесь единым человеком Славнево теплится. А егда дойдёт время селения сего, хранимый свет  в мир пустит един человек, воспылает свет во множестве множеств…»

Хвалу Светозарному в Славневе воздавали, егда мерзко каркнула за рекой чёрная ворона. Дед в гусли звенел, жёнки каравод водили – мужиков уж готовились в него впустить, дабы влили они в томящееся чрево свет новых жизней. Девки песню пташицей малой в небеса запускали, готовясь вослед за бабами да молодушками красный кружок завесть. Да парней зрели, кои силой меряться затеялись – друг друга ввысь вздымать да на зелен лужок опускать: кто и мягко опустит, лишь костями супротивничьими похрустит, а кто по дури и махом хрястнет. Николка Овдюшку оземь грянул так, что обмер Овдюшка, ожидаючи, пока воротится в телеса вышибленный ударом дух. И токмо коснулся дух Овдюшки, вскочил парень, заблажил:

– Князевы дружинники скачут! Топотком земля колеблется!   

Попрятались славневские насельники по избам, крепко заперли засовы, моление священное оборвали. И токмо дед остался гуслями звенеть, страха не ведая. Да речка по камушкам водичкой журчала. Да родничок из земли слезой прозрачной истекал – смывал в реку людские напасти.

Вздыбились возле тынка из лесу выскочившие кони, чуя для седоков своих неладное, назад завернули,. Ударили дружинники по коням плетьми, оставив кровяные рубцы на их крупах. И рванулись кони сквозь тынок, внесли дружинников в Славнево. Токмо крепко сомкнуты уже были зраки их, обвисли всадники на лебединых шеях коней своих и кулями свалились осередь опустевшего селения – там, где девки красный кружок ладили затеять.

Закопали княжеских дружинников по их христианскому обряду, крест над ними взгромоздили. А коней налегке обратно со всей срядой ратной опустили, дабы донесли они князю безрадостную весть. Долго, бают, путались кони по селениям, утративши господинов своих. И долго носилась над землёю молва, будто не велит христианский бог молебствия стародавние рушить, а лишь приращивать свои к ним дозволяет. До самого Нова-града та весть о погинувшей княжьей дружине долетела – поостерегла князей яриться на моления, что по селениям свершаются. Опосля того на священных кладезях и в заповедных рощеньях токмо храмы своему богу стали князи растить и мольбы ему повелели поперёд запускать, а дале и иным богам место давали.

Не сведал, видко, того Василько Глебович? Али величием выпятиться порешил, коли безнаказанной сошла с рук князю кровь волхва?

Донёс в Славнево эту весть старик Евпатий?

***

Посланцем из земли Весей пришёл к ним Евпатий под утреннюю зорю. Пришёл измызганный – сквозь наносы путние одни очи небесные высвечивались. Знать, без отдыху шёл Евпатий, у кладезей не приостанавливался, дабы хвалу родам воздать.

Из славневского родника токмо омылся Евпатий, поклон земной ему положил, а опосля уселся с дедом за столы дубовые. Баял Евпатий, что дружка дедова Беседку, кой в землях Весей селения обережными тынками ограждал, зарубил топором князь Василько Глебович, что на Белоозере праву вёл. Посумрачнел дед, припечаловался:

– Ох, Беседко, Беседко, пошто ж ты князьёв немудрых взялся мудростью вразумлять. Есть у них уши, да не слышат, есть у них очи, да не видят. Токмо шевелятся у них лапы гребущие, да пухнут утробы ненасытные. Не про них свет истинный во тьме светит. Толковал же нам Словиша, что княжеская алчность открыла врата в земли наши тьме лицемерной. Запамятовал Беседко наставление Высшего: в людях свет беречь, а не во княжеских гридницах да сундуках железами окованных сокрывать.

Печалился Евпатий деду:

– Богов наших князи попрать хотят, Кирша. Иными богами заступить ладят.

– Истину ты не ведаешь, Евпатий, – осерчал дед. – Не иные то боги. Названы токмо инако. Коли горшок коробейкой берестяной назовёшь да в печь поставишь – не сгорит та коробейка… Не твои ли предки за Червлёное море по закату солнышка направились?  Не они ли там с родом антов, кои с восхода солнечного Червлёное море огибали, встретились да в други их взяли, дабы рубежи Светозаровы раздвинуть? Не от них ли новая вера обратно возвернулась?

– Величием возгордились они, Кирша. Не добром, кровью то величие себе добывают. На мечах веру несут.

– Заплутали в Священном Законе… Есть такое дело… – согласился дед. – Анты и всегда величия многомудрствованием изыскивали, а Веси скоренько побежали – пуповина, что с Небесами их связывала, и оборвалась. Не послушались оклика жизни. В своей душе света не достало, не у звёзд, у Антов одолжили.

– Не могли они звёздный свет с Небес спустить. Гусли Светозарные, кои сети рвут и Сияющий Путь по земле выстилают, у вас, славов, остались.

– Остались, – неохотно признал дед.

– Бают люди, что у тебя, Кирша, те гусли хранятся?

– Много чего по земле бают, так и кобели пустобрехие не мене лают, – отрезал дед.

– Натяни, Кирша, поводы на Светозарные гусли. Отогнать врана надобно, – молил Евпатий. – Пусть и нашего роду выродки – никто слова худого не скажет. Беду они на отецкие земли кличут, не надобно их жалеть.

Посуровел дед:

– Вот что, Евпатий, я тебе молвлю. Выродков не жалею. А предначертано роду моему не Зло пестовать, Добро в мире беречь, в каком бы обличьи оно ни снизошло наземь. Коли Зло в наши земли просочилось – сами мы и притянули его деяниями недобрыми. Нет нынеча той мудрости, чтобы различить Добро от Зла. Да нет и у Зла той силы-могуты, дабы Добро изничтожить. Из одного человека его вытопчут, во множестве сохранится. Из множества вытопчут – один кто ни на есть Добро сбережёт. Ни инородности, ни выродкам не загасить Добро в людях!.. А Светозарными гуслями никому не под силу править. Отказался Высший их звонами землю чистить, страшась ошибиться в деяниях своих, и мне то же заповедовал. Ждут Светозарные гусли того, кто рассеянный свет по земле в персты соберёт, в оконце гусельное персты вложит и сгущённую тьму тем светом развеет.

– Вовеки не обойти земли заповедные, Кирша, никому неподвластно собрать свет в единое сияние, – молвил Евпатий.

– Зло само в том пособит, – так Высший баял. Как в чёрном небе кажинная звёздочка зрима и в единое сияние влита, так и на земле свет звёздами сплочёнными возгорит и Сияющим Путём небесную реку продлит. Как вы солнечным лучом кощные оковы разрубаете, так и тот человек собранным светом из Светозарных гуслей по тьме ударит – в прах её из праха вышедшую рассыплет. А покамесь кучно нам держаться надобно, Евпатий, на роды не делясь, дабы свет в душах множить.

2

Веси был заповедан Светозарным коловорот, на коем выпрядали они из Вечности нить времени. Словена благословил Светозарный гуслями, Арья гимнами славословными одарил, Скифу плуг золотой передал. Да и других многих своих внуков наделил Светозарный, егда пошли они любовью землю населять. Лишь младшенького Борея не благословил Светозарный в мир идти, оставил в своих наделах свет теплить да для братьев обитель в чистоте содержать. Свято берегли роды праотецкую память, друг другу во всём пособляли, не заносясь доставшимся наследием.

Весь и Словен рядышком приостановились. Словен – дабы рубежи хранить. Весь со своим родом на ту сторону рубежей не пошёл, ибо время с Небес вытягивать можно было токмо в Светозарной вотчине – там они с Землёй соприкасались. Уже опосля Веси распростёрлись в земных пределах – за братьями коловорот по землям понесли. По колововороту Веси и время вешили, и многие грады ставили, и ряд в тех градах уставляли. Земными тынками, по коловороту размеченными, просторы, людьми населённые, светом осиянные, они ограждали.

Расхожи Веси. И на восход солнышка, и на закат, и на полдень коловороты творят. В них ворочают они на Землю обновлённый в Светозарных чертогах свет, кой ушёл из остарелых оболочек своих. Загорается свет солнышком красным, небушком чистым, росами прозрачными, дождями ласковыми; за тресветлым солнцем всякий день на покой уходит, дабы, пройдя Сияющим Путём, вновь высветлить земные просторы.

А когда Небеса начинают ласкать распростёршуюся под ними в томной неге Землю, на высоких горах возжигают Веси огни. Сверяют с этими огнями роды течение рек своих жизней, вскрывают по ним бурливые роднички, откуда те реки начало берут. Украсно украшиваются тогда земные просторы многоцветьем переливчатым. Размыкается обережный тынок вкруг заповедных земель, являет восхищенным взорам сияющее сокровище жизни – Добро.

***

И к Славневу приютился в кою пору Весь Медведко. Около речного переката своей семьёй открыто жил, не жалеючи, сердечно начатками своей родовой мудрости делился. Любили бегать к нему робятишки, сказания его слушать, загадки мудрёные распутывать.

Изворотами круговыми навыставляет Медведко камней из речки:

– А ну, огольцы, кто в серёдку пройдет? Там ухоронка лакомая вам приготовлена.

Возьмутся робятишки за ручонки, друг по-за дружке пробираются в каменных загогулинах: ан, и точно – репка сладкая в серёдке солнышком теплится! А как вызнали они каменные извороты, да егда убрал Медведко камушки, робятишки не прекратили ножонками его загадку вытаптывать. Токмо вместо репки Егорку с малыми гусельцами Весь в серёдку ставил, дабы звоны из золотистых головёнок путь доставали да радостью его выстилали.

Видно, тогда и приметил его Медведко. И Евпатию присоветовал сманить с собой Егорку, дабы заместо зарубленного Беседки по селениям Весей обережные тынки ставить. Не хотел дед отпускать Егорку.

– Неразумен ещё молодец в сторонних землях обитаться. Не все веды постиг.

Не согласился с ним старик Евпатий.

– Не все веды, Кирша, отрокам в лесах даются, до скончания века своего мужи мудростью прирастать будут. Корень коли посажен, древо из него вырастет и листами покроется.

– Аз Веди Глаголь Добро Есть, – вытащил Егорко из главы самый первый преподанный дедом урок.

– Разумен отрок, – похвалил Евпатий. – К братьям его прошу, Кирша, не к ворогам. Коли наши селения без звёздных тынков в разор войдут, то и вам оберегать будет нечего. Ведомо тебе должно быть, что Светозарный на все земли сияние спускал, а не токмо на рубежи. Отпусти молодца. Прирастёт он остатним светом и в наших землях.

– Пойдешь ли, Егорко, на чужую сторону? – спросил, немного помолчав, дед.

– Пойду, дедо. Сам же ты баял, что кучно родами держаться надобно, друг к другу прирастать, дабы светом полниться.

– Молодец-то не глупёхонек у тебя, Кирша, – обрадовался Евпатий. – А жёнку сам себе по сердцу выберет в наших селениях.

Ударили они по рукам. Прижал Егорку дед к своей уже впалой груди. Попрощался Егорко с братьями, отдал земные поклоны родителям и родичам, братьям и сёстрам, лесам и речке, лугам и родничку, захватил из-под порога дедовых хором горсть родимой земли, вскинул за спину благословлённые дедом гусельцы, и пошли они с Евпатием в полунощную сторону,  где раскинулись земли Веси.

Несвычно попервоначалу было Егорке в Стрелице. Вроде и так же бают, а как-то инако. Вроде и песни те же поют,  да напевы не экие. Вроде и узорочье на рубахах то же, да иначе выбрано. Вроде и девки такие же, да сарафаны на них отличные. Молодяжка гусляра с почтением приняла – он и пляску им цветами расцвечивал, и с песенками девичьими звоны сладил, и парней земную силу вздымать да с небес обрушивать обучил, дабы с соседскими селениями бойцовскими умениями перетыкаться. Да недолго помолодцевал Егорко. Скоренько пленила его своими небесными глазками Марфутка; мужики миром избу помогли молодым выправить, солнечными зайчиками заскакали по ней златовласые огольцы, батькову науку перенимаючи.

3

Жаль только Егорке, что не дозволил дед взять Светозарные гусли. Их звонами, верно, легче было бы обережные заплоты по селениям творить. Словиша, – дед баял, – на них округ Нова-града тынок ставил да к Светозарному за высшей мудростью на поклон ходил. А сам Светозарный в незапамятные времена не град един – все свои наделы обережным тыном огораживал. Это уж в нынешние поры измельчилось всё: селения токмо обережными тынками ограждаются. И то – сколько сил да времени на это изымается!

Да стоит того Стрелица, чтобы гусельными звонами звёздные лучи вкруг неё тынком поставить.
 
По древнему преданию, слышанному Егоркой уже здесь, в Стрелице, на горушку, что средь топей над селением главой высится, пали стрелы звонов Ивашки Светозарова. Было то в Начале Времён, егда Светозарный послал сынов своих жёнок себе искать, дабы населить людьми земные просторы. Нашёл будто бы здесь Ивашко лягушку, не погнушался её обличья, взял в жёнки себе.

Дома пред молодым мужем сбросила та лягушка шкурку. Да не лягушка то была, а дева прекрасная, Ивашке для размножения предуготовленная! Под лягушачьей одёжкой дева красу свою неизбывную от Зла кощного скрывала. Ослушался Ивашко жёнки, сжёг её обережную одёжку, оставил беззащитной, на себя перенадеялся. Прельстилось Зло открывшейся взору красой, в Ивашкино отсутствие уволокло её в свой мертвячий мир.

Да не робкого десятку был Ивашко – не было трусоватости у людей о те поры – нырнул он за жёнкой в кощные глубины, с самим Злом не на живот, а на смерть бился, звонами гусельными пригвоздил Зло к скале каменной, что во тьме одиноко стоит.  И егда снял он оковы холодные с жёнки своей прекрасной, обратилась она Лебедью белокрылою, подхватила Ивашку на себя и вынесла из кощного царства.
 
Полетели Лебедь с Ивашкой над земными просторами. Опахнула Лебедь своими чистыми крылами леса, луга, реки, посветил на них Ивашко ясным солнышком. Пробудили они жизнь в заповедных наделах. Засияла жизнь по земле красой неописуемой.

От Ивашки Светозарова и Лебеди белокрылой пошли по Земле человеки светлые – внуки Светозаровы. Ни нужды, ни горя не знали они. Жили со спокойной и ясной душою. Даже печальная старость к ним приближаться не смела. Свет сохраняли они в заповедных наделах, Добро и Любовь умножали и сеяли в мире.

А Зло, единожды побитое, долго притороченным к скале чахло. Да, знать, поослабли путы, Ивашкою на него наложенные, поволоклось Зло по миру, силу свою злом приращивая.

Спрашивал Егорко Евпатия: куда же Ивашко Светозаров со своей прекрасной жёнкой подевались? где же нынеча Светозаровы внуки? как горю да нужде из Зла изошедшим воспротивиться? можно ли Зло обратно звонами в скалу впечатать? Много чего спрашивал Егорко, да ответов немного получил.

– Мы Светозаровы внуки, Егорко, – молвил Евпатий. – И Ивашко Светозаров, и сам Светозарный в нас невидимо пребывают. Лягушка та Лебедью прекрасною в жёнках наших обретается. Жёнки на себя лягушачье обличье надевают, дабы не проведало Зло, как они новыми жизнями плодятся. Лебедями клекочущими отгоняют жёнки Зло от деток своих, покуда иной Ивашко в гусли не ударит – путы Злу не поновит. Лебедями гукающими жёнки хвалу Светозарному воздают за свет, что он в младеней, ими вынашиваемых, вливает.

Ведал то Егорко. Лебёдушками плыли жёнки под звоны его гуселец, переплетались меж собой и с запределом платами браными, слаживали с гусельными звонами своё неспешное плавание по морю-окияну переливчатой радости и, распустя крыла белоснежные, взмывали в Небеса, торя путь детям своим. Коловорот не успевал вкруг себя обернуться, в тайности оборочались жёнки лягушками, выпускали из себя младеней голубоглазеньких. Будто грибочки крепкие росли те младени, от корней дерев родовых силой питаючись…
 
То-то и творит Егорко незримые глазу обережные тынки вкруг селений, дабы не проведала Кривда, что в землях заповедных селения как Правдой родовой жили, так Правдой и живут, как Добро пестовали, так Добро и есть в них. И Егорко, заповеданными ему дедом гуслями, уготован оберегать Добро от Зла.

Ничего боле не сказал тогда Евпатий. Да Егорко и не выпытывал. В пущах лесных ведали оторокам старики древнюю родовую мудрость. Из рода Словена был Егорко, хоть своим и прижился в роду Веси. Свою родовую мудрость он ведал, своих мальцов к гуслям полегонечку навыкал.

Попробовал было он сам подняться в глубины изначальные, чтобы недосказанное Евпатием там узреть. Да разве на крыльчатых гуслях высоко подымешься!? То-то и жалел Егорко о Светозарных гуслях. Далёко, поди, они унести могли, многое поведать, силой неизбывною вдохновенной напитать…

***

Дед, покудова Егорка ещё в Славневе под его началом жил, даже и струнки натянуть на Светозарных гуслях не дозволял, не благословил изведать, каковы те звоны древлеотеческие. А дабы кто самовольно гуслей не коснулся, дед шпынёчки из них вынул и отдельно ухоронил. Да не стал бы Егорко ослушиваться деда – чуял могуту его светлую и правду неошибочную. Дед Священный Закон ещё в те поры оберегал, егда Добрыня с Путятой Нов-град огнём и мечом крестили. Да и не дедов то воспрет на Светозарных гуслях играть, а самого Словиши, кой последним на них в Небеса воспарил и там тот наказ получил. Даже имечко Словиши на гусельном корытце выцарапанное счёл Егорко, егда единожды дозволил дед потешить в долонях Светозарное наследие. Заповедал Словиша их деду, когда молодцевал ещё тот, крепко наказывал пустить их по течению людскому незримо, ибо придёт их время и направят они течение в Окиян Светозарный.

Не остановилось время! Крутят длани Весей веретно, верчением свивают в нить они людские тропки, что волосками тонкими переплелись в Вечности. Не жалеют Веси вед своих, веретна своего в иные, неумелые покамесь длани. Пусть и неровная нить попервоначалу получается, узластая, да ведь разом единым и любое умение не даётся. Вертится веретно в иных дланях. Неостановимо время! Незримой нитью тянется оно, вплетает время в себя Светозарные гусли….

4

  Давеча приходил в Стрелицу чернец из воздвигаемой на Белоозере обители. На гору шёл, коя над землями Веси главой высится. Да не приняли его старцы, ибо не одарил их Кирша мудростью Священного Закона, Словишей ему переданного. Пошёл чернец по лучику, что с горы спускался, и в одном дневном переходе набрёл на растворённую для добра Стрелицу. Не оттолкнул чернца Евпатий, открыл ему врата в древлееотеческую премудрость.

Выпытывал чернец у Евпатия, как в святой обители, коя новой верой живёт, оконца устроить, дабы святые денёчки каждое утро светом в мир ворочать? Долго что-то толковал ему Евпатий, на речном плёсе круги коловратные чертил, палочки в те круги втыкал, горшок с кринкой друг за другом по кругу пускал – Солнце с Луной это, дескать, в небесах плавают.

– Не обойтись одним храмом, – переживал чернец.

– Не един поставь! Тынком кажиный храм огради, яко матерь дитю чревом своим ограждает. Утренним лучом тынок разметь, вечерним – метки по оконцам нанеси. По тынку время вешить надобно. А дабы не ошибиться, по земным просторам множество множеств храмов поставь. Сквозь оконца кажиный денёк в те храмы всели. Во храмах свет ежеутренне оживлять будешь, ежевечернее на покой провожать, дабы в Небесах он очистился, – толковал Евпатий.

– Не наросло в наших землях света, чужим покамесь живем.

– Издревле почиталась Земля наша светом светлым! Не кощунь, чернец! –   осердился Евпатий. – Али с пустом обратно пойти хочешь?..

– Святых своих мало нарастила христовая вера… двоих токмо, безвинно убиенных Бориса и Глеба. Не обвешить двоим путь коловратный, – печаловался чернец.

– О том не кручинься. И поле не сразу зеленцами покрывается, как зёрна старые в землю ухоронишь. Зри окрест. Как пойдёт оратай яровое сеять, святых тех во храм и всели. Они скажут, когда и доспеет хлеб – там тоже вешку поставь. Будет хлеб свой – будет и свет свой, будет и жизнь незаёмная.
 
Внимательно слушал чернец, под клобук знания окладывал, ко своим присовокуплял, дабы новая вера изначальным светом засияла. Напутствовал его напоследки Евпатий:

– Вера иная пошла. Не удержать топерича на горах время. А оберечь его надобно, иначе ряд в мире порушится. Без времени в скотов дремучих оборотимся. Вам в обителях древнее знание хранить подобает. Живота и сил на то не жалейте. Нестяжанием прирастёт слава обителей ваших и веры Христовой.

– Не украсить красой обитель без злата, Евпатий, – возразил ему чернец. – И славы не сыскать обители той.

– Не златом, трудами земными слава небесная прирастает, радостью людскою краса земная цветёт, чернец, – не согласился Евпатий. – Не славу, тщеславие злато пестует, зло приращивает. Князям немудрым то любо – злом да тщеславием себя тешить. Вам же зло сдерживать надобно. Обителями святыми устоят земли заповедные, светом Небесным, верой истинной славу себе взыскуют.

Хоть и баял чернецу Евпатий о предначертании обителей святых, да равно и робятёшков сызмальства к веданию коловорота приучал.

Дивился Егорко, егда зимними сумерками толковал Евпатий несмышлёнышам про Коло-бога. Как ведь повернул старик! Будто бы и не Коло-бог то вовсе, а выкатившийся из печки остатний хлебец. И зайку, и волка, и Велеса-медведя, и красу красную лису, – всех зверушек лесных Евпатий приплёл, всех по коловороту распределил – каждый о свою пору пришёлся.

Поскакун зайка плодовитостью земной колобка встретил. Волк – стужей лютой из лесу по ледку через речку в Стрелицу пробрался. Медведю тёплое солнышко сугроб подтаяло, из берлоги подняло – день Божий заступил, кой для людей половиной коловорота оборочается. И красная лиса на своем месте оказалась – дивьей красой, вешней хитростью-мудростью молодца-колобка в полон захватила.

А как про Творца-то хитро Евпатий поведал! Дед и баба, мол, это, родить не родят, а творить творят. И по жизни, что в коробе земном запрятана, поскребут, и по свету, что в небесах невидимо пребывает, пометут. Крылья лебединые, коими матки ихние взмахивают, за сестренками да братишками в Небеса воспаряючи, помянул, не забыл Евпатий.

А егда соприкоснулась Земля с Небесами, не поскаредничал Евпатий своей оболочкой, отдал её Творцу, дабы походил тот по миру, спроведал на белой сметане замешаных, на жарком масле напряженых внуков да правнуков своих, кои от вселенского слияния в избушки-коробушки сокрылись. Дабы поскрёб Творец по коробам сварьбами весёлыми, помёл по сусекам песнями звонкими, дабы в молодушкины избушки семена новых жизней он посеял.

Несмышленышам забавы, а забавы те к ведам коловратным готовили.

5

В глухомань лесную единожды взял с собой Евпатий Егорку. Отроков там в твёрдости душевной старцы закаляли.

В лесах о том же он толковал, только уже иначе, чем несмышлёнышам малым.
 
– Ну-ко-ся, Акимко, ответствуй, что радость жизни в мир несёт? 

– Аз Веди Глаголь… – запнулся отрок.

– … Добро Есть. Не мешкаясь то баять надобно. Рцы Слово Твердо, – простил на единый раз отрока Евпатий, несильно шшёлнув кургузым пальцем в чело.

– Про колобка кто присказеньку забавную слыхал?

Все слыхали оказалось. Всем несмышлёнышам её на сон мамки баяли – с малолетства взяли они в ум Евпатиеву потешку.

– А кто сведал ту присказеньку?

Никто не сведал робячью забаву.

– Коловрат тремя сотнями и шестью десятками вех размечается. Кажиный Божий день на иной вешке цветом красным распускается. Ну-ко-ся, напополам коловорот разломите.

– Одна сотня и восемь десятков получится, – не задумался отрок, что о Добро Есть запнулся.

– А ещё пополам поделить – девять десятков получится. Столько в чело века людям дадено, дабы светом ввысь взметнуться. Ну-ко-ся, распределите топерича по коловрату жизнь свою. В коем месте вы пребываете?

Под покровом могучего дуба надолго задумались отроки, что-то выцарапывали на берестинках,  головёнки ерошили.

– Мы у Влеса-бога сейчас, дедо Евпатий? За премудрой царевной нас сюда отцы направили, – наконец разрешились они от замысловатой загадки.

– То-то и есть, что по коловрату жизни вы катитесь. И плодовитостью обретётесь, и в небесах головушками пребудете, на земле стоючи, и заёмную мудрость во свою оборотите, и во чрево, вас выносившее, снова уйдёте.

– Четыре века человек живёт, дедо Евпатий: Аз Веди Глаголь Добро. Куды Есть-от девалося?

– Егда уведёт Творец на обновление в небеса три сотни и шесть десятков светлых деньков, соприкоснутся земные воды с небесными, то единение – Есть будет. Из него новая нить времени вытянется. Тут радетельными надобно быть, дабы честью встретить новый коловрат.

Много неясного Егорке толковал отрокам Евпатий – Егорко Священный Закон в небесах поддерживал, Евпатий на земле ряд оберегал. Да не для вразумления земной премудростью приволок старик с собой в леса Егорку, ибо иной премудрости был выучен тот дедом своим Киршей. Надобно было отроков ясными соколами в Небеса запустить, дабы взором своим окинули они Землю-матушку, дабы не на плёсе речном, а по земным просторам обозрели коловраты Весями сотворённые. 

Вразумлял отроков Евпатий, егда выходили они на круговину под звоны Егорковых гуселец:

– Волхв звенящий – то же солнышко, лучи испускающее, встречь ему себя раскрывай. Яко солнца тресветлого стрелы тьму кощную разбивают, Егорко звонами тебя сквозь пелену в небеса вскинет.

Взметались отороки в высокую синь, пробивали небесную твердь, переплетались с Лебединым Путём, что торим был испокон веку, сгоняли оттуда чёрную ворону, невесть откуда взявшуюся в заповедных землях. А на земную твердь опустясь, кланялись отроки Егорке земным поклоном за веды преподанные.

Да не жаль было Егорке вед, иными родами прирастающих. Пустяшно ему, что у деда в Славневе остались Светозарные гусли. На крыльчатых гусельцах свычней в Небесах парить, их звонами свычней звёздные лучи с неба спускать…

***

Встряхнулся Егорко от думок памятных, гусельцы подладил и вновь стал ярыми лучами перекрывать дорожку в Стрелицу, дабы не разорил немудрый князь Василько Глебович полюбившееся Егорке селение, в коем росточками тянутся к небушку Егоркины светловолосые парнишки и черноволосенькие подросточки Веси. В кои-то поры тынок поновлён будет?.. Накрепко его от Зла запереть должно, дабы непоколебимо простоял тынок, пока иной вдохновенный его поновить сможет.

«Не угаснет свет в селении сём, – наложил на замок заветные дедовы слова Егорко. Да пораздумался: пусть-ко не единым человеком Стрелица до времени своего дойдёт. Опустил Егорко серёдку дедова наговора, присовокупил к нему свои, сердцем излитые слова:  – Воспылает свет во множестве множеств, разольётся отсель по землям заповедным».