ГЛАВА 13.
ПОДВОДЯ ЧЕРТУ…
Время влилось в привычный поток и бытовую круговерть.
Дочь Марины Вета ходила на пятидневку, пока их сад в июне завод не вывез в сосновый лес под Загорском, сняв на всё лето здание пансионата.
Родителям прибавилось хлопот!
Без собственной машины, дорога оборачивалась в три часа времени.
Чтобы навестить детей, Наде и Марине приходилось по выходным вставать в шесть часов утра, бежать на рынок за свежими фруктами и продуктами, подготавливать их к употреблению и мчаться на вокзал на электричку. Час на метро. Час сорок на электропоезде. В один конец! А там ещё и пешком идти!
Затем – дети, радость, обжорство и дневной сон под соснами на покрывале. Ещё, горсти черники и земляники – сумасшедший коктейль вкусов и запахов, парное молоко – почти сливки с соседней фермы, тёплое и с пенкой после сепарации, пьянящий голубой туман соснового древнего бора. Шишки и грибы, травы по пояс и бескрайние поля пшеницы, цветы и ягоды, озон и покой, холмы, поросшие хвойным лесом, невероятный лазурный купол прозрачного неба. Советская Швейцария: жёлтый песок, сосны, холмы, хрустальные воды родников, маленьких речушек, озёр! Полдник, прощание на неделю с малышнёй.
Обратно на электричку, в душную, исходящую смогом столицу, плавящуюся от жары.
Приезжали поздно, вымотавшись и устав; посмеивались, перемигиваясь:
– Завтра вновь по заведённому кругу. Вечные тиски времени, цейтнот! Чем больше трудностей, тем интересней! И азартнее! А что там, завтра? Что ещё подкинет судьба? Или кого?..
Выйдя из больницы, Мари повидалась со всеми своими мужчинами, с которыми так странно свела судьба.
…Телефон долго не отвечал.
Вздохнула: «Наверное, на дежурстве… Вот и сняли».
– Алло! Кто у телефона? – сонный голос проворчал недовольно. Девушка.
– Добрый день. Это Марина. Передайте, пожалуйста, Игорю Андреевичу, что я уже на работе. Надежда в порядке. Дети в лагере. Спасибо.
– Постойте! А Вы ему кто? – голос молодой и ревнивый. – Откуда знаете телефон?
– Приятельница его пациентки, которую он с того света вытащил. Как Вас зовут, милая?
– Оксана! – сердитая такая. – И я выхожу за Игоря замуж! Очень скоро!
– Поздравляю, милая! Наконец-то наш врач станет семейным человеком. Спасибо, родная, что так нас всех, на старости лет, порадовали. Вот Наденька-то обрадуется! Счастья вам, молодые! Деток побольше! Прощайте!
– Ой, спасибо Вам… – растрогалась, хлюпает носом. – И Вам удачи! Пока.
Распахнула глаза, постояла в кабине телефона-автомата, бездумно глядя на поток машин сквозь грязное стекло.
«Вот и расстались ещё с одним близким человеком. Прощай, Игорь!»
…Александр рассказал: когда она стала «уходить», бросил её на руки Армену-официанту из кафе, выскочил наперерез «скорой», идущей по шоссе, и заставил врача по рации через подстанцию открытым сообщением передать всем реанимобилям текст: «Игорь Киреев! У кафе на …-ском бульваре Марина “уходит”!» Сработало: Игорь сорвал в очередной раз бригаду с вызова и прилетел, не задумываясь ни о последствиях, ни чем ему «аукнется» это действие.
Ещё поведал: это они ругались над ней, умирающей, в мобиле. Он, обезумев от страха потерять дорогую женщину, накинулся с кулаками на Игоря.
– Что между вами произошло? Почему Марина в таком жутком состоянии?.. – неистовствовал, кидаясь на ошалевшего парня. – Ты же врач! Как мог позволить ей довести себя до истощения?!
– А я тут при чём? Мы полгода не виделись! – Киреев взбеленился. – Вам-то виднее, что с ней случилось!
– Мне?! Да не я же её любовник, чёрт возьми, а ты! Только ты! Я лишь друг!
Их едва растащили тогда, когда Марина уже дышала самостоятельно. Дышала, благодаря Игорю и его бригаде врачей.
Вот эту свару она и слышала сквозь забытьё.
Вспомнив разговор с Зеленцовым, теперь тепло улыбнулась: «Счастья, Игорёк! Ты меня спас. И не раз. Прощай, страстный мой врач и друг».
Рано попрощалась.
Киреев приехал через пару-тройку дней после её звонка. Вломился к Надежде, стал настойчиво требовать Мари.
– Игорь, присядьте, пожалуйста, – подруге с трудом удалось утихомирить гостя, не забывшего этот адрес. – Маришка где-то бегает по магазинам и бестолку её искать – только ждать, – с улыбкой смотрела на нахохлившегося визитёра. – А ведь я Вам так и не сказала «спасибо», доктор! Вы меня спасли тогда!
– Не я. Маринка, – тихо признался. – Я, как увидел её тогда, сошёл с ума! С вызова машину «сорвал» и опять вернулся сюда, чтобы увидеть ещё раз это зеленоглазое чудо, – покраснел, честный. – Если бы ни это – ей бы одной с Вашим повторным приступом не справиться. Так что, её благодарите только, Наденька. И её глаза.
– Я в курсе всего! – засмеялась звонко. – У нас нет секретов с ней.
– Тогда скажите мне, где я допустил ошибку? Когда её потерял? – вскинулся, а в глазах беда.
– Бедный ты, бедный… Так ты ничего и не понял, Игорь? Да не терял ты её, потому что и не находил! – видя недоумение на лице, пояснила. – Ты её брал взаймы. У другого. У любимого. Единственного.
– Который был из «тех»? Из «них»? – рассердился. – Которого свои же «убрали»?..
– Он был её любовью. Понятно? – строго и холодно отрезала. – Пошёл против своих ради того, чтобы быть с нею. Восстал против самой Системы! Один! Против этого Цербера стоглавого! Если не понимаешь – мне тебя жаль. Всё. Точка.
Задумался. Погрустнел. Опечалился. Тяжело вздохнул.
– Понятно. У меня нет ни малейшего шанса, да? Теперь его нет, и для неё он стал святым. Мне никогда не сравниться с ним в её глазах? Не стать хоть чем-то похожим? Безнадёжно, понимаю прекрасно, не дурак. Я, всего-навсего, простой смертный… Грешный… Слабый. Не герой… Ни ростом, ни происхождением, ни профессией не схож. Не дотянуться до такой высокой планки.
– Игорь! Ты не всё знаешь! – раскипятилась. – В тот момент, когда он погиб там, в Италии, она здесь, в Москве, потеряла их общего ребёнка! Задумайся на минутку об этом, что она пережила?..
– Она носила его ребёнка? Когда?
– …Через пару месяцев после тебя.
Мари стояла в дверях и смотрела спокойно в смущённые до слёз глаза врача. Пришла следом, но не стала вмешиваться, а лишь тихо сидела в коридоре, всё слышала и видела. Хотела понять.
– Ещё есть вопросы? – тепло улыбнулась. – Здравствуй, Игорь.
Наденьку слизнуло с кухни коровьим языком! Только хлопнула входная дверь.
Они стояли друг напротив друга и молчали.
Видя, что у парня дрожат пальцы рук и губы, просто шагнула в объятия.
Вцепился, как в спасательный круг, и уже ни на минуту не отпустил, обнимая и целуя, дрожа и постанывая, что-то такое говоря и оправдываясь в чём-то, отчаянно, неистово и страстно любя прямо на кухне, на боковом встроенном столике, сделанном покойным Виталиком именно для этих целей. Дальновидный был.
Мари слышала краем уха, как на цыпочках вернулась Надя, прошмыгнув в большую комнату, и поняла – отдаёт им маленькую, тёмную и уютную, бывшую супружескую спальню. Рай!
– …Ты зачем прилетел, Игорёк? Я с тобой через невесту попрощалась.
Улыбаясь, смотрела снизу, лежа на его взмокшей, гулко стучащей груди, как он особенно любил, говоря, что так заглядывает ей в душу и видит все мысли.
– Такой приятный свежий юный голосок. Радостный и трепетный. Почти девственный. Тебе повезло с нею. Она рада, что скоро станет законной женой.
– Нет у меня невесты, – набычился, засопел. – Ничего я ей не обещал. Не в моих правилах, знаешь ведь. Наврала всё, напридумывала.
Стал прятать грешные глаза, дышать нервно, тревожно; сердце трепыхалось, как пойманная птица.
– Ох, Игорёк, женился бы ты, что ли? Я же понимаю, не ханжа, что таких «Марин» у тебя на каждом выезде хватает, – протяжно, поцеловав трусливое сердце, прижавшись к коже груди пухлыми губами. – Негодник…
Прикусила острыми зубками кожу вокруг сосков, покачала головой.
Вздрогнул, непонятно посмотрел сверху, покраснел, потемнел взором.
– Нельзя жить лишь для удовольствий, только для услады и потехи себя любимого. Супружество меняет мужчин, делая их настоящими, понимаешь? Но семья имеет смысл только тогда, когда ты готов делиться душой, а не только брать чужую. Причём, отдавать полностью, держа на раскрытой ладони душу и сердце с первого мгновенья, а не потом, когда возникнет необходимость, суетливо вытаскивая её из-за пазухи, помятую и потрёпанную, как заначенную трёшку. Надин муж мне как-то рассказал об этом сравнении, понравилось, запомнила, поняла. Пойми и ты, мой сладкий варвар.
Поцеловала нежную кожу шеи возле уха, прикусывая и мочку, и горло, скользя зубами по адамову яблоку, вызывая у парня «мурашки» страха и удовольствия.
Дёрнулся невольно, на что не только не отпустила, а опасно прикусила хрящ, странно затихнув. Понял, расслабился и… отомстил более изысканно, взяв в плен чутких пальцев её сокровенное, заставив содрогнуться возлюбленную от такой чувственной ласки.
Она сводила Игоря с ума! Сколько уже женщин перебывало в его постели, но только эту ведьму с зелёными глазами иногда боялся по-настоящему, до животного ужаса. Бывало временами в ней что-то такое, словно чуждое, не от мира сего, когда отчётливо чувствовал присутствие в Маришке иной сущности. Тогда в нём пугался даже циничный врач! Одной частью разума понимал и безоглядно доверял, другой желал никогда не знать! Первая всегда побеждала: не мог жить долго без её любви и запаха, невероятного флёра, от которого потом «ломало» тело и душу, как от «наркоты». Потому и старался в моменты их встреч стать и для неё таким же наркотиком. Вот и учился у других любовниц таким ласкам, какие никто кроме него ей не подарит.
Потому и сходила девочка сейчас с ума от его умелых рук, трепеща, как листик на ветру, стеная утробно и низко, выгибаясь дугой, кусаясь до крови и сворачивая ему мозги набекрень первобытной чувственностью дикарки.
– Отдавать и дарить безоглядно, с закрытыми глазами, и не только в постели…
Задрожав и застонав в голос под ненасытными пальцами, закончила наставления мужчине, который был старше её на десяток лет, а младше на целых два.
…Утро. Кофе. Кухня.
Покрасневшие от бессонной, грешной, страстной и громкой ночи глаза.
Покаянно хохотнула, порадовавшись, что хозяйка покинула свою квартиру ещё затемно.
«Бедная моя Надюшка! Ей-то каково?.. – прикусила губу, метнула ехидный взгляд на парня. – В следующий раз, её приглашу в постель. Как он вывернется тогда?»
Одёрнула себя, погрустнела.
– На этом всё. Пойми меня правильно, Игорь. Я выжжена изнутри. Пустая мёртвая оболочка. Найди наполненную и живую, способную порождать новую жизнь! Она будет будить трепетную весну в твоей изысканной, романтичной и требовательной душе, мой жадный до ощущений мальчик. Оторвись от несчастливой неудачницы, потерявшей крылья. Вокруг полно других крылатых, легко и беззаботно парящих под облаками, весёлых и удачливых. Найди среди них настоящую суженую, жар-птицу, с которой забудешь о пустоголовых бабочках-однодневках! С нею станешь полноценным супругом и отцом, мой любимый бунтарь.
Погладила родные черты лица, красивого и непокорного, страстного и непримиримого, с раздувающимися нервными ноздрями тонкого носа, с сильно сжатыми хищными узкими губами.
– Услышь, мой спаситель и мучитель… Брось меня… Лети!
Просьбы и уговоры прекратил его поцелуй с прикусом, алчный и голодный, упрямый и неистовый.
– Ты – весна! Ты – жизнь! Другой не надо! Ты настоящая и живая! Их, других, десятки, да… Только ты такая… – хрипло, со стоном. – Ты даёшь мне крылья! Только с тобой парю! И хочу впредь летать! Всегда! Высоко!
Смёл сильной рукой всё со стола, посадил Мари и «взял» жёстко, мстительно, с криком и виноватыми слезами.
«Боже… угорел парень, не иначе!»
Дрожа от дикой страсти, поняла, что это ещё не конец. Зарычала, мотая головой, выгибаясь дугой на столешнице, рассыпая старательно уложенные в причёску кудрявые волосы.
Ещё больше завёлся, перевернул на живот, стал в исступлении кусать спину и плечи, в голос гортанно крича слова любви и проклятия.
«Нескоро смирится мой врач! Чует моя душа, что не раз и не два ещё вломится сюда, к Наденьке, в “счастливую” спаленку! Это она подарила Кирееву меня, спустя год и два месяца. Да, обезумел парниша. Не выдержал противоречивых требований души и тела. Вот и разрывают его изнутри настоящая любовь и козлиный пошлый блуд, выворачивает-тошнит совестью, честностью и порядочностью. Что победит? Если последнее – быть мне его женой…»
– Я люблю тебя, ведьма моя… – хрипло разрыдался, уткнувшись в её мокрый затылок. – Убей… Иначе я сам это сделаю…
…Встречи с остальными мужчинами судьбы пришлось отложить на некоторое время – Марину «выгнали» в отпуск! Подумав, решила съездить домой, забрав из лагеря дочь.
«Пусть побудет у матери на юге некоторое время. Неспокойно на душе: несколько раз замечала новую машину за собой, явно “хвост”! Не привычные соглядатаи, нет, это “чужие”! Даже лица какие-то нерусские, что ли? И Макс Сонин пропал, а обещал быть рядом, приглядывать! Ещё один настораживающий звоночек. Что-то стало твориться вокруг меня нехорошее и очень тревожное, доселе неведомое. Пришла пора “пропасть”, а там посмотрим, как дела пойдут».
С конца июля по август месяц пробыла дома, в горном селе.
Летя обратно, грустно размышляла: «Если б только представила, скольких одноклассников встречу! Многих из них не видела лет по семь-восемь! Встретившись после стольких лет разлуки, словно возродилась заново. Да, это был знаковый отпуск. После пережитых бед и потрясений стал истинным подарком небес. Просто окунулась в детство и юность, отдохнув истерзанной душой, набравшись сил перед новыми встречами и разлуками, горестями и трагедиями, которые обязательно будут – не могу жить без них. “Спасибо” не раз сказала Петру Бычкову за то, что он, дико ревнуя, выгнал практически насильно в этот отпуск, в котором я не просто остро нуждалась – был жизненно необходим!»
Если б ни эта передышка, она просто не справилась бы с тем, с чем столкнула судьба и всемогущее ГБ в дальнейшем.
Горестно вздыхала, вспоминая любимого и последствия несанкционированной любви: «Эх, Алёшка мой… Что же ты натворил, единственный?..»
…Александр Зеленцов пропадал всё куда-то: то на конференции, то с выездом в другой город для показательной операции, то ещё что-то.
С этой суматохой и вечной чехардой времени и дел, не виделись четыре месяца!
Москва – суета и острый цейтнот.
Вот «зацепила» его случайно, сразу по прилёте из заграничья, и в их кафе заманила.
– …Так-так, выглядишь потолще, даже жирком обросла, смотрю!
Жарко облапив и успешно увернувшись от женской сумки, хохотал громогласно и открыто – обрадовался искренне.
– Следите за своими манерами, мадам! Даже у Парижах мадамы ими уже не дерутся – моветон!
Губы хулиганили и целовали, брали то, что успели урвать, пользуясь весовым и ростовым превосходством.
– Да… с каждым разом всё труднее добывать реванши у тебя, Мариночка! Скоро и не похвастаюсь Димитрию, что охота удалась, – замер, погрустнел, заскучал. – Уезжает наш мальчик. За границу. За океан. На стажировку. Надоел он нам грустью и вздохами – прогоняем его из страны! Они, энти грустные-то, ведь тольки позорють честь страны нашей расейской!
Помрачнел, стало жаль терять молодого друга, соперника, коллегу.
– Как он там? Не женился? Пора уж. Столько вокруг молоденьких красоток! А, Александр? Сосватайте ему кого-нибудь.
– Эх, Мариша… Да где же я найду ему ещё такие же малахитовые глаза? Нет, это безнадежно. Вы товар штучный, вот и сохнет наш парень. Как есть усох, – повеселел. – Как твои проблемы с «этими»? Оставили совсем? – понизил голос. – Я «им» написал докладную и сообщил, что любое вмешательство в твою голову окончится инсультом. Я сделал всё, что мог, родная.
Неожиданно резко притянул и поцеловал, ну, уж очень тепло! И как-то горько, отчаянно, исступлённо.
«Держа» лицо, обругала себя, погрустнела: «Приехали. С ума сойти! Только не он!» Опустила глаза, справляясь с душевной болью.
Что-то почувствовал, покраснел. Вздохнул. Поднял руки, сдаваясь.
– Больше не буду.
– Что-то вокруг меня происходит, замечаю часто, – заговорила, спокойно глядя в глаза, стараясь не акцентировать внимание на смущённом и страстном лице. – Но знаете, Саша, у меня складывается такое впечатление, что я – тот самый канат для перетягивания. Словно одна структура тянет ко мне руки, а их соперники – бац, а нате вам по рукам, негодные! – звонко рассмеялась, радуя врача задорными ямочками на округлившихся алых щёчках. – Кажется, первый раз, когда меня «выключили» на двое суток, победили «плохиши». А с тех пор, как мой Лёша, видимо, успел «хорошим» сообщить подробности, они удвоили, утроили за мною надзор и стараются промахов не делать. Я их везде вижу – под плотным надзором неусыпным живу, как в ватном коконе хожу, – загрустив, протяжно вздохнула, пожав тонкими плечами. – Впрочем, это только догадки. Бред такой же сумасшедшей, как и Вы… Тут, давеча, даже иностранцев заподозрила. Псих форменный.
– Даже спорить не буду. Тебе ли, медиуму, их не чувствовать, не видеть? Чувствуешь – так и есть! Согласен полностью. Не мучься – это работа парней с Лубянки. Капну. А что со «стеной»? Не истончается? Просветов не появилось? Или ощущения растрескивания «штукатурки»? Сны?
– Нет. «Блок» уж очень сильный стоит. Глухо. Берлинская стена! Нет, Китайская!
– Пусть стоит. Кто знает, что за ней? Даже не пытайся проломить! Это может быть опасно и для тела, и для души. Побереги себя, милая, будь осторожна, прошу…
Такая грусть была в светло-карих глазах сорокасемилетнего мощного мужчины, прильнувшего к её рукам в поцелуе!
– Пообещай, родная. Ты мне стала за эти годы слишком дорога. Очень. Пойми и услышь, девочка моя… Моя Маришка… Ящерка маленькая… Крошечка…
– Я знаю об этом. Давно, – прошептала.
Поцеловала в склонённую крупную голову, подсвеченную лёгкой сединой, что делала его просто неотразимым. Вздохнула восхищённо: «Даже стареть будет красиво – счастливица его жена!» Так и сидела, замерев надолго.
Он утопил пылающее лицо в девичьих прохладных ладошках, касаясь крупными губами их нежной кожи, целуя тоненькие пальчики и узкие детские запястья, не осмеливаясь открыто посмотреть в глаза, сознавая, что просто не справится с чувствами.
Поняла, пожалев по-женски.
«Растерянный и потерянный мой человек! Как мне удаётся, так ломать людям жизни? Каждая встреча не проходит для них бесследно: женщины начинают бояться и люто ненавидеть, мужчины теряют покой и вязнут, как насекомые в смоле росянки. Вот и этот “пропал”, – грустно задумалась. – Саша отчаянно полюбил поздней неистовой любовью, а как на это реагирует супруга? Вероятно, ему удаётся всё скрывать и носить эту боль и сжигающую страсть в себе, – покачала головой. – Бедный, бедный. Надолго ли его хватит? Ох, не наделал бы глупостей, медвежонок мой громогласный…»
Положила щеку на макушку, вдыхая тёплый аромат кожи, волос, парфюма и ещё чего-то родного, близкого, давно знакомого. Задохнулась виной и горечью.
– Мне так жаль, Сашенька.
– Не жалей меня, прошу! Лучше дай крепко кулаком по башке, – столько страдания в голосе!..
– Господи, Сашка! Какой же ты дурак… – только и прошелестела, едва сдерживая слёзы. – Как же ты это себе позволил?..
– Она не спрашивала. Просто зашла в сердце и поселилась там без спроса, – боялся поднять глаза.
«Правильно. Молодчина, Шурик. Она слишком уязвима душой, сорвёшь хлипкую защиту – быть беде! Тебе ли не знать? Зажми своё “хочу и люблю” и… отпусти с миром. Вспомни, кто ты и какую роль сыграл в её жизни».
Безмолвно застонал, сильно стиснул зубы, справился с отчаянием. Стало легче: квалифицированный врач победил самца. Только мелькнула огненная мучительная мысль: «Берегу, погибая».
Сумел сказать иносказательно:
– И не уйдёт, знаю…
– Не смотри, как я буду уходить, обещаешь? – прошептала хрипло в волосы.
«Услышав», что творится в голове и душе, смотрела на напрягшиеся плечи и спину дорогого человека и физически ощущала, как ему трудно, как борется с неудержимым порывом вскочить и схватить, стиснуть в объятии и не отпустить, как страстно хочет быть возлюбленным, как боится себя, терзаясь виной и чувством долга. Последнее одержало верх. Поняла.
– Дай мне слово, Сашенька.
– Клянусь, Мариша, – глухо, убито, поражённо.
Беззвучно выскользнула в зал, встала за бетонную колонну, взглядом подозвала Армена, метнула взором на столик, где сидел Саша.
– Коньяку ему. Стакан! Задержите. Подольше. В беде.
– Сделаю. Он давно Вами болен. Я его понимаю очень хорошо…
…У Марины на столе в отделе зазвонил телефон.
Печатая «простыню», стараясь максимально сосредоточиться на колонках цифр, не среагировала на звонок. Только посмотрела мельком в распахнутое окно: «Уже осень. Скоро и октябрь. Роковой». Тяжело вздохнула.
– Марина Владимировна, Вы не подойдёте? Тогда, если позволите… – начальник вошёл минуту назад с новыми сведениями по складам. – Алло! Завод… отдел… слушаю Вас.
Что-то насторожило её в его дыхании даже сквозь неумолчный стрекот новенькой электронной ширококаретной машинки «Олимпус» – гордости и объекта зависти, сплетен: только у неё есть такая во всём корпусе, даже в Административном лишь три штуки имеются.
Оторвалась, обернулась: Пётр стоит бледный, сжав кулак, и старается спокойно дослушать абонента, а у самого побелели губы. Встала, подошла, тепло заглянула в помрачневшие серые глаза, удивилась, поддержала улыбкой.
– …Одну минуту, она только что вошла. Передаю трубку, – а в глазах пустыня и такая боль!..
– Марина Владимировна. Слушаю Вас…
Не сводила глаз, приказывая остаться. Не послушался, стал порываться уйти. Схватила его за руку.
– Погромче, пожалуйста, Вас плохо слышно!
– Марина, это я, Дмитрий Иверов! Хирург. Из … градской.
– Здравствуйте, Дима! Рада слышать Вас, спаситель мой! Где Вы?
– Ещё в Москве. Через три дня улетаю. Мы могли бы встретиться? Очень хочу Вас увидеть перед отъездом…
Медленно отпустила руку напрягшегося Петра и, словно задумавшись, откинула волосы со лба, поправила причёску. Отвернулась наполовину к окну, скрывая вспыхнувшее лицо.
Всё понял. Коротко вздохнув, ещё сильнее побледнел, стиснул губы в полоску и стремительно вышел, аккуратно прикрыв дверь.
«Лучше бы бабахнул в сердцах!» – виновато опустила голову.
– Где и когда?
– Марина?.. – захлебнулся от нежданного счастья двадцатисемилетний мальчик. – Господи… – голос задрожал.
Хихикнула про себя: «Истосковался, парниша».
– Я буду ждать Вас сегодня у Вашего корпуса…
– Нет. На Семёновском Валу возле кафе. В шесть часов. Не опаздывай.
Положила трубку, дрожа, как девочка, которой назначили свидание. Посмотрела на настенные электронные часы: «Осталось три часа, – задохнулась от волнения. – Господи, что творится с сердцем? Неужели оживает?.. Но рано радоваться. Надо идти к Петру и налаживать контакт».
…Какую кошмарную осень, зиму, весну и лето они с ним пережили!
Только начали сближаться ради будущей малышки, вдруг падение, потеря ребёнка, больница, страх за жизнь, молчание, упорная до ночи работа – только б не ложиться спать, не рыдать в подушку от ужаса и ощущения, что не все беды вылиты щедрым боженькой на буйную голову.
Терпение Петра, ласка и тихая любовь затянули тоненькой плёночкой забытья рану на сердце.
Потом весна и роковая встреча у кафе с Наталией Стрельниковой. Опять маленькая смерть, реанимация, больница, умершая выжженная душа и мёртвые глаза.
Снова Петя, поцелуи рук, долгие вечера в полутёмном отделе. Бесконечные сверки и заказы, поцелуи, не переходящие в большее. Понимал – не время. Время ласки и внимания.
И вот – новое явление угрозы его намерениям стать своим Марине и её дочурке Иветте.
Нервно передёрнулась, тяжело и покаянно вздохнула: «Не судьба – Вета только терпит. Не приняла, не легло на детское чуткое сердце. Значит, не наш мужчина, чужой. Надо отважиться и сказать ему, как есть. Немедленно. Пора подвести и эту черту».
…Дмитрий ожидал её на въезде в сквер у кафе, стоя возле новенькой серой «Волги», и держал в руке дохленькие цветы.
Успев спрятать улыбку, Мари подошла, сияя волшебными глазами.
Задохнулся от восторга, задрожал, растерялся.
Вынув из его стиснутых пальцев чахлые гвоздички, выбросила через плечо на газон и протянула руки, позвав в объятия.
Покраснев до корней волос, наклонился, обнял легко и почтительно.
Зарычала в уме: «С таким обхождением чувствую себя совратительницей малолетнего, а мне едва двадцать три! Я ещё сама маленькая».
Немного отвлекла от неловкости моложавая старушка, вдруг кинувшаяся со скамейки поодаль прямо к ним, причитая:
– Ну, не понравились тебе цветочки, так чего их вот так-то, на землю бросать? Ведь за них, пусть и малые, а деньги плочены! Транжирка! Отдала бы кому, вон, хоть дитю малому…
Грузная бесцветная бабёнка резво перешагнула невысокий кованый заборчик клумбы, куда упали цветы Иверова, и стала их выбирать из травы.
– Вот привереда, а! Швырнула, как мусор! А они очень даже ничего, постоят в вазочке и «спасибо» ещё скажут… Глаза порадуют и сердце…
Рассмеявшись ворчунье-колхознице, молодые немного отошли от неё, не разнимая рук и объятий.
Дима покраснел, как маков цвет, а Мари нежно погладила его пунцовое красивое лицо трогательными тоненькими пальчиками.
– Поехали?
Он стоит, замерев, не веря своим ушам от счастья.
– Или просто посидим в кафе?
В мужских глазах вспыхнула паника!
Прижалась и, положив голову ему на грудь, проговорила, заглядывая снизу, напитывая серые глаза изумрудом и страстью, задрожав голосом, почти шёпотом:
– Куда ты меня отвезёшь, Димка? К себе домой или в гостиницу?
Больше не нужны были слова.
Затих, перестал дышать, приблизил глаза к её зелени, перелил любовь и желание, выдохнув: «Ты уверена, Мариночка?..»
Вместо ответа подставила зовущие пьянящие губы под нежный целомудренный поцелуй.
Женщина всё стояла неподалёку и нахально рассматривала бесстыжую пару, ворча о распущенности молодёжи.
Хихикнув, ребята сели в «Волгу».
Увидев, как дрожат руки парня на руле, Мари мягко положила пальцы поверх них, сжала.
– Тссс, успокойся, милый. Не убей нас. Мы ещё не узнали друг друга настолько близко, чтобы возненавидеть, тем паче – убить.
Притянул в сильном поцелуе, обнял дрожащими руками, улыбнулся, безмолвно прося прощение за нервный срыв.
– Всё будет хорошо, верь. Только довези нас домой живыми, – погладила мужские губы большим пальцем, поцеловала мягко, с прикусом, прошептала: – Готов, Димушка?
Взяв в руки тонкое личико, поцеловал с обожанием в лоб, полыхнул жарким взглядом и тронул машину с места.
Через полчаса были в его квартирке на Даниловской.
Внёс любимую на трепещущих руках.
Сходя с ума от радости и счастья, готов был кричать о нём вслух! Мечтал об этом моменте с той самой минуты, когда посмотрел в её малахитовые глаза на операционном столе, после нежного похлопывания по щекам, разбудив от спонтанного сна перед наркозом.
«Сбылось! Мариша станет возлюбленной! И женой. Обязательно. Теперь это возможно – мама вышла замуж и переехала к новому мужу».
Через три дня провожала Дмитрия в аэропорту «Шереметьево».
Счастливого и влюблённого, окрылённого и желающего, во что бы то ни стало, достичь в профессии успехов там, «за бугром», чтобы вернуться сюда не с пустыми руками.
Гордого тем, что рядом идёт многолетняя зеленоглазая мечта, смотрящая на него с такой искренней любовью!
От её радостного личика невозможно отвести глаз.
Все мужчины оборачиваются, сворачивая шеи от красивой молодой девушки в потрясающем костюмчике именитой марки. Женщины шипят на свернувших шею мужей и любовников, дерясь с ними сумочками, пинаясь туфельками на высоченных шпильках и с ненавистью оглядываясь на юную миниатюрную красотку.
Глядя на обезумевшего от любви статного красавца-врача, Мари успокоилась окончательно.
«Теперь всё будет с ним в порядке. Справится, выдержит три года разлуки. И даже больше, если понадобится. Не напугает Димку отныне ни чужая страна, ни незнакомый язык, ни целый океан между нами. Вот теперь он настоящий взрослый мужчина: сильный, терпеливый, любимый, желанный, страстный и долгожданный! Я сделала всё, чтобы он себя таковым почувствовал! Пусть едет с лёгким сердцем…»
За трое суток любви ей удалось невозможное: влюбить, влюбиться и прожить маленькую семейную жизнь. Без этого он не выкарабкался бы из моря неуверенности. Приложила всё умение и силы, став Диме воздухом.
Оказался благодарным и способным учеником, сдав изматывающий экзамен любви на «отлично».
Самым трудным оказался тест на разлуку: обезумев от волнующих и ярких чувств, наотрез отказался уезжать!
Едва удержала от опрометчивого шага, предсказав ужасающие, катастрофические последствия этого необдуманного поступка.
Поняв и со слезами смирившись, в благодарность завалил любимую подарками.
Приняла лишь этот чудный костюм от Шанель, на который и сворачивали головы персонал, пассажиры и провожающие аэропорта.
Прижавшись, приняв прощальный, нежный супружеский поцелуй от счастливого, опьянённого врача, тепло улыбнулась, вспомнив Зеленцова и их вечный бой за первенство.
«Дмитрий навсегда победил своего вечного соперника по реваншам. Большего Александру никогда не получить. Безоговорочный победитель, Димушка! – махая рукой аэробусу, радовалась и грустила. – Счастья тебе, мой спаситель! Боюсь, нам не увидеться с тобой больше никогда. “Они” уже за моими плечами. Что-то случиться, чувствую. Боюсь, отбегалась; пришло моё время: “эти” заберут меня к себе. Тогда, для простой жизни я “умру”. Живи и будь свободен от меня и от “них” – это моя ноша, лети без тяжести. Лёгкого полёта и ровной дороги, любимый. Будь счастлив за двоих. Прощай!».
Февраль 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/02/11/437