16
Всё хорошо в меру, бабушка моя часто повторяла: «Вес да мера – Христова вера». Как ни радовала поначалу палаточная жизнь, но приелась: хотелось хоть какого-то комфорта, хотелось тёплых капитальных стен, а не палаточного брезента, нормальной кровати. Я мечтала о платье, о причёске, о туфлях на каблуках. Хотелось накрасить ресницы, к тому времени появились в продаже коробочки туши для ресниц – со щёточкой, похожей на зубную щётку, но тонкую и маленькую: поплюёшь в такую коробочку, поелозишь щёточкой и – на ресницы. Хоть и комками накладывалась краска, но ресницы длинные, тяжёлые, как у Гоголевского Вия, глаза огромными кажутся. Много-много позже появилась мода подрисовывать-оконтуривать глаза, изменяя разрез: моду переняли у древних египетских цариц.
Не только в моей душе поселилась тоска по цивилизованной жизни. Как-то разговорились об этом с Тасей. Она сказала:
– Нам ещё крупно повезло, мы не на Северном Урале, не в глухой тайге Сибири, где на сотни километров – ни души, где единственный транспорт – вертолёт, который тоже где-то далеко и вызывать его можно только в экстренных случаях по рации. А будет ли работать связь, не помешает ли какая-нибудь, например, магнитная аномалия – вопрос, и прилетит ли вызванный вертолёт – тоже вопрос. А у нас деревня под боком, баня по субботам, машина с шофёром. И в маршруты топаем не от самого лагеря, «лимузином» подкидывают поближе к отправной части маршрута. Так что жить бы да радоваться. Но… – она задумалась на какое-то время потом, раздражённо хлопнув себя по лбу, убив комара, неожиданно улыбнулась, – что делать? Слабые мы, человеки? По мягкой перине скучаем. Я вот по дочке, Анжелке жутко скучаю.
Вдруг мне в голову пришла ужасная мысль: а каково было девушкам на фронте? Как там обстояли дела с личной гигиеной, когда кругом одни мужчины? Я не однажды видела в кинотеатре – перед началом фильма «крутили» киножурнал «Урал» – документальный кадр с советской девушкой-регулировщицей в военной форме на разбомблённых улицах Берлина в дни Победы. Улыбается! Счастливая! Уловил кинооператор момент. А каково ей было каждый день в окопах, в грязи, в заскорузлой одежде? Там, где мужчина может или должен перетерпеть дискомфорт, женщине самой природой противопоказано игнорировать правила санитарии. Всё-таки на фронте женщине – каждой! – надо было давать звание Героя, решили мы с Тасей.
Мы – дети войны были воспитаны на героической литературе. Нашими кумирами были краснодонцы-молодогвардейцы, Павка Корчагин, Гуля Королёва, Володя Дубинин, даже литературный герой из другого времени – Рахметов, спавший на гвоздях. Мы тоже хотели быть героями и готовили себя к грядущим испытаниям. Тася удивилась, когда услышала, что и я тоже, как и она, подражая Рахметову, пыталась спать на гвоздях. Но это было давно, в школьные годы, а сейчас мне не хотелось никакого геройства.
– Наверное, мы старимся? – сказала Тася.
Ей не было и двадцати пяти.
С ранней юности меня влекла романтика походов, но никогда не было стремления к долгому сосуществованию с природой. Сейчас я оказалась в такой ситуации из-за мужа. Но Тася! Сама выбрала такую профессию. Почему? Что привлекало? Эта ежедневная изнурительная ходьба с рюкзаком за плечами, это подвешенное состояние из-за неопределённости результата в работе до самой последней стадии, до сдачи отчёта… меня бы это свело с ума. Я про себя уже решила, что проводить так каждое лето, корпеть над неинтересными мне «синьками» не буду. У меня совсем другая профессия. Я говорила уверенным тоном, но Тася заявила:
– Не пойдёшь ты против Журавлёвской воли. Куда иголочка, туда и ниточка.
И вдруг добавила: «А человек не должен никому принадлежать». Будто пригвоздила к позорному столбу, повторив почти слово в слово Григорьеву
Я начала мысленно заводиться: «Та-ак, –– не слишком ли много на себя берёте, дорогие товарищи? Сначала «белые рубашки», потом «вязаные трусики», а теперь «не должен принадлежать». Кто дал вам право так бесцеремонно влезать в душу?». Вероятно, червячок сомнения сидел во мне, он-то и вызывал раздражение, мне хотелось восхищения моей жертвенностью. Да, сложно познать самого себя, прав был мудрец Сократ.
Видимо, мои чувства отразились на лице, потому что Тася, коснувшись моей руки, спросила:
– Ты что?
– Ничего, – буркнула я и отвернулась.
Мне почему-то стало стыдно. Вспомнились слова моей мудрой бабушки: «Уныние и обида – большой грех, но вслух произнесла:
– Кому понравится, когда в душу лезут?
Тася удивлённо обернулась.
– Да, – запальчиво продолжала я. – Григорьевой интересно было, почему это мой Лёня в маршруты пижоном ходит, Ритка выговаривала, что я шерстяные плавки ему вяжу, ей наплевать, что у него радикулит, а ты заявила, что я не должна принадлежать. А что плохого в том, что один человек другому хочет удовольствие доставить? Да если бы все люди старались друг другу приятное делать, то… я не знаю… то войны никогда бы не было!
– Ну конечно, – спокойно перебила Тася, хотя в глазах её мелькнула и тут же исчезла улыбка, – жертвовать собой ради чьёго-то удовольствия ах, как хорошо! Захотел американец Аляску, царь великодушно отдал: «На, бери, дорогой, ты мне друг, товарищ и брат». Американец золото лопатой гребёт, а мы с носом остались. Захотел японец Дальний Восток к рукам прибрать, взять бы и отдать: далеко Дальний Восток от Москвы, пусть берут, лишь бы не сердились. Захотел Гитлер Россию завоевать, отойти бы нам в сторонку: земли у нас много, всем хватит. Так что ли?
– Н-ну, хватила. Я же о людях, при чём тут Гитлер или Америка?
– А чего ты хочешь? Хватила согласно твоей теории. А без войн человечество ещё долго не сможет жить, хоть ты лично разбейся в лепёшку.
– Но если каждый…
– Это мы с тобой – «каждый», А те, кто у руля, не «каждый». Войны начинают они. Весь мир.– это волки и овцы. А Америка хищник из хищников.
– А Россия, по-твоему, кто? Овца что ли?
– Россия? М-м… Россия – Медведь.
– Но медведь скальп снимает.
– В том случае, если его побеспокоить.
Тема явно мне не по зубам, и я примолкла. Тася задумчиво жевала травинку.
Я вспомнила, как задирала нос перед мальчишками, пока не встретила Лёню, как перед Валеркой Нагибиным, за которого чуть не выскочила замуж, корчила из себя принцессу, как он даже после моей свадьбы всё ходил и ходил мимо моих окон, хотя жил на другом конце города. Страдал. Понятно, кто из нас волк. Я представила себя на его месте, и мне стало страшно: вдруг отольётся? Обиды, причиненныё кому-то, всегда отливаются. В Лёне я была уверена, но… «Господи, пусть всё будет хорошо!»
– Ты что, в Бога веришь? – удивилась Тася.
Я пожала плечами: из комсомола ещё не выбыла, хотя на учёт на новом месте ещё не встала. Но сказать «нет» язык не повернулся. Я выросла в семье, где красный угол дома принадлежал иконе, и бабушка каждое утро и перед сном «била поклоны». Вера в Бога впиталась в меня с малых лет и не мешала параллельно верить в идеалы коммунизма, ведь его основные постулаты были почерпнуты из библии. Категория атеизма, существовала отдельно от моего сознания, думалось, это тема для передовиц в «Правде» или для громких речей с красных трибун.
Мы с Тасей сидели одни на бревне возле давно потухшего костра. Уже почти совсем стемнело. Воздух как парное молоко нежно обволакивал кожу: даже в августовские ночи иногда случается такое. Кругом было сонное царство, Лишь в камералке над чем-то «колдовали» Журавлёв с Антиповым.
Лёня трудоголик. Я ревновала его к работе и «накачивала» себя, но вслух почему-то сказала, что если бы о нас написать роман, он получился бы больше, чем «Война и мир».
– Не нами сказано: «все счастливые семьи одинаковы», – вставила Тася.
Я была уверена в том, что счастье, которое досталось мне, неповторимо, внутренняя гордость за необыкновенного мужа, за роман с ним, длящийся и после свадьбы, требовали выхода наружу.
В тот вечер, когда мы с Лёней познакомились, он нёс меня на руках, дав круг через весь город – от института до дома. Я была невесома, «как птичка», по его выражению, но в зимнем пальтишке, а оно тоже сколько-то весило. И такой дальний путь! Наверное, ему было тяжело, не котёнок же я. Было неловко, я не знала, куда деть руки. Обнять его за шею? – Стыдно. Потребовать, чтобы опустил на землю? Но я действительно чувствовала себя принцессой. Когда подошли к моему дому, он бережно опустил меня и нежно поцеловал в лоб. И назвал Дагомеей. Я подумала, что это имя какой-нибудь принцессы или феи, и он, наверное, так же думал, видимо ему нравилось звучание этого слова. Каково же было моё удивление, когда спустя какое-то время, я узнала, что это название маленького государства. Было смешно, но я не сказала об этом мужу, чтобы ненароком не задеть его его самолюбие. И не было никакой гарантии в том, что я не ослышалась.
Однажды, полгода спустя после свадьбы я заболела. И вдруг до умопомрачения захотела лимона. Вообще-то я не люблю кислое, а тогда приспичило. Было два часа ночи, когда Лёня куда-то ушёл. Мы – я и мои домашние думали, вышел ненадолго: «поди до нужника», как выразилась моя бабушка». «Нужник» был на улице. Но прошло полчаса, потом час, а Лёни всё не было. Все заволновались, я уливалась слезами: что меня дёрнуло сказать про лимон, не за ним ли он ушёл? Но куда? Ночь ведь. А зимой ночи длинные.
Явился Лёня утром – с лимоном. А прихоть моя уже пропала. Но чтобы не обижать дорогого мне человека, я, всё-таки съела тоненький ломтик, толсто посыпав его сахарным песком. За этим несчастным лимоном Лёня топал пешком до «Гастронома» в центре города, который работал круглосуточно, но лимонов там не оказалось, и он пошёл по ресторанам. Лишь в «Большом Урале» на его мольбу «сей секунд» продать лимон для больной жены, отреагировали должным образом.
А как он умел преподносить сюрпризы для души! Такую свадьбу закатил! Студенты все пришли с одинаковыми букетами – из гортензии. Лёня скупил все букеты в центральном цветочном магазине и раздал ребятам, чтобы они пришли на свадьбу не с пустыми руками: откуда у студентов деньги? А Лёня, «выкачивал деньги», в своё время заработанные в Германии.
Не сказала я Тасе о том, как дрожу при мысли, что Лёня может «бросить» меня. После нашей свадьбы я узнала, что из-за него какая-то девчонка чуть не рассталась с жизнью, напившись каких-то таблеток. У них с Лёней была любовь, и он так же, как меня, задаривал её неожиданными сюрпризами, так же ни от кого не скрывал свою любовь. Но потом ушёл. Никто не знал причины. Лёня просто вычеркнул её из своей жизни. Мне потом показали её на общей фотографии: высокая, красивая. Куда мне до неё! Хотелось знать, насколько правдоподобна эта история. Но лучше бы я промолчала: только у Лёни могло быть такое отчуждённое выражение на лице, когда ему что-то не нравилось, а стального цвета глаза теряли цвет и будто стекленели. Он небрежно бросил: «Слушай больше, собирай сплетни». И отвернулся, не стал меня успокаивать, уверять, что всё это неправда. Я сжалась в комочек, но потом стала искать оправдания ему: может, в той истории вовсе не его вина? Может, эта стройная и красивая, посмотрела «налево»? А Лёня не тот человек, который может стерпеть измену. Он болезненно ревнив и должен постоянно ощущать подтверждение любви к нему. Раньше, слушая рассказы о ревнивцах, я думала, что виноваты женщины с их ветреностью, их неверностью. Потом мне стало казаться, что ревнуют люди неуверенные в себе, неполноценные, ущербные. Про Лёню такого не скажешь: он хозяин жизни. Командир. Начальник по сути своей. Но если взревновал – а какая ещё может быть причина? – значит, дело в ней, в девчонке? Не убедила в своей любви. Или того хуже – всё-таки глянула на другого. Но тогда почему травилась?
Когда мне рассказали эту историю, я испугалась: выходит, своё счастье я невольно построила на чужом несчастье? И что же будет? Изменить я ничего не могла: решал всё Лёня. Мне оставалось только лишь стараться, так его «приворожить», чтобы он не представлял себе во всём мире лучшей жены, чем я.
Увлёкшись самоистязанием, я очнулась, услышав слово «талант». Тася говорила о том, что талант даётся не каждому, что это Божий дар и его надо нести людям, не размениваться на мелочи:
– Хотя, наверное, не зря говорят: талантливый человек талантлив во всём и на всё его хватает. Я не представляю себе жизни без своего Геши, но, видимо, нет во мне таланта жертвенности. Мне с Гешей просто хорошо и всё. Я ничего толком не умею, и мне нечем жертвовать Я и кухарка никудышная, потому готовим мы вместе. Хорошо, что у нас профессия одна. И мы как одно неделимое целое: Геша, я и Анджелка. По Анджелке ужасно скучаю, да. Наверное, зря на маму её навесила. Здесь как-нибудь перекантовалась бы вместе с нами. Большая уже.
– Сколько ей?
– Через неделю полтора годика исполнится.
– Здесь такие жуткие пауки водятся.
– А… ну да.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/12/1549