- Проснись… Проснись, Джек… Джек!!! – я почувствовал удар, который растекся болью в плече – это заставило меня открыть глаза и тут же прищуриться. Трудно было привыкнуть к слепящему свету, я ненавижу моменты пробуждения. В последнее время мой образ жизни стал оседлым, и чем больше я к этому привыкал, тем больше ненавидел себя за это. Стараясь мыслить рационально, я совсем запутался в своих желаниях.
Восемь лет я рисовал для себя путь паломника, понимая, что нет того Бога, который взял бы меня за грудки и хорошенько встряхнул, а потом мне вновь довелось увидеть Зои. Мы не расставались ни на день уже полтора года, обязательства друг перед другом множились, квартира на Хестер-стрит обрастала ненужными вещами. Религиозный символизм превратился в добротное употребление виски и гортанное карканье на углу Элизабет и Грант, где каждое утро я видел себя, хотя был уже совсем другим человеком. И теперь, я понимал, что это всего лишь еще один день, но мне хотелось разорвать цепь бесчисленных повторений пройденного, хотелось сделать так, чтобы Зои стала прежней, нагрузить нас проблемами, не имеющими ничего общего с бурлящим Стиксом, что разлился от Бродвея до Ист-ривер. Я привык не слышать во сне песни Манхэттен бридж, я вообще не слышал никакого гула, абстрагировавшись ото всего, и уединившись в квартире, словно в монастырской келье, где мерно проходили дни. Они сгорали, осыпаясь на ладони пеплом, что пах корицей и апельсином. И всякий раз я понимал, что любая неосторожность приведет к пожару с ужасающими последствиями, и я что-то могу не успеть. А потом я закрывал глаза, и улыбка торжествовала на моем лице, ибо я знал, что все знания и все ступени моей лестницы в небо, находятся внутри меня. Где бы я ни был, мне было не убежать от ответственности, возложенной на меня хозяевами тех миров, в которых я имел счастье побывать.
Я чувствовал удары и наполнялся блаженством. Она хотела, чтобы я опять был с ней. Она была рядом все это время и знала, что я не покину ее. Я же не думал ни о ком, кроме Подателя жизни. Он мог бы утешить ее и сказать, что в одну из дверей, которые он открывает, все равно придется войти, но Зои не признавала установленного порядка. Ей был необходим стимул, приводящий в движение колеса ее черного байка. О да, если бы мои глаза не открылись, она бы всадником Апокалипсиса пронеслась над адской бездной, взрывая черную землю, в которой копошатся миллиарды обреченных на вечные муки душ, и приставила бы нож к горлу повелителя ангелов. Она диктовала свои правила в Джерси, она покорила Манхэттен, она хорошо готовила блинчики и овощные салаты и неплохо управлялась с бензопилой. Нам бы подошел домик в Аспене, но при видимой удаче, у нас оставалось не так много возможностей.
Я чувствовал свое дыхание и ее. Какое-то время мне сильно не хватало прикосновения ее ладоней, но я не мог сказать ей об этом. Будучи запертым в клетке своего сознания, мне приходилось наряжать в ее одежду манекены и разговаривать с самим собой. Монологи становились смыслом моего существования. Я ни от кого не ждал ответов, не прыгал в черные тоннели, не ловил белого кролика. Иногда поражаясь стойкости безвременья, я пытался создать хоть что-то, что было бы похоже на реальную жизнь, но всякий раз возвращался к началу. Хозяин внутри меня не желал перемен и потому я стал постепенно отвыкать от своих попыток чего-то добиться. Запретное знание превращалось в бесформенную массу, тянулось мерзкими щупальцами ко мне и исчезало. В невесомости и пустоте меня не существовало. Один лишь разум, не имеющий четко выраженных граней, лепил образы из слов на сотне незнакомых мне языков. Возможно, было глупо уступать в данном случае, но стабильное состояние говорило о том, что я иду по правильному пути. Меня не бросало из стороны в сторону, как раньше. Мысли не путались, и паутина больше не липла к воображаемым пальцам. Так бы и продолжалось все, но в какой-то момент – это было всего лишь мгновение – я ощутил на себе ее взгляд. Сквозь завесу всей мерзости, которая меня окружала, я ощущал ни с чем несравнимое тепло, твердо зная, что это Зои. И мне хотелось откликнуться или подать знак, но безмолвие нарушало все мои планы, и она порой отворачивалась, от чего мне становилось невыносимо горько. Но, то был прогресс. Для меня это стало постулатом моего бытия. Я уничтожал книги, впивался зубами в бесформенность, я обретал себя. Разделив пространство вкупе со временем на ночь и день, мне удалось увидеть свои руки. Течение времени возобновилось, и теперь я мог считать, создавать и созидать. Это имело смысл, как прежде. Мне удалось услышать Ист ривер, клаксоны такси, ругань турков на улице. И, наконец, я стал чувствовать удары – один за другим, они сыпались на меня, а я смеялся.
- Джек!!!
Немного привыкнув к свету, я увидел Зои и медсестру. Подобно Нерону, я уничтожал все, что мне могло напомнить о заточении. Я вырывался на свободу левиафаном, с диким ревом и огнем в глазах. В глазах же Зои скопились слезы, она улыбалась, она схватила мою руку, прикоснувшись губами к ней, она вновь и вновь смотрела на меня, словно увидев возвращение смертного из мира мертвых. Мне помогли приподняться на локтях и подложили под спину подушку. Восемь месяцев сна. Теперь я был по-настоящему счастлив.