11
Осознав свою вину, пан Паниковский решил исправить её. Привёз однажды подарок – подранка-филина. Что-то связывало Колю с птичьим родом, не ёжик же ему «в руки пришёл», не зверушка какая-нибудь. Привёз на забаву людям, будто щенка ребёнку. Усиленно доказывал, что на сей раз не воровал, птица сама в руки пришла: «Понимаете, сидит этот слепошарый посреди дороги. Я его едва не подмял, за камень принял. Потом гляжу, вот те раз – птица! Кто знает, как он среди бела дня на дороге мог оказаться, не видит ведь ни черта днём-то. Поди, к людям захотел, на ощупь притаранился. Крыло-то висит, повредил, видно. А может, кто-то его… Не говорит ведь тварюга. А медицина ему точно нужна». Он решил погладить филина по широкой спине, но у того реакция мгновенная: развернув голову на сто восемьдесят градусов, резко ударил по вражеской руке коротким, но острым кривым клювом. «Ах ты тварь, – взвыл пострадавший, – в суп пойдёшь!».
Но в суп Филя не пошёл, а стал членом нашего коллектива. Правда, его трудно было заподозрить в дружелюбии, поэтому пришлось держать будто на цепи, привязав крепкую верёвку к лапе: лечить-то как-то надо было. Изъяв из аптечки лейкопластырь, прилепили к крылу лучину – лангету на медицинском языке, так выразился просвещённый в медицине Витя Фёдоров, его жена Верочка – медсестра. Тётьнат пожертвовала банку тушёнки, но Филя, хлопая глазами, гордо отказался, видимо считая нас врагами. А может, он думал, что мы, тупоголовые, не соображаем, что больному нужны деликатесы – живые мышки. Пришлось нашим мужчинам поднапрячься и наделать мышеловок. Не погибать же птице с голоду.
Началась жизнь по принципу «Не было у бабы заботы, так купила баба порося».
Приезжая с работы, прежде, чем идти к речке, люди интересовались настроением Фили, приносили гостинцы – разных насекомых.
Однажды я вздрогнула от пронзительного визга. Оказывается, Рязанов принёс Филе паука. Пока он раскрывал коробочку, сделанную из листков, вырванных из пикетажки, что с его стороны было огромным риском получить выговор от начальника, паук высунул лапу и Тася, увидев её, завизжала: «Тара-антул!». Генадий засмеялся: «Паникёрша. Какие на Урале могут быть тарантулы?» Но сбежавшийся народ бурно выразил недоверие к гостинцу: вдруг паук действительно ядовит, и Филя отравится. Паука поместили в литровую банку, натянув на её горлышко марлю.
Я панически боюсь пауков. Возможно, причиной послужило отношение бабушки к «мизгирям», как она называла пауков. Бабушка моя староверка, а староверы отличаются чистоплотностью, доведённой до абсурда: малейшее нарушение правил санитарии, особенно всего, что касалось кухни – не дай Бог, чтобы попользовался посудой иноверец – считалось грехом. «Мизгирь» в представлении бабушки был дьяволом, и если эта нечисть обнаруживалась в кухонном шкафу, посуду тщательно, не жалея мыла перемывали тряпкой, потом окропляли святой водой. Тряпку тут же выбрасывали. Всю эту процедуру совершали по бедности, а раньше, до того, как на царский трон забрались «красные», опоганенную посуду просто выносили «из дому» – за огороды. Могла быть и другая причина моих патологических страхов. Как-то в кинотеатрах города показывали иностранный фильм «Тарзан». Народ выстраивался в надежде перехватить «лишний билетик» чуть ли не за километр от входа в кинотеатр. Самый жуткий эпизод в этом фильме – он помнится до сих пор – когда мальчишка Тарзан попадает в сети огромных пауков и не может выпутаться из них, а пауки, медленно перебирая членистоногими лапами, подкрадываются к жертве, растягивая нервное напряжение зрителей. Этот эпизод часто снился мне, и я с криком просыпалась.
Какая-то другая нечисть или всё-таки тарантул, которого принёс из маршрута Рязанов, и которого заключили в банку, был страшен: серопесчаного цвета, исполосованный чёрной мохнатостью, с шестью оранжевыми глазами на верхней части башки, он был настолько огромен, что целиком не умещался на дне банки, лапы его поднимались на стенки. Экспонат этот хотели поставить на стол в камералку, но я активно и категорически возмутилась: работать рядом с такой мерзостью не позволяли нервы. Банку поставили рядом с Рязановской палаткой: принёс, вот и расхлёбывай. Но тут уж завозмущалась Тася. В результате банку перебазировали за пределы лагеря. После того женщины не проявляли никакого интереса к банке с её квартирантом, зато часто с той стороны был слышен мужской гогот: подкармливая паука мухами, они хохотали над тем, как тот подпрыгивал к жертве. Вот когда я поняла, что неспроста среди учёных в большинстве мужчины, они пытливы к процессам действительности, у них куда более страсти в поисках истины. У женщин любопытство другого рода, оно направлено к сущности души человеческой.
12
Однажды после полудня зарядил дождь, мелкий и холодный. Тётьнат тут же констатировала: «Ну-у, заутямил, как пить дать – на неделю». Недовольство её было непонятно, неужели в жару стоять у огня легче?
Варить под открытым небом в дождь – занятие не из приятных и вряд ли возможных. Но история с украденным гусем сыграла положительную роль: костерок был загнан в очаг. Название, конечно, условное, потому что хоть и было сооружено подобие жарочного шкафа, но на нём даже чайник вскипятить было весьма проблематично. Потому вскоре сооружение было модернизировано. Антипов откомандировал «пана Паниковского» в Магнитогорск, тот привёз плиту, колосники и самоварную трубу, Получился вполне приличный очаг. Над ним укрепили крышу, и вотчина Тётьнат, прибоченившаяся возле «столовой», приобрела цивилизованный вид. На радостях была приготовлена жарёха из грибов с картошкой. Народ благоухал чувствами и расходиться по своим ночлежным местам никто не собирался, тем более назавтра погода не предвещала солнца, и можно будет отсыпаться до «одури».
На столе костёр не разведёшь, поэтому в центр водрузили керосиновую лампу, которую я почти присвоила себе: используя дневное рабочее время на личные надобности, часто вынуждена была корпеть над «синьками» вечерами, а в камералке, к сожалению, люстры не сияли. Мне тогда и в голову не приходило, что керосин чего-то стоил, что начальник прощал мне мою нерасчётливость, что я должна быть безмерно благодарна ему.
Керосиновая лампа совсем не то, что костёр: она рождала желание чесать языки анекдотами, или рассказами-ужастиками. Из того времени в памяти остались лишь «чапаевские» анекдоты, где герой Чапаев с его адъютантом Петькой выглядели безмозглыми идиотами. Были и политические, но вспомнился почему-то один, касающийся личности Хрущёва. Звучал он примерно так: «Решили американцы полететь на луну и опломбировать её, чтобы потом заселить. Да опоздали: Никита её всю кукурузой засеял». Может быть потому и запомнился, что не вызывал антипатии, в нём не выносили «сор из избы». Мне всегда казалось странным, что даже в нашей компании, то есть среди людей, которых я хорошо знаю, отношение к главе государства было, как к парню с соседней улицы. Лёня мой называл его не иначе, как Хрущ. Я отказывалась это понимать и сжималась в комочек, обвиняя себя в невежестве и одновременно возмущаясь в душе: ведь даже в семье принято уважать главу её, почему же можно хихикать над первым государственным лицом, взвалившим на свои плечи такой тяжкий груз ответственности? С кукурузой, конечно, ошибся. Ритка рассказывала, как эта затея провалилась в Ленинградской области, но будто на следующий год снова повторили эту глупость. Но не преувеличивает ли она? И разумеется, недостойно руководителя такой державы, будучи гостем в другом государстве, колотить ботинком по трибуне. Но не ложные ли это слухи? Кому-то, может быть, Россия, как кость в горле, и её пытаются очернить. В конце концов Хрущёв тоже человек, хоть и Первый секретарь ЦК. Как известно не ошибается тот, кто ничего не делает! Размышляя об этом, я всё-таки предпочитала в такие разговоры не встревать, чтобы по незнанию, непониманию не сесть в лужу. К знаниям такого рода во мне тяги не было, передовицы в газетах пропускала, мне они казались все на одно лицо. Помалкивали и другие женщины, наверное, тоже считая разговоры о политике уделом мужчин. Откуда нам тогда было знать, что Хрущёву бы в ножки поклониться, за то, что спас мир от катастрофы, что вынужден был «пугать» Америку: другого выхода у него не было, ведь не так велик был наш арсенал. Впрочем, на этот счёт до сих пор существуют диаметрально противоположные мнения, потому не берусь судить.
В тот вечер к нашей компании присоединился шофёр Коля – Пан Паниковский. Истинное его имя понемногу будто забывалось, да и приставка «пан» исчезла, стал он просто Паниковским. Коля относился к этому спокойно, даже и сам частенько подтрунивал над собой, называл себя так же, да ещё и в третьем лице: с юмором оказался. Паниковский решил поддержать компанию: тоже рассказать анекдот. Уж кто-кто, а шофёры, говорят, щедры на анекдоты. Но едва он раскрыл рот, из него полились такие сальности, да ещё и с «украшением» – матом, что вся компания растерялась. Лёня первый осадил языкастого хулигана: «Но-но, Паниковский, осторожно, тут женщины». Паниковский, похоже, не совсем понимая, на всякий случай прикрыл рот ладонью и захихикал, будто извиняясь. Но интерес у всех пропал. Кто-то запотягивался, запозёвывал, настраиваясь на сон.
Но тут из своей палатки вылезла Тётьнат, видимо, наш хохот не дал ей заснуть. Подойдя к столу огорошила – начальника в первую очередь. Он хоть и не принимал участия в разговорах, но компанию поддерживал своим присутствием.
– Слушайте, – умоляющим тоном начала наша кормилица, – честное слово, не могу я больше терпеть…
– Чего терпеть, – опешил Антипов, – шумим? Так мы уже расходимся, отдыхайте спокойно.
– Мне позарез домой надо съездить. Правда. Хоть на недельку, а?
– А что случилось?
– Да ничё не случилося. Просто по семейным обстоятельствам. Ну, честное слово, надо. А не отпустите, так всё одно убегу. А?
В сложном положении оказался наш начальник: без поварихи нельзя и не отпустить не получится, коли та заявила «всё равно убегу». Тяжело вздохнув, отпустил. Тётьнат расплылась в улыбке: «Так я утречком и побегу, ага?» Едва она скрылась в темноте, Антипов, пожав плечами, вполголоса произнёс: «Странно, какие семейные обстоятельства? Никого ведь у неё нет. Одна живёт»
Мне вспомнились слова бабки-гадалки: «червовый король, дальняя дорога, казённый дом». М-да, кажется, неспроста тогда, на обратном пути у Тётьнат было такое загадочное выражение на лице.
Я испугалась, что обязанности поварихи, начальник взвалит на меня, всё-таки моя работа не так важна и не так трудна, как работа геолога в полевой сезон. Но Антипов – ах, какой он! М-м, прелесть! – распределил дни на всех женщин – поочерёдно. Это было, по-моему, справедливо. Тем более погода испортилась. Дожди. Какие могут быть маршруты?
Своим заявлением Тётьнат, наверное, больше всего огорошила меня: как не подивиться было тому, что я, как в воду глядела, когда мы с ней отправились к гадалке. Угадала ведь! Она действительно не из праздного любопытства шла, а с мыслью о женихе. И принарядилась, как на праздник. Смех! Ведь она, наверное, ровесница моей мамы. А может, и старше. Меня передёрнуло от мысли, что моя мама может как-то не так думать о мужчинах. Это было даже не смешно, скорее, гадко. Но что касалось Тётьнат, вызывало именно смех. Шила в мешке не утаишь, да она и не пыталась утаивать. Сама всё выложила.
Приехала она с большим опозданием, хотя отпрашивалась на неделю. А выглядела как! Будто только из театра: на голове немыслимая башня из буклей, правда, малость слежавшихся в дороге. Из-под распахнутого чёрного, сверкающего лаком дождевика выглядывало ярко-красное в крупный белый горох штапельное платье, шею облегали белые пластмассовые бусы. Погода направилась, но, видимо, была необходимость продемонстрировать наличие заграничной вещи – чёрно-лакового дождевика. На ногах белые носочки и чёрные лаковые туфли на каблуках, почему-то каблук выявлял некую косолапость, но это уже деталь, которую можно бы и не заметить. И зонтик… Тётьнат его даже раскрыла, чтобы все ахнули: зонтик цветной! Бежевый, с яркой каймой по краю. Где она могла откопать такой зонтик? У всех – чёрные. Может, тоже заграничный? На чёрном рынке купила? Да, красивый зонтик, – вздохнула я.
А жених, оказывается, появился совсем не ни с того ни с сего. Оказывается, он был и до похода к гадалке, и предложение давно сделал, но Тётьнат не решалась дать согласие, сомневалась: «Такой красивой да молодой супротив меня, думала, поди, не больно надёжной. А мне надо, чтоб до гроба. А потом… – она бросила на меня короткий взгляд и будто осеклась, – потом я чё-то так соскучилась, што подумала, ай, была-не была, пойду за него». Не выдала гадалку.
Брак им оформили «по блату» – без испытательного срока: знакомая в ЗАГСе работала. «Петя, конешно, коньяк ей купил, как без этого?» – добавила Тётьнат.
И ещё один сюрприз преподнесла нам повариха: со дня на день явится её избранник:
– А чё? У него отпуск, пускай тут отдыхат.
Когда объявился этот «красивой» Петя, у нас отвисли челюсти. Ростиком этот красавец-молодожён едва достигал уха жены, 26 Петя – жених Тётьнаты. Душа человек, заядлый рыбак и не в меньшей степени грибник нос, как у Буратино, усы, как у моржа, глаза, как у…нет, не хочу обижать человека… зато плешь – какая плешь! – как у Ленина. Дополняли портрет клетчатая рубаха и брюки-клёш.
Но первое впечатление оказалось обманчивым. Этот Петя – язык не поворачивался называть дядей Петей, а по отчеству его навеличивал лишь Антипов, я уже отмечала, что начальник наш обращался ко всем на вы и уважительно, – так вот, оказалось, что этот Петя – душа-человек. Заядлый рыбак, и не в меньшей степени грибник. А однажды приготовил такой плов, что мы дружно решили: наш Петя переплюнул самых лучших узбекских поваров. В Средней Азии приготовление плова – дело сугубо мужское. Спиртное? Ни-ни. Зато такие чаи заваривал из каких-то трав и корешков, известных одному ему, что прославленные англичане со своими чаями Пете в подмётки не годились.
В общем, появилась в нашем коллективе ещё одна интересная личность.
Филя тоже уже освоился, иногда даже позволял гладить себя по спине. Крыло у него почти зажило, он им шевелил, и может быть, скоро верёвку с его лапы можно будет снять. Если захочет, пусть летит домой, в лес.
Был ещё один тип – тот, в банке, но его интересной личностью не назовёшь.
Отпуск у Пети почти месяц, с выходными днями, разумеется. А выходным днём считалось воскресенье. Я к тому времени уже однажды была в отпуске. И мне полагалось в год всего двенадцать отпускных дней. Как так? «Стаж, девонька, нужен, стаж, да ещё и непрерывный, во-от – разулыбался Петя, – поработай с моё и тоже в два раза дольше гулять будешь».
Суббота была ещё рабочей, хотя двадцатый съезд партии сократил всем рабочий день в субботу и предпраздничные дни на два часа. По этому случаю Петя добродушно посмеялся: «Сначала устроили работягам соревновательную гонку, чтоб мы научились восьмичасовую норму за шесть часов выдавать. А нормировщики старались, чтоб норма-то наша выше была. Так что повыкачивали из нас силушки-то. Потом на станок вымпел ставили, мол «Передовик производства». Мне вон недавно поставили «Ударник коммунистического труда» и книжечку выдали, железку на пиджак, и фотокарточку на Доску почёта прилепили. Оно, понимаешь, приятно. А чё, у рабочего класса силушки не меряны. Можно и постараться для общего дела. Как ни крути, а жись всё улучшатся. Слыхал я, будто скоро суббота выходной будет. А давно ли мы, парнишки, вкалывали по двенадцать, а то и по шестнадцать часов? И никаких тебе выходных и отпусков. И ничё ведь, выдюжили».
Паниковский, сидевший в стороне от костра, недоверчиво встрепенулся:
– Ну ты, Петя, заливай, да меру знай. Это наш брат, шофер, может так-то ишачить, потому как, когда издалёка груз везёшь, так начальству неинтересно, что машина в дороге сломаться может, и ты лежишь под ней, как самый последний… – Паниковский, как ни старался, часто не мог удержаться от крепкого словца – сломался, не сломался, а груз во время доставь. Я потому и ушёл с того места, на хрен мне надо здоровье-то гробить. А ты…это… не мути воду, я знаю – на заводах порядок.
– А ты у маманьки своей спроси, каково в войну-то на заводах было. Да и сразу после войны не слаще. Часто у станка и засыпали. А дома тоже сразу спать заваливались, чтобы есть не хотеть. Голодно жили.
– А лет-то тебе сколько было, чё добровольцем не ушёл? На фронте, говорят, кормили и даже «сто грамм» перед боем давали.
– Я тогда на номерном заводе токарем работал, а там бронь была, танки делали. Но я всё равно хотел уйти добровольцем, только меня вдруг хворь свалила, а потом оказалось, что танки – это тоже фронт.
Пока Петя отпускничал, стол наш ломился от яств: чуть не каждый день жарёха из грибов с картошкой, а то и наваристая уха. А за разговорами у костра милое дело было солонцевать вяленой рыбёшкой.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/11/2103