«Если бы я мог знать. Этот Федотов овраг всегда был головной болью. Еще триста лет назад сюда сбегались разбойники и вся городская голытьба. Ведь знали, юродивые, что в непроходимую топь кривых улиц окраины редкий околоточный сунется. Да оно ему надо было? Запросто мог по голове дубиной получить, не спасла бы и фуражка. Триста лет прошло, а ничего не изменилось, все та же топь, вонь и покосившиеся хибары», - думал Вениамин Петрович, пробираясь по пыльной кривой городской улочке, змеившейся по отлогому оврагу. Покосившиеся черные деревянные дома, рассыпанные вкривь и вкось, казалось, подбоченились и взирали на экс-чиновника недобрыми глазницами окон из-под съехавших дырявых крыш.
Свора облезлых дворовых собак, выкатившаяся разноцветным грязным клубком из какой-то подворотни, с особым остервенение набросилась на ноги Вениамина Петровича. Мужчина отбивался как мог, но перевес был явно на стороне беспородной стаи. Только окрик какого-то блеклого субъекта, выросшего из пыли, заставил животных отступить.
- Сильно они вас? Давайте посмотрю. Я – доктор, Сергей Макарович, - субъект ловким движением подвернул разорванную брючину, – придется пожаловать ко мне. Я вам рану обработаю. А потом обязательно в больницу. Мы, конечно, старались за собаками следить, прививки делали, но лучше подстраховаться.
- Не стоит беспокоиться. Думаю, что пройдет само собой.
- Зря вы так. На поселение?
- Да, помогите отыскать пятнадцатый дом на Зеленой улице.
- А давайте я вас лучше провожу. У нас и заплутать недолго. Местных жильцов совсем мало осталось, расселяют нас, наконец. Ой, извините, - доктор осекся, вспомнив, кто перед ним.
- Да ничего-ничего. Я понимаю вашу радость. Жить среди этой пыли, вони.
- А пятнадцатый, поверьте, еще крепкий домишко. Правда, барачного типа, но, может, и к лучшему. Одному здесь без привычки плохо. Да остальные, признаться, совсем ветхие.
Мужчины свернули в переулок, заросший бурьяном таких фантастических размеров, что скрывал дома до самых крыш. Казалось, что пробирались по непроходимым джунглям. Экс-чиновник вспомнил свой недавний экзотический тур в экваториальную Африку, который ему организовал приятель из министерства.
«Запретить себе даже думать о прошлом», проговаривал он как мантру, стараясь думать только о кочках и торчащих пнях.
- Ну вот и пришли. Проходите, осваивайтесь. Если что, звоните, вот моя визитка, - доктор, сунув в руку Вениамина Петровича кусок серого картона, поспешил ретироваться.
- Пойду вещи собирать. Завтра съезжаем, - последняя фраза прозвучала издевательством.
«Видно сильно достала докторишку жизнь в этом болоте», – думал переселенец, пытаясь открыть замок. Но просевшая дверь сопротивлялась всеми своими ржавыми петлями. Наконец мужчине удалось попасть внутрь.
После дневного света очертания коридора просматривались с трудом. Вениамин Петрович решил немного постоять, пока глаза привыкнут, а потом уже отправляться на поиски отведенной ему комнаты. Тяжелый смрад сырого, плохо проветриваемого помещения вперемежку со сладковатым запахом гнили и терпкого похмельного амбре заставил мужчину закашляться. На звуки из туманного мутного коридора выплыл худосочный обитатель барака. Шаткой походкой, придерживаясь стен, он вплотную подошел к поселенцу и, икнув, спросил:
- Принес?
- Что принес? – не сразу сообразил Вениамин Петрович, брезгливо отодвигаясь от субъекта в грязной майке и рваных вытянутых спортивных штанах.
- А зачем тогда пришел? – продолжал тестировать жилец.
- - Жить я здесь буду, - экс-чиновник хотел обойти алкоголика и пройти, наконец, в свою комнату, но это ему удалось не сразу.
- Это как Михалыч что ли?
- Какой Михалыч?
- А такой Михалыч. Из пятой комнаты. Я вот здесь живу всегда. Моя комната шестая. А Михалыча совсем недавно подселили. Раньше в его комнате Кирьяновна жила, хорошая старушка. Веришь-нет, всегда на пузырек со своей пенсии давала. Ты, говорит, Паша, хороший парень. Это она про меня, меня Пашей зовут. Так вот. Ты, говорит, Паша, хороший парень, руки откуда надо у тебя растут. Только невезучий. Посему жалко мне тебя, возьми, сынок денежку, бутылочку себе купи.
- Ну и куда же славная старушка подевалась? Съехала?
- Съехала, - хохотнул алкоголик. В самое что ни на есть благоустроенное жилье, двухметровую избушку. Померла старушка, - его лиловое лицо вдруг настолько часто задергалось, что Вениамин Петрович испугался, что станет свидетелем приступа, а то и внезапной кончины своего соседа.
- Эх, жаль старушку, святой человек был. Мы ведь, поверишь, даже не сразу поняли, что померла. Ну не выходит и не выходит, а кто ее знает, что она в комнате сидит. Может сериалы смотрит? А уж когда душок пошел, тут мы милицию и вызвали. Ее даже крысы немножко того…
Вениамин Петрович сорвался с места, не желая больше слушать, что сделали крысы с несчастной старухой. Вслед ему неслось: «С тебя простава сегодня. Новоселье так сказать».
Засов на двери комнаты не показался мужчине надежным. Комната, в которой чиновнику предстояло провести ближайшие пятнадцать лет, напоминала большой шкаф.
«У нас гардеробная была в несколько раз больше и уютнее. Но ведь не тюрьма», - успокаивал себя, смахивая пыль с полок допотопного шкафа.
«Надо будет с этим Михалычем познакомиться. Неужели это сам Роман Михайлович Квасников, глава комитета по градостроительству? Ведь я и не знаю ничего о своих коллегах. Все так внезапно, в несколько дней.
Арест, СИЗО и суд. Самый странный суд и странное решение. Пятнадцать лет поселения в этом бараке, конфискация и принудительные работы в коммунальных службах без права занимать руководящие должности. То ли в насмешку, то ли по умыслу, жить бывшему чиновнику предстояло в злополучном Федоткином овраге, том самом, ставшим главным источником благосостояния и проклятия семьи. Уже несколько лет строка "расселение из ветхого жилья" кормила добрую половину городских чиновников. Вот средства, направленные на ремонт коммуникаций в этом овраге, например, позволили Вениамину Петровичу приобрести "Бентли". И не ему одному, делиться он умел, иначе не видать бы этой должности.
Жена за пару дней успела развестись и уехала к маме, забрав детей. Ее понять можно. После городского и загородного дома, после своего гаража с новенькими иномарками, после личных массажисток, парикмахерш, горничных, гувернанток, поварих, в этот Федоткин овраг, в эту клоаку? И ведь что удивительно, все дела мои на суде всплыли, все взяточки, про которые и сам забыл. Ох, эти тендеры, откаты, дома, машины, дачи. А как без них? Кто я без всей этой мишуры, что за председатель комитета по управлению имущества города? Да меня бы не в одну приличную тусовку не приняли. Только ли я брал? Где эти господа судьи видели чиновника мэрии, разъезжающего на отечественных «Жигулях»? А доля наверх. Почему о ней не спросили?»
От этих грустных размышлений экс-чиновника отвлек стук в дверь. На пороге красовался все тот же Паша.
- Во. Сам принес, - протянул он зажатую в кулачке бутылку. Давай за знакомство. Скоро и наши подтянуться.
- А что проходи. Что мне теперь терять? Имидж? Смешно.
- Что ты, говоришь, потерял? Какую имшу?
- Да забудь. Как тебя? А – Паша. Подожди, сейчас закуску организую, Вениамин Петрович достал принесенный с собой кружок колбасы, батон, головку сыра. Глядя на все это великолепие, Пашка одобрительно икнул.
- Тебя как кличут-то, сосед?
- Вениамин Петрович.
- Петрович, значит. А нас тут без тебя шесть человек проживают. Теперь семеро. Даже дамы есть, - Пашка шипяще захихикал и смущенно прикрыл грязным кулаком беззубый рот.
- Дамы, говоришь, - на Вениамина Петровича вдруг напала какая-то бесшабашность. Ему показалось, что теперь, наконец, наступило время настоящей свободы, свободы ото лжи и фальши. Нарезая колбасу, он искренне верил, что именно сейчас он по-настоящему счастлив, что, возможно, он еще и влюбиться может. Не выбрать подходящую кандидатуру, соответствующую статусу, а потом терпеть имитировать счастливые супружеские игры, разжигая себя непристойными фантазиями, а совершенно свободно влюбиться в простую Машу или Зину. Влюбиться как в юности до придыхания, до ночных стихов, до дрожи в коленях.
- Дамы, вдруг зарычал экс-чиновник и лихо набросился с ножом на сыр. Он резал, пластал желтоватые кусочки, представляя, как режет всю эту статусную возню, все эти игры взрослых деток. И с каждым новым кусочком, в груди Вениамина Петровича приоткрывался новый клапан, который усиленно гнал уже совсем другую кровь, кровь свободного человека.