Спиритический сеанс

    


     Среди ночи я услышал стук в свои двери. Кто бы это мог быть? Моя хибарка, а точнее заброшенная избушка лесника, самовольно мною занятая, была единственным строением на всю округу, и привлечь чьё-то внимание, конечно, могла запросто. Но в том то и дело, что забрести в наши чахлые леса совершенно некому. Охотнику, рыболову и даже грибнику здесь делать нечего. И нелюдимый лесник перестал-то сюда заглядывать. Этим летом из соседней области, где бушевали сильные лесные пожары, забрело восемь  шальных медведей, но, прочесав по прямой наш голодный лес, они не останавливаясь, удалились дальше. Волков давно перебили. Оставались только зайцы-грызуны. Они, да, были наглые.

     Стук повторился.

     Веки у меня дрогнули, но я так и не открыл глаза. Мне не хотелось выходить из своего мира, из своих мечтаний, из своего радостного путешествия по тем местам, которые я раньше любил и встреч с людьми, которыми дорожил. Признаться, я как поселился здесь, только и сделал, что подправил стоявшую в центре избушки печку. Вокруг неё моя жизнь теперь и протекала. Дров мне хватало, и я зачастую без всякой нужды топил печь и в уютном сумраке, разбавленном огнём раскалённой печи, грезил. Иногда, вспоминая детство, нарезал кругами картошку и пек её  прямо на раскаленной плите. Наверное, мне просто необходимо было какое-то время отдохнуть от своей прошлой жизни.

     Тем временем настойчивый стук повторился, и мне пришлось подняться со своего топчана. Оказывается, на дворе уже давно стоял день, это у меня за глухой дверью и закопчённым узким окошечком  были вечные сумерки.

     У двери стоял мой друг. Нашёл-таки меня!

     Раздражение моё вмиг улетучилось, и мы радостно обнялись. Заводить друга к себе в неопрятное жилище мне не хотелось, поэтому я с готовностью принял его приглашение проследовать к нему в машину.

    – Тут такое дело, Василий, –  сказал друг уже озабоченным голосом,  –  нужна твоя помощь.

     –  А что такое? – я с трудом скрывал радость. Как не свыкся я со своим теперешним положением пенсионера, отошедшего от дел, осознавать, что без тебя не могут – всегда приятно.

     –  Хорь принялся за старое!

     –  Сбежал?!

     –   В том то и дело, что нет. Но почерк его, паскудный.

     Хорь был насильником и убийцей. В свою бытность следователем я вместе с другом, он уже и тогда был следователем по особо важным делам, вывел этого Хоря на чистую воду и дал ему путёвку в тюрьму с пожизненным сроком.

     – Но как он мог приняться за старое, если отбывает пожизненный срок?

     –  Вот в том-то и дело! Мистика какая-то!

     – Ну, тогда поехали! – я махнул рукой в сторону города.

     Друг привёз меня к себе домой и несколько сконфуженный стал раздвигать на окнах глухие шторы и тушить зажжённые по углам восковые свечи.

     –  Это что такое? – удивился я, – ты занимаешься спиритическими сеансами?

     – Да это ничего, так, – совсем смутился друг. –  Света просто не было.

     Чтобы скрыть своё смущение, он быстро стал метать на стол содержимое  холодильника.

     –  А вот это лишнее, – заметил я.

     – Ну, за встречу-то надо, –  сказал друг, разливая водку по стаканам.
     – Я бросил пить.

     Тем не менее, друг налил мне полстакана водки и достал сигареты.

     – Я теперь не курю.

     – Не куришь? Ну, как хочешь, – друг положил сигарету рядом с моим стаканом, а сам выпил и закурил.

      –  В общем, дела такие…

     Друг мне рассказал, что кто-то периодически выкапывает на кладбище жертву, за изнасилование и жестокое убийство которой Хорь отбывает пожизненное заключение. Мало того,  жертву не просто откапывают, но  и ещё и глумятся над ней. Это происходит каждую ночь, с того времени как приговор в отношении Хоря вступил в законную силу.

     Но и это ещё не всё. Несчастья стали происходить и с другими лицами, участвовавшими в этом процессе. Главный свидетель Лебёдкин, уличивший Хоря в преступлении, попал среди бела дня  под колёса грузовика. Судья Кириллова, вынесшая обвинительный приговор, упала прямо в зале судебного заседании, запутавшись в мантии. Думали инсульт – оказалось, что просто пьяна. Больше её, в рот не бравшую спиртное, трезвой никто не видел. Спилась меньше чем за три недели. Чёрная магия, не иначе. Ну и со следователем, расследовавшим дело (то есть со мной), тоже, как все считают, случилось неладное, говорили, что помер при загадочных обстоятельствах (сам-то я не воспринимал свой уход на покой, как нечто трагическое – главное успеть сделать, что  мог, и что должен был).

     –  Его дружки мстят? – предположил я.

     –  Нет! – почти радостно воскликнул друг. –  Видеокамеры, установленные на кладбище, зафиксировали самого Хоря! Это он каждую ночь выкапывал свою жертву из могилы и продолжал насиловать её и убивать снова и снова. Это он крутился возле дома судьи и следователя (то бишь твоего) и это его видели рядом со свидетелем Лебёдкиным непосредственно перед гибелью последнего под колесами грузовика.

     – Так что же? Сбежал всё-таки? – недоумевал я.

     –  Опять таки нет! На месте гад, в камере сидит. Я и говорю – мистика какая-то!

     Не мешкая, мы отправились в тюрьму, где Хорь отбывал своё пожизненное заключение, благо она находилась в нашем городе.

     Мы достаточно легко преодолели многочисленные железные двери и оказались в оперчасти тюрьмы.

     Мой друг затребовал личное дело осужденного Хоря. И вот не прошло и десяти минут, как сердитый майор выложил перед нами пухлую папку.

     Друг с весёлым выражением лица пододвинул мне бумаги, и я углубился в чтение.

     К моему удивлению в этой тюрьме Хорь был единственным заключенным. Как сказал мой друг, мы не только, подтягиваясь за цивилизованной Европой, наложили мораторий на смертную казнь, но и на каждого осужденного к пожизненному сроку теперь закрепили по отдельной тюрьме. Поэтому сейчас его охранял целый полк внутренних войск, 254 надзирателя, 58 оперов, 120 выдрессированных овчарок и столько же кинологов. Его обслуживала кухня с 18 поварами, медчасть, насчитывавшая девять специалистов узкого и четыре врача широкого профиля, а также  два фельдшера, пять медсестёр и три санитарки. Кроме всего прочего в тюрьме на обслуживание заключенного было занято еще 320 человек: дворники, сантехники и так далее. Электроэнергией тюрьму обеспечивала специально для этой цели выстроенная электростанция. В год Хорю на пропитание выделено:

–  40 кг свинины;
–  50 кг говядины;
–  30 кг баранины;
–  200 кг картошки;
–  250 кг капусты;
–  100 кг морковки;
–  170 кг свеклы;
–  200 кг гречневой крупы;
–  200 кг перловки;
–  200 кг овсянки;
–  5 кг чаю;
–  5 кг молотого кофе;
–  2 кг растворимого цикория;
–  5 кг растворимого какао;
–  100 литров натурального сока в ассортименте;
–  100 кг сахара;
–  50 литров молока;
–  365 буханок хлеба;
–  70 кг кондитерских изделий…

     Периодически, по праздникам и в день рождения осуждённого от него принимался спецзаказ на праздничный обед, продукты на который шли уже по другой статье. Последний такой заказ был на любимые Хорем пельмени с деревенской сметаной...

     Я отложил в сторону дело и повернувшись к другу, всё это время терпеливо сидевшему рядом.

     –  Хочу лично убедиться, что Хорь на месте.

     Друг с готовностью нажал на кнопку вызова дежурного. Ему всегда нравился этот мой деловой тон.  Это значило, что я пришёл к какому то определённому мнению и дело, наконец, сдвинется с мёртвой точки.

     Хорь занимал камеру, состоящую из трёх секций: спальной (она же рабочий кабинет с телевизором и интернетом), тренажёрной и  санитарной (санузел).

     Перед дверями камеры, вдоль стены цепочкой стояли надзиратели с бесстрастными лицами. Помимо круглосуточного наблюдения за заключённым посредством видеокамер, за ним, с целью предотвратить суицид,  велось непосредственное наблюдение через специальное окошечко в двери камеры. Каждые десять минут надзиратели сменяли друг друга.

     Надзиратель, стоявший у камеры Хоря уступил мне свой пост, и я внимательнейшим образом наблюдал за постояльцем камеры. Хорь немного тренировался на тренажерах, немного играл в компьютерные игры, с кем-то лениво переписывался, дрессировал жившего в укромном месте таракана и мечтал. Да, Хорь любил мечтать. Мне, самому жившему сейчас уединённой жизнью в глухой лесной сторожке, было понятно, что это было его любимым занятием. Он лежал на диване, и рассеянная улыбка блуждала по его губам, а веки его дрожали от переживаемых эмоций и страсти. Плевать он хотел на беговую дорожку и велотренажер! Плевал он на просторы Интернета! Плевал, в конце-концов, на тюремные стены! Перед ним были другие просторы – просторы его  свободного мира, где он был властелином судеб!

     – Ну что? Ну как?

     Моему другу не под силу было такое терпеливое и глубокое наблюдение, ему не терпелось услышать от меня моё заключение. Но я молчал.

     Молчал, когда возвращались длинными тюремными коридорами, молчал, когда вернулись к другу, в комнату, пропахшую восковыми свечами.

     –  Да это он, –  наконец нарушил я тягостное молчание. – Это он продолжает изо дня в день насиловать и убивать  свою жертву, это он расправляется самыми изощрёнными способами со всеми, кто когда-то стоял на его пути. И ты тут бессилен.

     Я сидел за столом напротив друга, напротив нетронутого мною стакана водки с краюшкой хлеба на нём, нетронутой сигареты, и не знал, как бы ему объяснить проще, чтобы он меня понял. Ведь мы всегда, несмотря на нашу схожесть, общались на разных языках. Тем более сейчас, когда я ушел на покой.

     Когда друг оставил меня наедине с самим  собой в моём одиноком лесном прибежище, я снова улёгся удобно на топчане напротив печки и погрузился в свой мир, в котором так легко преодолевается время и пространство. Да, он у каждого свой этот так называемый внутренний мир. Мы в нём блуждаем, встречаемся с людьми, нам приятными и не очень, переделываем сделанное, доделываем вдогонку, исправляем. И где-то в неведомой точке пространства, где нас уже нет, создается новая реальность, с нашими поправками.

2.


     Я и сам не заметил, как очередной мой сон сменился замысловатой пляской огненных сполохов от печки на чёрном оконном стекле. Дрова в печке горели мерно, с  тихим шуршанием, как газ в газовом котле. Багровело не только окно, ну и углы в моей тёмной сторожке, одеяло и потолочные доски надо мной.

     Из головы не выходил друг. А точнее стакан водки с краюшкой хлеба на нём и сигарета. Почему я не выпил? Ах да, я же бросил пить. Бросил пить и курить…

     Выбил меня из привычной моей жизни этот его визит. Я поднялся с топчана, кинул во чрево печки очередную порцию сушняка и вышел на улицу. Яркие звезды в осеннем небе сверкали сквозь редкие кроны деревьев и напоминали мне огни последнего вагона уходящего поезда. В этом поезде я только что нёсся по неведомым мирам, с лёгкостью перескакивая из одной вселенной в другую, минуя чёрные дыры и огибая красных карликов. Визит друга выдернул меня из полёта и швырнул сюда, на Землю, где, оказывается, осталось после меня множество проблем и нерешенных задач.

     Я скользнул взглядом по освещенной ровным небесным светом крыше своей избушки и обнаружил, что это скорее полуобвалившаяся землянка,  грозившая превратиться в  едва приметный холм, чем жильё человека. Сбоку от входной двери, на железном крюке, висел достаточно свежий венок из железных цветов. А я-то думал, что это железный обруч от рассохшейся бочки, в которых лесники обычно делают свои засолки. Венок это оказывается, вот что!

     Конечно, замечательно, кто будет спорить – неведомые миры, чудесные полёты и путешествия вне времени и пространства. Ну, а если вот на это посмотреть другим взглядом, то получается, что я тут гнию, а Хорь продолжает бесчинствовать? Хорь, которого я, как мне казалось, придавил и укротил, выдрал его клыки и заточил в клетку, продолжает нести людям зло, попирая всё то, чем я дорожил, попирая мою жизнь!

     Как был одет, в помятом и старом, тонком, не для осени, костюме, в несколько запылённом галстуке, в кожаных, когда-то модных туфлях, я пошёл по натоптанной лесной дороге в сторону, откуда, как мне казалось, приезжал на своей машине мой друг, следователь по особо важным делам Лаптев Иван Сергеевич, пошёл туда, где меня ждал Хорь...

     Хорь был изворотливым, циничным и жестоким, он сознательно шёл на преступление. Но об этом я узнал только после нескольких месяцев предварительного расследования по одному жестокому убийству, сопряженному с изнасилованием. А поначалу, когда  только мои поиски привели к нему, я увидел перед собой старого знакомого, невысокого, щуплого с виду паренька, работавшего электрослесарем ЖЭУ №8. Опера привели его ко мне, потому что он недавно освободился из колонии, где отбыл, как говорят, от звонка до звонка, срок за изнасилование несовершеннолетней, привели среди прочих бывших насильников, подлежащих проверке. Пять лет назад, тогда еще не Хорь, а Слава Вантулло, пришел по заявке устанавливать на одну квартиру радиоточку. Дверь ему открыла, на свою беду, четырнадцатилетняя Ирочка…Слава тогда недоумевал, что он сделал не так? Разве девушки не хотят секса, как хотят его парни?  Хотят, еще как хотят! Только стесняются говорить об этом. Поэтому он, как настоящий парень и взял инициативу в свои руки. Ну да, девчонка немного покочевряжилась – ну это только по своей женской дурной природе!

     Слава Вантулло тогда в моём кабинете постоянно ухмылялся, без конца оглядываясь по сторонам (я, разумеется, думать не думал, что довольно скоро судьба снова сведет меня с ним). Кривая усмешка не сходила с его маленького звериного лица – не лица, а мордочки. Редкие, торчащие в разные стороны усики, длинный нос только усиливали его сходство с грызуном. Когда он понял, что ему не отвертеться, и посидеть за колючей проволокой за изнасилование несовершеннолетней Ирочки всё-таки придётся, он принялся хвастать:

     – Ну, а что я поделаю, если так устроен! Жена плачет и просит меня пожалеть её. Говорит, что я её затрахал. Даже подругу свою мне как-то у нас же дома подсунула, только бы я отстал, но и та, после нескольких встреч, стала избегать меня – слишком большой, говорит, у тебя! Боится, видите ли, что травмирую её...

     И вдруг, без всякого перехода, он оборвал тогда себя на полуслове и, глянув на меня исподлобья, сказал:

     –  А вы не боитесь, что я отомщу вам?

     –  Мне? Каким образом?

    –  Говорить не буду. Есть много способов. Взять хотя бы такой – накидаю вам в квартиру через замочную скважину радиоактивного вещества и всё, гуд бай, товарищ следователь!

    И тут же, не давая мне опомниться, он снова вернулся к делу, точнее к своей обиде на потерпевшую.

     –  И вы хотите сказать, что она была против? Да быть этого не может!

     Пять лет отсидки не прошли для него даром. Теперь это был не тот дурачок Слава Вантулло, а хитрый Хорь. И на этот раз он, научённый опытом тюрьмы, не стал оставлять в живых жертву изнасилования. И наловчился крутиться  на допросе изворотливым хорьком, оправдывая свою кличку.

     –  Да я же только что отсидел! Товарищ следователь! Да зачем мне кого-то насиловать и тем более убивать! Я теперь уже не тот Славик Вантулло, который после жены, да после её подруги идёт ещё в ванную и играет там сам с собою  в пять против одного! Я теперь больной человек, замученный вашей долбаной системой! Какие мне еще левые тётки  –  с женой суметь бы управиться!

     Редкие деревья, которые только издали напоминали лес и моя сторожка, только вблизи напоминавшая жильё, а со стороны глядевшаяся полуобвалившейся могилой – остались позади. Дорога неожиданно нырнула с низкого, размытого водой бережка, в реку, над которой, до самого неба, клубился густой туман, скрывший в себе контуры другого берега. Мне в голову не пришло снять с себя туфли и костюм – я как шёл по лесу, так и вошёл в реку. Медленно, по колено в воде, устремился к скрытому в тумане противоположному берегу.

     Погрузившись в туман, я забыл обо всём, забыл о себе, забыл о Хоре, забыл о его жертвах и о том, куда и зачем иду и только ощущал, что бреду по ровному дну и вода не поднимается выше моих колен, в какую бы сторону я не повернул. Вдруг, совсем неожиданно, словно я вынырнул из воды, я увидел в ясной дали берег. Он был ровный, без всякой растительности на нём, и светился каким-то рассеянным светом под нависшим над ним чёрным небом. Но мне совсем не захотелось выходить на него – там повсюду, насколько хватало моих глаз, лежали тела мёртвых собак и кошек. Я пошёл дальше по руслу реки. С одной стороны от меня клубился густой туман, с другой  – простирался берег с трупами домашних животных.

     Наконец я увидел, что-то подобие дороги, выходившей из реки на берег и петляющей среди холмов, усыпанных  останками животных. Возможно, это вовсе не было дорогой, но мне просто уже надоело идти по бесконечно ровному, совершенно не меняющемуся руслу реки и мой глаз  сам наметил дорогу. Я шёл по долине, усеянной неподвижными мурками, барсиками, жучками, полканами и уже догадывался, что скоро увижу то, что искал.

     Ожидание не обмануло меня. На окраине долины, за которой простиралась пугающая меня мгла, стоял самый обычный дом, из тех, что примелькались  моему глазу с детства  –  самый заурядный щитовой домик, которые обычно временно возводят геологи и которые стоят вечно.  Заглянув в окно, я увидел ту самую комнату, в которую еще совсем недавно привозил меня мой друг.
    
     На этот раз Иван не был готов к встрече со мной. Спал на диване, рядом с которым на полу лежала пепельница, заполненная окурками. Я легко проник в дом. Через открытую форточку. Уж и сам не знаю, почему через форточку, ведь входная дверь была рядом. Я не стал будить Ивана, решил дождаться, когда он проснётся сам. Мне было приятно ходить по его жилищу и неожиданно, как открытие, находить  в нём что-то привычное для себя.

     Обстановка для меня была одновременно знакомой и незнакомой, но что бы мне не попадалось на глаза – беспорядочно лежавшие на столе книги, висевшая на спинке стула одежда, пустые пивные бутылки в углу маленькой кухоньки – всё заставляло меня живо вспоминать дни своей жизни, когда я был рядом с другом. Учёба в институте, а затем и общая работа в одном следственном управлении, общие друзья…Последние яркие впечатления от его визитов ко мне в больничную палату с фруктами и  минеральной водой. Совместная поездка к Хорю в тюрьму для меня прошла будто в тумане, как во сне. Да и сейчас у меня кружилась голова, и я с трудом концентрировал своё внимание на отдельных предметах, словно я продолжал ещё грезить в своей лесной сторожке.

     Я ходил по комнате друга, и меня всё больше и больше охватывало то волнение, которое мне было присуще, когда я получал в своё производство новое  уголовное дело. Где  теперь то спокойствие и душевная уравновешенность, в которые я был погружён еще совсем недавно, до визита ко мне моего друга? Взбудоражил он меня, возмутил мой мечтательный сон!

     –  Иван, подъём! – крикнул я.

    Но Иван и ухом не повёл.

     –  Подъём, тебе говорят. Вставай, пора кончать с Хорём.

     Но Иван не шелохнулся, словно я не стоял у его изголовья и не взывал к его постоянной решимости искоренять зло. Сейчас я чувствовал, что смогу ему помочь.
 
     Склонившись совсем низко, я  прошептал ему в самое ухо:

      – Хорь готовит новое убийство!

3.

     Иван всхрапнул и, отгоняя от лица невидимую муху вдруг, резко оторвал от подушки голову. Внимательно прислушиваясь к утренней тишине, он повертел по сторонам головой, сел. Лицо у него было красным и опухшим. Сейчас  это скорее была морда шарпея, такие же складки на широкой физиономии  и узкие, щёлочками, глазки. Одеваться необходимости не было – похоже, выпив крепко накануне, он упал на диван и заснул, как был, в одежде. 

     Посмотрев на меня туманным взглядом, он произнёс:

     –  Свинья.

     Шаркая по-стариковски тапочками сорок пятого размера, он поплёлся на кухню, едва отрывая ноги от пола.

     – Какая я всё-таки свинья. Так напиться!

     Иван заглянул в холодильник, потрогал пустые бутылки, стоявшие в боевом порядке в углу, и вздохнул.

     –  Всё выпил!

     Наполнив под краном стакан, он в несколько судорожных глотков залил в себя воду и только после этого его взгляд несколько прояснился. Теперь уже спокойно и деловито, не замечая моего присутствия, он обыскал квартиру и наконец, остановился напротив стоявшего на столе рядом с потухшими восковыми свечками стакана с водкой, прикрытого сверху краюшкой хлеба.

     Молча выпил он,  предназначавшуюся мне, как я помню, водку и заел подсохшим кусочком хлеба.

     – Хорь готовит новое убийство! – сказал я.

     – Новое убийство, – повторил Иван.

     Взгляд его всё больше оживлялся, глаза заблестели, а лицо приобрело вполне приличный румянец на щёках, перестав быть багровой рожей.

     Он нашёл в карманах своей куртки сотовый телефон и, грузно плюхнувшись на диван, стал озабоченно его просматривать. Затем нажал кнопку вызова.

     – Дежурный? Да это я, Лаптев. Что? Чей рапорт?  Начальника тюрьмы?! На меня?! Что значит  "куролесил пьяный"? Да не был я там! Дома у себя отдыхал!

     Иван сбросил вызов и еще некоторое время сидел с озабоченным взглядом, погружённый в свои думы. А затем снова набрал номер.

     – Ну и что там я натворил? Наблюдал за осужденным Вантулло? Требовал его личное дело? Чёрт!

     Я усмехнулся. Ну, наконец-то Иван пришёл в себя!

     –  Да успокойся ты, Иван! Ничего ты не куролесил. Вёл себя вполне адекватно. Мы вместе с тобой там были. Ты приехал за мной на своём рено в лес, угощал меня водкой и возил в тюрьму к Хорю. И твоя обеспокоенность вполне обоснованна! Ты же сам говорил – Хорь продолжает бесчинствовать.

     – Вот, чёрт! – снова вздохнул Иван и беспокойно заходил по комнате. Он по-прежнему не обращал на меня внимания.  Да я и не обижался на него за это никогда. Ведь он всегда был первым номером в оперативно-следственной группе, а я, как правило, был на подхвате. Исключением было дело в отношении Хоря. Там я действовал самостоятельно, а Иван, как старший по должности, мне оказывал лишь кураторскую помощь.

     – Эх, Василий, Василий! – наконец сказал он с горечью в голосе, – а ведь я убеждён, что твоя болезнь – это дело рук Хоря. И со свидетелем Лебёдкиным тоже был не несчастный случай. А его ухайдакали! И опять же не без  участия Хоря!

     Я закивал согласно головой, обрадованный, что наконец-то мой друг пришёл в себя.

     –  И вот-вот совершится новое убийство! – сказал я.

     – Опять же судья Кириллова, – продолжал рассуждать Иван. – Я ведь её знаю как облупленную. Ну да, курица бестолковая, но чтобы спиться и превратиться в животное за какой-то неполный месяц? И это без всяких видимых причин? Нет, определенно, что-то тут не так!

     Иван забегал по комнате в поисках приличного костюма, а я, отодвинув штору на окне, увидел, что низкое утреннее солнце  подкрасило в красный свет мглистый туман на западе и там, стали угадываться контуры большого города. Я уже знал, в каком направлении надо действовать.
   
     Однако Иван решил поступать по-своему. Не слушая меня, он завел свой Лохан и, резко рванув с места, под визг жжёных шин, полетел в сторону суда. Я едва успел втиснуться на заднее сиденье.

     –  Ты же выпил! – не сдержался я от упрёка, хотя и знал прекрасно, что  бесполезно читать нотации этому человеку – Зачем! Зачем ты сел пьяным за руль!

     – Да я не пьяный,  – пробормотал  Иван, переключая передачи и набирая скорость. – Я с рюмочки наоборот, мыслю быстрее и внимательнее становлюсь.

     Надо сказать, Иван в следствии преуспел значительно больше, чем я. Хотя мы и начали одновременно, но я остался рядовым следователем, а Иван вырос в следователя по особо важным делам. Но я не завидовал его успехам, понимал, что мы с ним совершенно разные. Если я работал, не отступая в основном от рамок, в которые меня ставил уголовно-процессуальный кодекс, то Иван легко шёл на его нарушение. Ему ничего не стоило обмануть подозреваемого в убийстве, ничего не стоило, выбивая показания, воспользоваться всевозможными незаконными уловками вплоть до  изощрённых пыток.

     Если у меня дела раскрывались в лучшем случае через одно – не всегда удавалось найти улики, не всегда можно было «достучаться» до сознания убийцы или его совести, то Иван раскрывал всё что ему поручалось и во многом благодаря тому, что он со своими подручными оперативниками использовал самые примитивные методы, основываясь на том, что перед ним сидит не сознательное, разумное существо  –  человек, а животное, трепещущее перед силой и физической болью.

     Потратив в суде час на изучение уже сданного в архив уголовного дела в отношении Вантулло, Иван  вернулся в машину. По замелькавшим  вскоре в окнах автомобиля двухэтажным баракам,  одинаково раскрашенным жёлтой краской, я понял, что мы в посёлке машзавода, разместившегося на окраине города.  Здесь жило семейство Вантулло. Из трёх братьев Вантулло Славик и Мишка избрали себе нелёгкую тюремную стезю. Только один из братьев, самый старший, Эдуард, обзавёлся семьёй и постоянно работал на машзаводе мастером.

     – Что ты задумал? – спросил я Ивана с заднего сиденья. – Ты разве не понял, что сейчас на очереди мать и сестрёнка убитой Хорем девушки. Он готовит их убийство! Он как настоящий маньяк жаждет выстроить законченную цепочку злодейств!

     – Мишка! Мишка! – пробормотал Иван, ударив кулаком по рулю. – Как я сразу недопёр? Они же близнецы! На кладбище в кадр видеокамеры попал, конечно же, Мишка Вантулло, а не  Хорь. И возле дома судьи, и возле дома следователя видели тоже Мишку, а не Славика. И свидетеля толкнул под машину опять же Мишка! Он на свободе, а Славик в тюрьме. Хорь каким-то образом шлёт послания брату и тот мстит за него. И никакой тут мистики нет!

     – Нет, Иван, ты послушай – ты ошибаешься! – я разволновался. Иван пошёл по ложному следу! Я склонился к самому уху друга.

     – Дружище! Это Хорь был на кладбище. Это он продолжал глумиться над жертвой. И расправился со всеми участниками процесса то же он, и сейчас угроза  исходит от него, а не от его брата. Разворачивай-ка машину – едем к матери пострадавшей!

     Но Иван меня не слышал.

     – Мишаня, ах ты Мишенька-Мишаня! Ну, сейчас ты у меня попоёшь-попляшешь!
     Ивану с его крупной комплекцией в Логане было в самый раз, только руль в его руках был как игрушечный. Да, человек полагается на то, что у него есть. Ивану досталась сильная, подавляющая других воля и мощные кулаки. С мозгами у него тоже было всё в порядке, но он больше любил действовать прямой силой.

     Едва открыв дверь своей квартиры, Михаил Вантулло отлетел назад и упал, сражённый мощным ударом кулака в челюсть.

     – А ты как думал?!  – запальчиво произнёс Иван, потряхивая своим ушибленным кулаком. И быстро вошёл в квартиру, однокомнатную хрущёвку, единственной достопримечательностью которой была широкая, на всю комнату, кровать. Но не успел он оттащить на кухню обмякшего Мишку, как из ванной выскочила худенькая коротко стриженая брюнетка в трусиках и майке и с визгом набросилась на Ивана. Пришлось Ивану повозиться, прежде чем он смог связать её и, засунув ей в рот полотенце, бросить на кровать.

      После этого Иван усадил по-прежнему бесчувственного Мишку на стул и связал ему руки за спинкой стула.

     – Ты что делаешь, Иван! Ты с дуба рухнул, что-ли? Разворачиваемся пока не поздно!

     Я крутился вокруг друга и пытался образумить его. Таким я его еще не видел!

     Как только связанный Мишка пришёл в себя, Иван крикнул:
 
     – Это ты убил следователя и свидетеля Лебёдкина? Говори!

     Мишка вертел испуганно головой по сторонам и только беззвучно открывал рот. Похоже, он  потерял дар речи.

     Иван же даром время не терял, он натянул Мишке на голову целлофановый пакет и завязал  его на горле.

     –  Не делай этого, Иван, слышишь? Ты переступаешь черту! – крикнул я другу. Но он меня не слышал.
               
4.

     – Будь моя воля, – сказал как-то раз Иван, когда мы возвращались с ним с очередного выезда на место происшествия, – я бы, наверное, проредил население Земли минимум на треть. Выполол бы  как сорняки! И в первую очередь – убийц, насильников, воров.

     Я не спорил с ним. Итак было понятно, что друг делал такое заявление в полемическом задоре, мы только что отправили  в морг машину с растерзанным телом девушки, обнаруженной в лесопосадках.

     – Ну не могу, никак не могу, – признавался он мне, – забыть, что какой-нибудь добропорядочный с виду гражданин, стоящий со мной в очереди у кассы в продуктовом магазине, возможно, является убийцей и в то время, пока он набирает себе пиво, его жертва лежит где-нибудь в подвале, заваленная  старым тряпьем или гниёт в лесу, укрытая перепревшей листвой.

     Я понимал Ивана.

     К слову сказать, и у меня в сейфе пылилось десятка два старых зависших уголовных дел по убийствам. Это, значит, как минимум два десятка убийц только по моим делам спокойно разгуливают рядом со мной, жрут, пьют, считают себя полноправными членами общества. И это только по уже заведенным делам. А сколько людей, которые просто исчезли? Они не числятся убитыми, но на деле они под землей или под водой. Каждый год пропадает 80 тысяч, а по неофициальной статистике – так все 380! Понятно, что большая часть пропавших потом объявляется, но всё же много, много жертв …

     Когда я заканчивал уголовное дело в отношении Хоря, то я хорошо узнал его брата, Мишку Вантулло. Тот ещё мерзавец. За плечами – отсидка за убийство. Он с несколькими подельниками грабил стариков. Посылали впереди себя девицу, которая под видом социального работника проникала в квартиру пенсионеров. Пока девка пила на кухне чай с гостеприимной бабушкой, ела баранки с вареньем, Мишка Вантулло со товарищами  устраивал в квартире обыск. Искали припрятанные "похоронные". Как правило, искать долго не приходилась. Заветные бумажки лежали в шкафу в стопке простыней, либо в коробочке с лекарствами, либо под матрацем или подушкой. Если денег не было, годился телевизор, утюг, посуда.

     Не обошлось без убийства. Один безногий ветеран, увидел с кухни, где его обалтывала "социальная работница", как Мишка выносил из комнаты телевизор и коробку с боевыми орденами. Пришлось задушить деда шнуром от кипятильника. После этого случая уже особо со стариками не церемонились. Одной бабке проломили голову утюгом, другая сама задохлась, связанная и закиданная матрасами, да подушками… Кто-то из Мишкиных подельников получил 18 лет, кто-то 15, сам Мишка отделался восемью годами.

     После тюрьмы он, вроде, стал тише и хитрее, научился загребать жар чужими руками. Нигде не работал, просиживал вечера в кафе, в пивных, боулингах.  Завелись деньги у него, на шее закрасовалась массивная золотая цепь. Возможно, теперь он научился убивать тихо-тихо и прятать труп далеко-далеко...

5.

     Иван потуже затянул на Мишкином горле пакет и сказал негромко:

     – Это не прекратится, пока ты не скажешь, как ты убил моего друга.

     Иван подвинул себе табурет и, усевшись напротив пленника, закурил.

     –  Мне спешить некуда. Я в отпуске. Хоть целый месяц так могу сидеть. Только тебе, дерьмо, столько не вытерпеть. Времени у тебя совсем немного.

     Он глядел, как надувается и белеет пакет, как багровеет Мишкино лицо, и продолжал спокойно курить.

     Я не выдержал и стал трясти друга за плечо:

     – Прекрати, Иван! Ни к чему хорошему это не приведет! Мы просто теряем время!

     Иван обычно охотно меня выслушивал, когда дело касалось выдвижения первоначальных версий по убийству, мотивов преступления, толкования тех или иных гипотез по делу, но когда для него самого становилось всё ясным, тут уже он шёл напролом, не слушая ничьих советов.

     – Ты сам становишься маньяком! – я ходил нервно из кухни в комнату, где на кровати лежала связанная Мишкина сожительница, и в ещё большем отчаянии возвращался обратно.

     – Мы просто теряем время. Пойми ты! Пока мы будем здесь возиться с этим дебилом – убьют женщину с её дочкой.

     Но Иван продолжал курить и, глядя на отчаянное положение Мишки, успокаивался всё больше. Наконец он сорвал пакет с головы Вантулло и, дав ему отдышаться, произнёс:

     – Рассказывай.

     – Что рассказывать? – прерывисто дыша, с готовностью сказал
 Мишка, осторожно поглядывая на своего мучителя. Он пытался угадать его дальнейшие намерения.

     – Рассказывай, как убил следователя Белова Василия.

     – Но я же не убивал!

     – Убивал. Освежить память? У меня времени много.

     – Ну, нет же! Нет! Не убивал никого!

     Поняв, что Иван меня не слышит, я поспешил на выход. Для меня стало очевидным, что Иван находится на ложном пути.

     Когда я уходил, то попытался ослабить веревки, которыми была связана сожительница Вантулло, но у меня ничего не получилось, я был охвачен какой-то непонятной слабостью. В голове рефреном звучали  слова Ивана: "Как ты убил моего друга?"

     Но ведь  друг-то его – я! Это открытие меня, однако, не испугало, а лишь объяснило для меня самого и мою слабость и то обстоятельство, что Иван меня не слышит.

     Получается, я и есть тот убитый следователь Василий Белов? Вот откуда и моя необъяснимая лёгкость в движениях, моя невесомость и какая-то как во сне прерывистость, фрагментарность сознания. В каждое мгновение я готов бы снова провалиться в свой блаженный сон на охотничьей заимке, словно и не было никакого моего путешествия через туман, через реку к своему другу. Я чувствовал, что это открытие о своей смерти во мне вызревало уже давным-давно в том моём полудремотном существовании в лесной землянке.

     Осознав своё положение, я обнаружил, что не только стал лучше контролировать себя, своё сознание, но и приобрёл новые для себя возможности. Вот я покинул квартиру и спешу по оживлённой улице и в то же время я продолжаю стоять на кухне рядом с Иваном, допрашивающем Вантулло. Я видел разъярённое лицо друга, кружившего вокруг обессиленного, испуганного  Мишки, сидящего на стуле со связанными руками. Видел   женщину и её дочь, родственников убитой Хорем девушки. Убитые горем мать и сестрёнка погибшей от рук Славы Вантулло жертвы полгода ходили ко мне в следственное управление, пока я не закончил дело и Хорь не получил пожизненный срок.

     Теперь они спешили по направлению к Марьиной Роще, чтобы пересечь её, поставить свечки в храме и навестить могилку, в которой покоится их дочь и сестра. Я видел нависшую над ними угрозу. У беседки в глубине парке их уже поджидал убийца.  Не иначе, это Хорь плёл чёрную паутину в своей келье для новых своих жертв. Вот только я не знал пока, каким образом он раскидывает эту свою сеть. Ведь он лишён возможности покидать свою камеру!

     А Иван тем временем подтащил Мишку к ванне, заполненной водой, и окунул его в воду, не давая ему возможности глотнуть воздуха.

     – Говори! Как убили свидетеля Лебёдкина? Что сделали с судьей Кирилловой? Посадили её на стакан?

     Я бежал по улице, стараясь избегать людей, и удивлялся, почему я не лечу, коли такой бестелесный? Да и вообще, может быть мне и не надо никуда спешить, и я в очередной раз заблуждаюсь и вижу всё в ложном свете, а на самом деле нет никакой опасности для этой бедной женщины и её ребенка?

     Умер-то я из-за болезни, а свидетель Лебёдкин погиб вследствие несчастного случая из-за своей неосмотрительности, да и с судьёй Кирилловой, собственно, что произошло? В общем-то ничего особенного. Ну, стала алкоголичкой и совершенно потеряла,  свой, как говорят, моральный облик. Да и был ли он у неё? Ведь я её хорошо знал.

     Она заработала репутацию принципиального, неподкупного судьи тем, что, определяя наказание по приговору, автоматически давала на два года больше, чем того заслуживал подсудимый. Вилка в санкции статьи уголовного кодекса позволяла правопременителю, в данном случае судье, так сказать, учитывать конкретные обстоятельства дела. Вот она и учитывала. Учитывала, что строгий, пусть даже, немного больше чем нужно строгий, судья для вышестоящей инстанции более ценный кадр, нежели судья с сомнительно мягкими приговорами.

     При этом она всегда брала за основу своего приговора обвинительное заключение следователя, иногда слово в слово, справедливо полагая, что лучше ошибиться вместе с государственным обвинителем, чем получить взыскание за мягкое решение, не говоря уж про отмененный оправдательный приговор, оказавшись в одной лодке с адвокатами – прохиндеями.

     Ни женщина, ни девочка не услышали моего предупреждения. Мои слова о том, что в глубине парка их поджидает убийца, для них были слабым ветерком, движением воздуха, не дающим ни успокоительной прохлады, ни беспокойного суховейного жара.

     Кончилось моё время, когда мои слова что-то значили, а мои дела приводили к какому –  то результату. Но ведь почему-то я здесь? Почему-то по-прежнему я иду по следу убийцы и пытаюсь защитить возможную жертву преступления? Видать провидению угодно, чтобы уже на новом уровне, новыми средствами я продолжал своё благородное дело – свою битву со злодеями-упырями вроде Вантулло-Хоря.

     Мне даже стало казаться, что я, уже в своём новом качестве бестелесного духа прошёл некие курсы ангела-хранителя. Ну, конечно! В моей памяти всплыли сцены, где я из неведомого оружия поражаю коварных злодеев, притаившихся в засаде,  и сохраняю жизнь добропорядочным гражданам. Вот и сейчас  –  пусть меня и не услышали женщина с девочкой, но я забегу вперед и  молнией поражу притаившегося за беседкой злодея.

     Однако, оказавшись  в непосредственной близости от него, я только лишний раз убедился в том, что я никто и ничто. Вот он, средних лет неопрятный мужчина, удивительным образом похожий на Вантулло-Хоря. Те же два несчастных облезлых уха, тот же одинокий нос на рыхлом блине  бледного лица с нездоровым дыханием, указывающим на долгие годы, проведенные этим человеком в казематах вдали от общества. Неудивительно, что я спутал его с Хорем. И он в отличии от меня  –  продолжает действовать. Те же приёмы, те же ухваты, которые мною в своё время были обыграны в обвинительном заключении как специфические приёмы Хоря на охоте, тот же оставленный напоследок разрез от уха до уха на лице жертвы. Несамостоятельная судья Кириллова только закрепила приговором мою ошибку.

     Не в силах пережить свою беспомощность и, не желая видеть, как маньяк глумится над жертвами, я сделал шаг в сторону от места злодеяния, которое я не смог предотвратить, и словно неведомым вихрем, был затянут в мощную невидимую  пространственную трубу, по которой устремился на другой край вселенной.

     Не будь того проклятого опознания Хоря, может быть, я и вышел когда был в силе на след этого настоящего убийцы. Да, похоже, я тогда перестарался, готовя свидетеля Лебёдкина к опознанию. Ну, а как не готовить? В моей памяти еще были свежи впечатления от прокола, когда я как-то поспешил предъявить выжившей жертве задержанного по горячим следам преступника. И она не опознала его! Не опознала, потому, что ещё кровоточили её душевные раны, силён ещё был не остывший страх перед насильником. И насильник, а это несомненно был он, ликуя и торжествуя, спокойно покинул мой кабинет.

     Поэтому я перед опознанием Хоря предусмотрительно предъявил кулуарно свидетелю Лебёдкину фотографии Хоря, зная, что грубо нарушаю процессуальный кодекс.
 
     – Это он. Это он совершил убийство! –  подсказал я Лебёдкину, потому что видел, Лебёдкин сомневается, Лебёдкин колеблется. И Лебёдкин на опознании, среди прочих указал-таки на Хоря. – Это он. Это, кажется, его я видел в лесу, склонившимся с ножом над  трупом жертвы.

     – Так кажется или точно?

     – Точно, точно.

     Сейчас, пролетая в этой невидимой пространственной трубе, я видел, как мой друг, допрашивающий Мишку Вантулло, впервые в своей жизни засомневался в своей правоте и, впервые за последние сорок дней, –  в моей непогрешимости и честности. 

     Ни нарастающий в моей душе страх, ни тревога за своё будущее не могли пересилить зародившуюся у меня  надежду, что Иван  исправит мою ошибку с Хорем и не пойдет по протоптанному мной ложному следу.