ГЛАВА 5.
НЕ ВСПОМИНАТЬ!
…Не зря Мари себя ощущала маком.
Александр вкатил ей такую дозу его производного, что проспала тридцать шесть часов кряду!
Праздник Восьмого марта отметила доблестным медикаментозным сном.
Всё время рядом сидели её женщины, санитарка, старшая медсестра Оленька, Дмитрий и Александр, едва появлялась свободная минутка.
Чтобы не колоть новые дырочки в пропоротых до самых пяток тонких нитевидных венах пациентки, поставили сложный катетер в районе яремной вены.
Кто занимался деликатными вещами – даже думать не пыталась, боясь услышать правду.
…Солнце било прямо на постель, играя со складками пододеяльника и её рукой, лаская горячим теплом и нежной лаской.
Медленно повернула, следя заворожено за тенью от кисти, и стала перебирать пальцы, словно играя на струнах космической солнечной арфы.
– Как дитя!
Кто-то выдохнул восхищённо и потрясённо рядом.
Голову не могла повернуть – мигрень.
– Мариш…
Обошёл вокруг кровати и встал в зоне видимости глаз, придавленных тягучей болью головных судорог. Понял, присел на корточки, заглянув снизу в лицо, показавшись ей. Игорь-реаниматолог. В белом больничном халате.
– Господи, ну и видок у тебя! – выдохнул с ужасом, встал, шагнул ближе, нежно повернул её голову, уложил выше на подушку. – Голова? Мигрень?
На все вопросы, только закрывала глаза в утвердительном жесте.
– Я сейчас, – пропал.
– Как ты, Мариночка?
Варя присела на краешек постели; была полностью одетой и собранной.
– А меня выписали, прогоняют. Места нужны для других абортниц. Бывай, панночка моя!
Чисто по-мужски посмотрела и… страстно поцеловала руку ошарашенной соседке!
– Не забуду твоих глаз, девонька, до смерти! – заплакав, ушла, не дав и рта раскрыть.
Провожая глазами коллегу по несчастью, Мари тяжело и протяжно выдохнула, закрыв глаза с набежавшими слезами: «Оказия! Мариш, ты отрава! Ладно, мужики, но это… Бедная женщина».
Вернулся Игорь и привёл медсестру со шприцем на подносике.
– Здравствуйте! Я Даша. Давайте, Вам укольчик от мигрени сделаю, – щебетала, польщённая вниманием статного красавца-врача. – Вот так. … Работаем кулачком. … Оп, готово! Ручку держите. Да подольше. Ой, как у Вас все вены пропороты… – жалостливо вздохнула, метнула серый взгляд с поволокой на мужчину. – Я больше не нужна? Пойду, чаю попью в ординаторской, – вильнув попой, ушла, призывно стуча каблучками щегольских туфелек бордового цвета.
– Не расстраивай девочку. Тебя пригласили пить чай, скорее всего, наедине, – Мари едва усмехнулась, преодолевая боль в лицевых мышцах. – Последнее виляние попкой – подарок, может, аванс. Попочка-то – загляденье. Так бы и укусила нежно… – слабо улыбнулась, не в силах приоткрыть шире глаза.
– Я понял и заметил!
Юно рассмеялся, сел на стул рядом с кроватью, взял девичьи детские тонкие ручки в тёплые изящные ладони, нежно сжал, невинно следя за пульсом.
– Но я к тебе пришёл, а не к скучающим девчонкам в белых халатиках.
Посерьёзнел, с содроганием разглядывая лицо, больше похожее на чудовищную маску жертвы изверга: опухшее, с обильными кровоподтёками, гематомами, открытыми ранками. Задохнулся от ужаса: «Её кто-то избил перед клиникой? Муж?! Вот подонок! – спрашивать не решился, боясь побеспокоить кроху с такими чудесными формами тельца. – Как Дюймовочка!» Отвёл вспыхнувший взгляд, ругнулся в уме, взял несвоевременные эмоции под контроль.
– Так нервничал почему-то. Ты заразила страхом? Или я стал с тобой паникёром? – никак не смог расслабиться, лишь с нарастающей тревогой ощупывал взглядом сине-фиолетовое лицо. – Когда ты не позвонила тем вечером, сошёл от волнения с ума! Ребят из бригады переполошил. Оборвали все телефоны в этой клинике! Жаль, смена была трудная, сразу не мог приехать. Потом долго не пускали к тебе, ничего не объясняя – запрет врача и всё!
Возмущённый, смотрел гневно в окно, страшась рассказать правду: они приезжали сюда всей бригадой, пытались оказать помощь здешним медикам – получили отлуп по полной! Едва на подстанцию не сообщили местные эскулапы – скандал бы вышел знатный. Тогда Игорь запретил своим ребятам вмешиваться, действовал сам, только бестолку: его так и не пропустили к Марине.
– Меня уже по голосу узнавать стали здешние медсёстры, а их одинаковый ответ: «Состояние стабильное» чуть не довёл до бешенства! Пытался с врачом поговорить по-свойски, по мужски – тщетно. Отказывался от любых контактов. Категоричное «нет»!
Посопел раздражённо, взял клокочущие чувства под контроль, отвёл рукой с девичьего пульсирующего виска светлую прядь волос, прикоснулся сгибом пальцев, приятно холодя и остужая жар, вызвав у неё облегчённый стон и блаженную чувственную улыбку. Заволновался, горло перехватил спазм. С трудом проглотил, но с голосом справлялся плохо.
– Ишь, как бушует! Бедная. Почему самым слабым женщинам выпадают самые тяжёлые болезни? – не спрашивал, просто рассуждал вслух, отвлекая и отвлекаясь. – Чего я уже только ни повидал на своей работе. И знаешь, что самое удивительное? – загорелся, глаза вспыхнули, замерцали искорками; заалел чистым гладкими щеками, заиграл радостью на губах. – Как ни мучает и ни испытывает судьба – выкарабкиваются из абсолютно безнадёжных, редких, трудноизлечимых случаев!
Присел на кровать, склонившись, стал целовать её руки горячими губами, глядя в упор, прямо в зелень, поддерживая и… падая сам: «Пропал, Игорюха! Сгорел в изумруде глаз чертовки. Уже ль она?» Закрыл мятежный бунтующий взор, отогнал грешные огненные мысли, передёрнулся крепким телом.
– И ты встанешь и ещё утрёшь всем нос, малышка моя! – охрип.
– Есть сомнения?
Слабо усмехнулась, не сводя колдовского взгляда, прекрасно понимая, что он чувствует и переживает.
– Кто-то должен красивых деток рожать – стараемся. Пополняем популяцию уникумов из Красной книги, – мягко рассмеялась, стараясь не напрягать голову, мышцы лица и шеи.
– Выздоравливаешь. Чувство юмора возрождается.
Посмотрев в душу, воровато оглянулся и, увидев, что соседки давно вышли из палаты на цыпочках и деликатно прикрыли дверь, обернулся, сел на край постели в головах, придвинулся ближе. Ласковыми руками умело приподнял женское тело с высоких подушек, прижал спиной к себе и осторожно положил многострадальную голову Мари на своё плечо. Прильнул к сухим горячим пылающим губам с поцелуем: лёгким и воздушным, едва касаясь израненной кожи, как мотылёк.
Возбуждение резко сжало низ её живота, вызвав острую боль, вздрогнула, но не застонала.
Игорь обнимал и безотчётно невесомо проводил руками там, где ещё зияла кровавая рана её совести.
– Мариш, ты так слаба! Что случилось?
Ласкал плечи, грудь, руки, живот и колени, трепетно скользя по гладкому синему шёлку длинного китайского халата, расшитого крупными хризантемами. Задержавшись на впадинке пупка, тонко задрожал, порывисто вздохнув, закрыл глаза. Замерев на несколько секунд, справился с чувствами, только голос стал низким и чувственным.
– Почему все отводят глаза, когда спрашиваю о тебе? И врачи, и медсёстры, и твои женщины из палаты? А санитарка только заплакала и с трудом проговорила: «Теперь, слава богу! Бедная наша пташка!»
Вновь и вновь гладил губами ключицы, шею, личико и пухлые губы, прижимаясь, вызывая уже не боль, а крупную дрожь в девичьем теле и частое прерывистое нервное дыхание – страсть отодвинула страдания на задний план. Почувствовав, вздрогнул, дёрнувшись большим телом, отодвинулся, посмотрел потрясённо в пучину потемневшего изумруда, застонал. Не сдержавшись, начал жадно и сильно целовать по-настоящему, зарычав, забыв, где находится.
Подняв руки назад, вцепилась в его густые волосы, нервно стискивая пальчики, то сжимая их до боли, то лаская нежно и бесподобно.
Теряя голову, не отрываясь от её жарких губ, рукой гладил напряжённую высокую грудь, тонкую талию и бёдра. Лишь на секунду пришёл в себя и прошептал хриплым голосом: «С праздником, Маринка!», и опять в омут поцелуя с головой, прикусывая, рыча, дрожа и утробно стеная. Только и мелькнула в голове сладко-горькая мысль: «Всё, паря, это конец! Отгулял своё!», не испугав, а почему-то так обрадовав…
– …А вот это не только не желательно, но и весьма опасно, коллега!
Громогласный голос Александра отрезвил их сумасшедшие головы, заставив подпрыгнуть от неожиданности.
– Ну и видок у вас, ребята! – откровенно хохотал.
Стоял, поставив руки в бока, широко расставив ноги, рассматривая пунцовые лица, издеваясь, как над провинившимися подростками, застигнутыми родителями.
– Так-так, больная… Вижу, Вас поздравляют с прошедшим праздником? Присоединяюсь от всего сердца! – смеясь, рассматривал обоих. – Значит, нет повода для беспокойства о здоровье, Мариночка, коль о следующем ребёнке уже задумались! – с хохотом рухнул на стул, застонавший под мощной фигурой. – Будем знакомы, – старшой протянул первым руку выбитому из колеи молодому гостю, – Зеленцов Александр, штатный нейрохирург.
– Очень приятно познакомиться.
Смущаясь, полыхая от стыда лицом и ушами, протянул правую руку, представляясь в ответ, держа в левой девушку, продолжая сидеть.
– Киреев Игорь, реаниматолог-кардиолог с …-ой подстанции.
Мари не знала, куда деться от их воспитанности и галантности.
«Расшаркались, блин! Сейчас прогорю от стыда сквозь матрас и кровать, просыплюсь на пол мерзкой кучкой пепла!
Осторожно высвободилась из судорожно вцепившихся пальцев Игоря. Хихикнула:
– Вцепился, как в родную!
Бессильно откинувшись на подушки, прикрыла глаза, продолжая “есть” себя:
– Вот опозорилась! Чёрт дёрнул ответить на поцелуй! Но я так нуждалась в этом! Очень. Хотелось задвинуть подальше кошмар последних недель. Выбил из рамок. Потеряла голову и контроль напрочь…»
Очнулась от деликатного касания к руке. Открыла глаза: Зеленцов.
– Мариночка, я зашёл проведать Вас и попрощаться, – смотрел серьёзно и спокойно, без издёвки и осуждения. – Выслушайте меня. Всё, что произошло – под спуд. Так будет лучше. Это понятно? – увидев кивок, вздохнул с облегчением. – Забыть навсегда – это приказ: как врача, как простого обывателя, как ненормального учёного-психа. В самую глубь подсознания года на два-три, не меньше. Даже во сне не звать, не пытаться воссоздать, не имитировать условий, не зацикливаться на совпадениях и схожести ситуаций…
Строго смотрел тягучим вязким взглядом в глаза, притягивая, обволакивая, вызывая оцепенение сознания.
– Не вспоминать! – отрывисто рявкнул, и она… очнулась, дёрнувшись тельцем.
– Да что тут происходит?! – Игорь начал заводиться, смотря недоуменно то на Мари, то на серьёзного врача. – Мне здесь хоть кто-нибудь объяснит, в конце концов, что стряслось-то? К чему этот запрет? Для чего? – обратился к старшому. – Коллега?..
– Увольте. Не в моей теперь компетенции, – поднял руки перед собой, ограждаясь. – Все сведения занесены в историю болезни и папку личного дела пациентки, и только она вправе их вскрывать и оглашать. Простите, коллега, но Вы должны это понимать, как никто другой.
Встал со стула, поцеловал Марине руку и, хитро сверкнув светло-карими шальными глазами, приник к девичьим губам в откровенном поцелуе!
– Реванш у меня!
Быстро попрощавшись с вскочившим и ошалевшим парнем за руку, стремительно исчез.
– Алиса в стране чудес! – поражённо и хрипло пробормотал Киреев. – Того и жди, появится Чеширский Кот с загадочной улыбкой. Чистое безумие. Это я схожу с ума, или клиника опасным вирусом заражена? Может, объявить карантин? Кто источник и переносчик? Не ты ли?..
Рассмеялась от души, не сдерживаясь!
«Поцелуи подействовали! Больше не болят ни голова, ни живот – всё в порядке. Почти».
– Какая ты красивая, – смотрел на неё сверху, сияя откровенно влюблённым взглядом.
– Буду, когда синяки рассосутся.
Улыбалась, любуясь его счастливым лицом, сияющими тёмно-серо-голубыми лучистыми глазами, красивым славянским интеллигентным лицом и таким чувственным ртом, сейчас смеющимся, но столько обещающим!..
– Пока же похожа на жертву группового жёсткого изнасилования со специфическими характерными следами по всему телу, – хитро прищурившись, прикусила полную губу, как тогда, в реанимобиле. – Не хочешь взглянуть?..
– Сделаю это немного позже, – проговорил без смеха охрипшим страстным голосом. – Буду ждать этого момента с нетерпением! – нервно дышал, не сводя потемневших глаз. – Тогда ты всё расскажешь, что тут случилось, когда будешь в моих объятиях лежать обессиленная от любви и потеряешь бдительность. Тогда-то и допрошу с пристрастием, Маришка-хитришка.
Замолк, лишь сипло прерывисто дышал, не решаясь вновь сесть рядом с отравой с такими бесподобными глазами. Простонал безмолвно в каком-то исступлении: «Попался! Погиб!»
Словно услышала, улыбнулась маняще, погладила тоненьким пальчиком по его бедру.
Взвыл зверем!
Говорить расхотелось – вторили глаза и сердца.
Воздух в палате зазвенел от чувственности и неги, задрожал ощутимой вибрацией настолько, что гость понял: «Пора уносить ноги!» На миг присев на кровать, прильнул в жадном тягучем поцелуе и, почувствовав, что хулиганка прокусила ему губу до крови, вдруг захлебнулся неведомыми доселе экзальтированными слезами и… сбежал от вспыхнувшего, дурманящего, парализующего взгляда, бессильно прохрипев: «Ведьма!»
…Выписалась через день, пробыв, в общей сложности, в отделении прерывания семь дней вместо трёх положенных, и то не хотели отпускать – дала расписку.
Домой вернулась на такси, которое вызвал и оплатил Иверов.
Прощаясь, не выдержал и, взяв очередной реванш у Зеленцова, стал открыто и безоглядно целовать Мари. Потерял голову: откровенно признался в любви, умолял прямо из больницы уехать к нему, остаться навсегда в качестве жены; согласен был дождаться развода и помочь средствами. Ничто не испугало: ни жилищные проблемы, ни наличие дочери – обрадовался до слёз, что будет её растить! Не слушая тихих протестов и трезвых доводов, трепетно прижимал к красивому телу, гладя длинными пальцами девичью голову, лицо и шею… Прямо при санитарке бабе Вере.
Она его и отрезвила… половой тряпкой:
– Вот охальник! При живом-то муже… Окстись! Напал на крошку…
Сидя на лавочке у подъезда дома, слушала привычные шумы города, закрыв глаза, вдыхала воздух затона, уже освободившегося ото льда, и радовалась жизни. И это она-то, чуть не ушедшая с радостью туда, где её не было!
На работе появилась лишь на четвёртый день. Марины не было в группе с 5-го марта по 14-е число включительно. Хирург Иверов настоял на полном десятидневном больничном – боялся, что у истощённой, крайне ослабленной пациентки возникнет какой-нибудь рецидив. Обошлось.
…Бармалейчики чуть не затискали до смерти! Обнимали и целовали четверть часа: едва успевала освободиться от одних объятий, как приходил другой «обнимальщик» и принимал эстафету любви.
Родители умилялись, рассказывали о прошедшем без неё празднике и с ужасом рассматривали прозрачное, в цветных кровоподтёках лицо худенькой до прозрачности девушки.
– Не волнуйтесь, это скоро сойдёт, – успокаивала.
На все немые вопросы отвечала кратко, учитывая, что вокруг куча-мала ребятни:
– Реанимация.
Все ахали и охали, но обсуждать не решались.
Медсестра Ольга Силина отвела в тихий час в сторону и огорошила.
– Марин, тут такое случилось… – странно смотрела, словно не решаясь говорить, но, помедлив, продолжила. – В общем, 5-го числа часов в 10, наверное, ко мне прибежала Валова, что была на группе в твоё отсутствие. Как сумасшедшая влетела в медкабинет, глаза свои рыбьи вытаращила и как завопит:
– Там Маринкины дети с ума сошли! Стоят все столбом, куда-то смотрят вверх и орут!
Покраснела, опустила взор, тяжело вздохнула:
– Не стала её слушать и сама помчалась в группу. Господи… до смерти этого не забуду!
Закрыв в страхе прозрачные голубые глаза, некоторое время не могла продолжить рассказ. Собралась с мыслями.
– Твои детишки стояли у северного окна, смотрели куда-то в небо и все, до единого, кричали наперебой, звали тебя, просили не уходить и плакали! Такой крик стоял в группе, что я растерялась, пыталась их оттащить от окна, отвлечь, перекричать… Бесполезно! Кинулась к старшей – её нет! Подумала и побежала к нашей ветеранше, Нине Архиповне. Она со мной, как смогла, быстро приковыляла на своих больных ногах к тебе в группу, послушала детей, понаблюдала, тогда и сказала:
– Кликушествуют они! Слышишь, какие странные у всех голоса? Словно старики оплакивают покойника! Ох, что-то с Маринкой страшное происходит, а детки-то уж дюже её любят вот и держат на земле, не дают уйти туда, к праотцам!
Покраснела ещё больше, исподлобья смотря на молчащую и побледневшую Мари.
– Я чуть не высмеяла её, честно говоря. Вдруг твои детишки замолчали, как отрезало! Разбежались, стали играть, как ни в чем не бывало, а Архиповна и говорит мне:
– Ну, слава тебе, Господи, не пустили они её, отстояли! Теперь она вне опасности!
– Ушла, крестясь, к себе в группу. Я ещё полчаса посидела, всех посмотрела, послушала, температуру измерила – в норме. Словно это не они кричали целых пятнадцать минут, а мы все были тому свидетелями! Мистика…
Марина не могла произнести ни слова.
Как только Ольга назвала число и время, всё поняла.
«В тот момент я “ушла” в тоннель, там и слышала крики “бармалейчиков”, моих любимых детишек, – возвела глаза горе, благодаря и молясь безмолвно. – Спасибо, родные, что спасли меня! Если бы ни ваши крики и ладошки – улетела бы за грань с лёгкостью и… радостью».
Работа организовывала и жёстко контролировала, события в клинике отошли на дальние задворки памяти, как и приказал Александр. Это спасло от затяжного стресса, который неизбежно накрыл бы после вынужденного убийства двух сыновей.
Только ночами, проснувшись от непонятной тревоги, опять видела металлические стены тоннеля, словно он ждал её душу, не закрываясь ни на миг, затаился в засаде.
Понимала и старалась больше не попадать в роковые ситуации, стала осторожной на дороге и в быту.
Всё вернулось на круги своя.
Мишутку Стрельникова стали забирать дедушка и бабушка, что раньше происходило крайне редко. Смотря в глаза, разговаривали свысока, надменно, не позволяя никаких посторонних тем, кроме их внука.
А ей так хотелось узнать, куда же они выслали Алексея?..
Однажды, когда у заводил было неважное настроение из-за затяжной непогоды, решила их побаловать на полдник чем-нибудь сладким и запретным. Это была общая «страшная» тайна!
Уложив спать после обеда и убедившись, что плотная еда подействовала как надо, тихо сбежала из сада.
Перебежала дорогу, вошла в кондитерский магазинчик – гордость микрорайона. Долго выбирала из огромного ассортимента, растерявшись, никак не решаясь что-либо выбрать.
Не сразу сообразила, что за угловой витриной, заваленной до самого верха коробками с тортами, слышит знакомый голос пожилой женщины. Пока соображала, кто же это, она вышла в другой отдел.
Что услышала, просто поразило!
Запоздало догадалась: говорила бабушка Миши Стрельникова Лидия и товаровед, очевидно. Болтали обо всём, но Мари интересовала только одна тема.
– …А как у Вас подрос внучек, Лидия Алексеевна! – товаровед заискивающе льстила дородной заносчивой женщине-аристократке московского разлива. – И такой милый – весь в Наташеньку.
– Спасибо, Милочка Васильевна, на добром слове! – неискренно отвечала. – Он красавец у нас, но больше, всё-таки, становится похожим на своего отца Алексея. И ужасно скучает по нему!
– Приехал Ваш зять из командировки? – молодая женщина лебезила и пришепетывала. – Сколько он уже в отъезде?..
– Да уехал-то он совсем недавно, ещё и месяца не прошло, только Михаил необыкновенно сильно привязан к отцу. Просто невероятно, насколько! Как только Алексей уехал, так внук опять замкнулся и ни с кем не общается, – вздохнула. – Нет, он конечно с Наташенькой и с дедом ещё что-то лопочет, но не со мной, – с негодованием посопела некоторое время. – Зять уехал пока на три месяца. Как только стажировка закончится, он с дочерью поедет на полгода, а уж тогда о более продолжительном пребывании подумаем.
– Пока в соцлагерь? – тихо спросила молодая. – Или уже «туда»?..
– В Данию поехал. Соцстраны – пройденный этап, – довольно надменно изрекла. – Вот после неё в Италию их отправим, года на три…
Они ещё о чём-то говорили, но Марина не слышала уже. Долго стояла в полном оцепенении и… дрожала: «Если он уедет на несколько лет, мне не выжить! Я люблю Лёшу по-настоящему! Это станет катастрофой! Я не справлюсь без тебя, мой единственный…»
– …Ну, Вы выбрали, наконец? – с негодованием спросила продавец у покупательницы, стоящей сбоку прилавка и всё чего-то ожидающей. – Всё на витрине!
– Да, я определилась с выбором. Он у вас действительно великолепен, – говорила на полном «автомате», раздвоив сознание и держа чувства в железных тисках воли. – Пожалуйста, взвесьте полный «кирпич» щербета.
Дождавшись, когда бабушка Стрельникова выйдет в дальний отдел, выскользнула из магазина и стремительно бросилась в сад, ругая себя, на чём свет стоит: «Господи, я же детей бросила! Вот сумасшедшая! Тупица безответственная! Тебе что, беды с воспитанниками захотелось?..»
Влетев ураганом по ступенькам корпуса, распахнула дверь и вбежала в коридор, где нос к носу столкнулась с Надей.
– Не спеши так, Маришка. Они ещё спят. Я в окно увидела, что ты метнулась в кулинарийку, и пошла покараулить твоих детей, своих оставила с няней, – пристально рассматривала запыхавшуюся и вспотевшую девушку, потом тихо проговорила: – Приходи сегодня ко мне – разговор серьёзный есть.
На том и рассталась с вечной наперсницей бед и тайн, которая после выхода из больницы, сильно похудев, стала просто красавицей. Очень грустной красавицей-вдовой с двумя печальными и чудесными, как две капли похожими на папу, малышами трёх и пяти лет.
…Вечером состоялся разговор.
Стало ясно, что их совместной работе в ясельках приходит конец – Надя собралась уходить с копеечной воспитательской зарплаты на более высокую и перспективную, на завод.
– …Конечно, хрен редьки не слаще, – нервно курила, поглядывая в сгущающиеся сумерки за окном, – может, и похуже её будет. Но там есть пятидневка и выездной детсад на всё лето под Загорском в сосновом лесу. Будет, где закалиться и окрепнуть моим Нюське и Тошке. Заметь – бесплатно. Завод оплачивает всё сам, – ушла мыслями куда-то в сторону, опомнилась. – Иду пока кладовщицей на склад готового литья. Не спрашивай, сама ничего ещё не знаю! – засмеялась, подняв руки, «сдаваясь». – Вот поработаю – узнаю. Там и посмотрим. Может, в цеха перейду, на конвейер или обмотку.
– Как только там осмотришься – к тебе приду.
Стоило словам сорваться с губ, Марина поняла, что мучило последнее время:
«Мне стал не нужен садик без Алексея! Сколько обманывалась, прятала от себя правду – вылезла сейчас с этой фразой. Столько держалась за гроши и детскую любовь, но, потеряв неистового любимого, возненавидела эти стены, видевшие нас, огромные окна, отражавшие нас, детские глазёнки, подглядывавшие за нами, – грустно улыбнулась, задохнувшись от нестерпимой горечи. – Пришло, прозрение, только слишком поздно – не достать уж тебя, мой мальчик-непоседа. Одна. Без тебя, Лёшка, медленно умираю, истончаюсь, иссыхаю, превращаясь в невесомый и неуловимый лепесток на длани Бога. Сдуй меня, Господи, поскорее, молю… Оберни в прах… Не возрождай боле… Уничтожь совсем…»
– Господи… Марин, да ты чего ревёшь-то?
Наденька стояла перед ней на коленях на полу кухни и отирала неудержимо льющиеся слёзы из зелёных глаз девочки, которые так любил целовать Лёша, и тоже разрыдалась.
Так и ревели на темнеющей кухоньке каждая над своей потерей, оплакивая до времени ушедших и навсегда потерянных любимых.
Выплакавшись, долго выливали беды в раскрытые души и сердца, деля горе напополам.
Под утро, опухшие от слёз и недосыпа, решили: не вспоминать! Ни мужа Надежды Виталия, ни Алексея Марины. Пока – табу.
Февраль 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/02/10/862