Скворечник на... 3. На краю стою...

Ирина Дыгас
                ГЛАВА 3.
                НА КРАЮ СТОЮ…

      Время для девушки потекло стремительно.

      Метания на работу и в больницу к Наденьке, свои побегушки по подготовке к посещению хирурга на восьмое марта, да ещё несносный Лёша!

      Он опять стал шалить.

      Приходил пораньше, играл с сыном либо в раздевалке группы, если была непогода, либо на улице, когда выводила банду бармалеев на вольные просторы. Старался далеко не отходить, ненароком вовлекая её в забавы с Мишуткой, который от их обоюдного внимания и любви расцветал, возрождался из пепла дневного забытья, как птица Феникс! Без устали говорил и толково рассказывал о событиях дня, радовался неимоверно, когда отец неожиданно обнимал и целовал Марину. Ни ревности, ни плача, ни недовольства. Не было большего счастья для нервного мальчишки, чем повиснуть на их руках и летать над землёй, замирая от ощущения полёта и безграничного всеобъемлющего счастья – с любимыми, которые его обожают! Любил двойную «ручную карусель»: Лёша обнимал девушку с одной стороны, она его с другой, свободными руками брали за руки сынишку и раскручивались по кругу. Карусель в двух родных руках! Когда кружение затихало, поднимали их и сжимали кружок, оказываясь в общих объятиях втроём. Метнув взгляд по сторонам, мужчина целовал и сына, и Мари. Видя их слившиеся губы, сын сиял глазами и гладил ручками пунцовые лица.

      Ворчала только негодующе, когда в кустах или за павильоном удавалось застать её врасплох:

      – Что творишь? Готовишь сына к мысли, что могу ему стать мамой? Да кто тебе позволит развестись? Родители жены с радостью съедят с потрохами. Скорее убьют, чем отпустят. И ГБ твоё не поможет.

      Сколько ни ворчала – бестолку.

      Твёрдо решил развестись, чего бы ни стоило!

      Жена Наталия, тоненькая, высокая, ухоженная, с длинными тёмными волосами девушка, всё жёстче поглядывала на воспитательницу-провинциалку, сжимая тонкие губы в желании всё высказать ей в лицо, но почему-то не решалась: то ли воспитание не позволяло опуститься до склоки, то ли запретил Алексей, щадя чувства юной возлюбленной.


      …Надежду собирались выписывать из больницы, но накануне ей стало плохо.

      Перевели в реанимацию, поставили на искусственную вентиляцию лёгких после того, как откачали скопившуюся жидкость.

      Игорь пророчил воспаление лёгких, так и получилось.

      Еле выкарабкалась подруга.

      Мари только и говорила “спасибо” прозорливому умнице-врачу.


      – …Марина, тебя к телефону! – в группу забежала медсестра Оля. – Я посижу с детьми. Беги. Там врач, кажется, Надин.

      Кинулась в медкабинет, замерла сердцем от страшного предчувствия.

      Схватив трубку телефона, лежащую на боку, прислонила к горящему уху.

      – Марина. Я слушаю Вас.

      – Мариночка, здравствуйте! Это Игорь Андреевич, врач-реаниматолог! – весёлый голос звенел от радости, что слышит её голос. – Как Вы поживаете? Как подруга?

      – Плохо, – упавшим голосом просипела. – Курпулёзное двустороннее воспаление лёгких. Как Вы и предсказали тогда, доктор, – от волнения задрожал голос. – Она так плоха…

      – Нет-нет! Не расстраивайтесь, прошу! – воскликнул взволнованно. – Так, дайте подумать. Она в «Вешняках», кажется? У меня там есть знакомые врачи – надейтесь на лучшее, Мариночка, – голос потеплел.

      Ей так захотелось, чтобы сейчас оказался рядом с ней! Хотелось опереться на надёжное плечо, которое, не задумываясь, подставит.

      – Не плачьте, милая. Как жаль, что у меня так и не нашлось времени приехать к Вам. Я позвоню, как только переговорю со знакомым врачом! Обещаю! Пока, Мариночка…

      Вдруг связь разъединилась.

      «Даже не успела сказать спасибо», – вздохнула виновато.

      Вернулась в группу в слезах.

      Дети сразу обступили, стали успокаивать, прижимаясь тёплыми тельцами к её ногам и заглядывая прямо в душу разноцветными глазками.


      Надя пролежала в больнице до середины марта.

      Мари лишь радовалась, вздыхая облегчённо: «Хорошо, что её не будет, когда пойду к хирургам в гости, чтобы показать “нижние подробности”, как шутят абортницы. Пусть не волнуется, ей с лихвой досталось в жизни лишений и потерь».

      Теплое солнышко марта прогревало проталины, будоража людей весенними запахами, радуя прибавившимся световым днём и рановато прилетевшими грачами, воронами и галками. Они отчаянно орали, восстанавливая свои огромные гнёзда на развилках верхушек берёз и тополей, обступивших районную больницу.


      Поступила накануне операции, ближе к вечеру, 4-го марта.

      Пришлось понервничать: не хотели принимать – большой срок! Еле удалось уговорить.

      Едва разместили по палатам, кинулась к телефону дежурной – пошла навстречу.

      Поговорила и с Маргаритой – обещала молиться, и с Надей, уже ходящей по коридору этажа – что-то почувствовала и накинулась с расспросами, и с Алексеем – чуть с ума не сошёл, узнав, что Мари идёт на аборт!

      – …Чей это ребёнок, Мариш? – помертвевшим голосом вопрошал, едва дыша от потрясения. – Ты, практически, в разводе. У тебя есть ещё кто-то? – совсем упал духом Ромео.

      – Вообще-то, таких вопросов девушке не задают, важный товарищ-москвич при серьёзной должности, – старалась не говорить громко. – Большой мальчик, не надо объяснять, что я почти свободная, – сказав, пожалела. – Не переживай. Ребёнок законного мужа. Оставил о себе память.

      – Это так? – сомневаясь, произнёс натужно, но так же, как и она, тут же пожалел о сказанных словах. – Прости, милая. Дурак. Просто с ума схожу, вот и лезет из меня со всех щелей всякая непотребщина. Волнуюсь страшно за тебя! Не знаю даже, почему, – поцеловал трубку, шепча взволнованным голосом. – Береги себя, Маринка. Если с тобой что-нибудь случится – жизнь для меня окрасится в чёрно-белый цвет. Знай это. Целую, любимая. Жаль, что меня не будет где-то рядом. Завтра. Командировка. На три месяца. Не здесь, – всё тише и печальнее.

      – Мне тоже хотелось бы тебя увидеть, неистовый мой мальчик…

      Вздохнула протяжно и тяжело. Грудь стянула такая необъяснимая тоска!

      – Да что со мной может случиться? Я сельская горная жительница, а они живучи, как кошки, – попыталась шутить, только не шла шутка; помолчала. – Родной, это они начали действовать, да?

      Не ответил.

      Стало всё понятно: «Угадала. Развода ему не видать, как своих ушей. Богатые и со связями “на самом верху” родители жены приняли меры для сохранения семьи и порядка в клане элитных московских интеллигентов. Один за всех».

      – Я желаю тебе покоя и удачи, Лёшенька, – слёзы навернулись на глаза. – Не говорю «прощай», а оно лезет само…

      – Со мной та же история! – выдохнул поражённо. – Что происходит? Почему мне кажется, что мы с тобой больше не увидимся? Я люблю тебя, Маринка! – вдруг панически закричал в трубку, оглушив. – Ты слышишь, единственная моя?! Я вернусь, обещаю! Я всё равно разведу…

      Связь оборвалась на полуслове.

      Застонала, судорожно сжав в пальцах трубку телефона:

      «Бедный мой рыцарь. Отчаявшийся мальчик. Женили “по залёту” зелёным студентом, а теперь, когда пришло настоящее большое чувство, он не свободен. И никогда не будет. В их среде разводы не приветствуются. Любовница – пожалуйста. Развод – нет. Приличия никто не отменял. И двуличие тоже, – протяжно вздохнула. – Действительно, что вокруг нас происходит? Отчего такая тяжесть на сердце? Гормоны скачут? Авитаминоз? Весна начинается, никак. Или мы устали от неопределённости и недосказанности? Ладно. Подумаю об этом завтра, после наркоза».

      В прострации всё стояла возле стола дежурной медсестры. Очнулась, оглянулась – никого.

      «Пропала сестричка куда-то. Спасибо. Ещё кое-кому позвоню».

      Телефон долго не отвечал, потом, наконец, трубку сняли.

      – Да, Киреев у телефона, – сонный голос.

      «Господи, я его разбудила!»

      – Игорь Андреевич? Здравствуйте, это…

      – Мариночка, как я рад слышать Ваш голос! Вы уже побывали?..

      – Нет. Завтра. Боюсь. Страшно. Сама не знаю, почему, – грусть прорвалась сквозь наигранную весёлость.

      – Спокойно. С анализами всё в порядке? Вы в какой клинике? Смена чья?

      За массой вопросов и ответов, отвлеклась от тяжёлого предчувствия непоправимого.

      – …Очень квалифицированная бригада сейчас работает – для волнения нет причины, Мариночка! – донёсся добрый голос Игоря.

      «Вот блин, выпала из беседы! Да что со мной?»

      – Когда сможете встать – позвоните мне. Буду ждать! Удачи, Мари…

      Пропал на полуслове!

      «Да что происходит-то?..»

      Потрясённо выдохнув, с тяжёлым сердцем вернулась в палату.

      «Тревожно. Столько нехороших звоночков… Дай бог, не накаркать! Тьфу на тебя, пифия! Забыть! Завтра на операционный стол».


      В эту ночь не сомкнула глаз. Сон убежал напрочь. Просить у медсестры укола не решилась, боясь, что он повлияет на наркоз. Так и пролежала пластом до рассвета, вспомнив всю жизнь.


      Сидела в коридоре перед операционной и совершенно застыла душой, едва дыша, не чувствуя тела, словно стала невесомой и лёгкой, будто ничто не держало на Земле, даже земное тяготение.

      Обругала крепко: «С ума схожу, точно! А как же дочь? Её на кого оставлю? У меня, похоже, что-то с головой!

      Долго говаривала себя расслабиться и забыть тревоги – тщетно.

      – В первый раз, что ли? Два раза тут побывала. Ну же, Мариш, крепись!»

      И… продолжала дрожать.

      – Риманс, – равнодушно прочла медсестра и скрылась за белой дверью операционной.

      – Ну, Маринка, двигай! Твоя очередь. Не дрейфь, ты! Сама вся трясусь, как с перепоя, – поддерживала соседка по кровати Варенька. – Я тоже почти не спала нынче. Ладно, удачи!

      …Медленно легла на операционный стол, стала смотреть в потолок. Кровь застыла, сердце стучало еле-еле где-то в районе пупка. За окном, прямо напротив неё, висели громадные гнёзда ворон, которые усердно таскали в них мусор и ветки. Солнце светило прямо в её попу, согревая жаркими лучами, разливая благотворное тепло по закоченевшему от нервного тремора и волнения телу. Кровь оттаяла и побежала по сосудам горячей волной, ударила в голову: зазвенела, закружилась, вызывая тошноту.

      Последним неосознанным движением прижала к лицу маску-«лягушку», что сунула в руки пожилая равнодушная до флегматичности анестезиолог с блёклым, невыразительным, пресным лицом. Вмиг отяжелевшие веки опустились, и Мари… уснула!

      – Ты что, наркоз подключила?! – голос удивлённо вопрошал кого-то. – Так мы ещё и не готовы!

      – Да ничего я не подключала, Маш, – отвечал другой. – Сама посмотри: на нуле стоит.

      – Ты посмотри, она ведь спит! Не спала, наверное, бедная, перепсиховала.

      – Какая молоденькая! А худенькая… – кто-то горестно вздохнул над лицом. – Господи, что они совсем головой не думают, и все сюда табунами бегут? Ох, и бледна же! Аж синяя. Сколько ей?..

      – Щас гляну. Так… Риманс… Ой, ей только двадцать один, а уже третий раз здесь. Когда успела?

      – …Ну что, коллеги, у нас всё готово? – мужской голос.

      – Нет, доктор – пациентка спит. Сколько можем ей дать времени отдохнуть?

      – Спит, говорите? И без наркоза? Все бы так, – мужчина звонко рассмеялся. – Ну, минут десять ей даём, и за работу. В коридоре ещё полно желающих.

      Девушка куда-то уплывала, слыша их разговоры о погоде, ценах, яйцах по рупь-ноль-пять в магазине за углом, винегрете, принесённом из дома санитаркой бабой Верой, да с селёдочкой…


      – …Марина, просыпайтесь, – врач нежно похлопал её по щекам.

      Едва разлепила глаза.

      – Вот и отлично. Вы слышите меня?

      – Да.

      – Вы уснули. Мы не стали Вас тревожить.

      Удивлённо вглядывался в девичьи зелёные глаза, в светло-русые, почти пепельные волосы, виднеющиеся из-под операционной шапочки из бумазеи, оглядывал тонкое, словно фарфоровое лицо, сине-розовые подглазники, высокие скулы и пухлые губы с яркой болезненной окантовкой.

      – Такой сильный токсикоз?

      «Волнуется, выдержу ли операцию».

      – Меня зовут Дмитрий Иверов. Врач молодой, но эти операции – моя специальность. Всё будет хорошо.

      Тепло улыбнувшись, медленно опустил «лягушку» ей на лицо.

      – Валентина Степановна, прошу полтора. И следите. Боюсь, проблемная. Чувствую это.

      – Может, хватит один и два? Маловато в баллоне…

      – Я сказал полтора! И не сбавлять! – рявкнул. – Начинаем коллеги. Прошу максимум внимания. Спасибо. И, извините…

      В маске зашипело, сладкий дурман вцепился мёртвой хваткой в измученный последней нервотрёпкой мозг девушки, закручивая её сознание в тугую спираль: мгновенно, мощно, опасно, безвозвратно.

      Мари чётко понимала это, но что-то предпринять уже не могла – наркоз обездвижил, парализовал речь.

      – Зажим. Щипцы. Ещё. Номер три. Расширитель. Подтягиваем.

      Внизу живота появилась сильная давящая боль. Застонала.

      – Газ! Почему стонет?! – взвился!

      – Просили полтора – даю полтора, – флегматичный ответ над правым ухом.

      – Пульс? Давление? Глаз не спускать! Похоже, высокий болевой порог! – нервничал сильно.

      – Успокойся, Димушка! – голос совсем старый – санитарка.

      – А ты её группу видел, милый? – мягкий голос слева.

      – А что с ней не так? – уже со страхом спрашивает.

      – Третья отрицательная. Свёртываемость 11,08. Как допустили к операции?

      – Чёрт! Я уже всё вскрыл!.. – взбеленился! – Так… спокойно. Держим себя в руках. Плазму вызвоните. Срочно! – кому-то в сторону.

      Тут же хлопок двери.

      – Давление?

      – 60 на 50.

      – Что?! Господи…

      Круговое движение его руки, совершённое «ложкой» внутри, вызвало у Мари картину радара перед глазами: красный монитор с кругом, по которому бежит яркая полоска индикатора.

      «Рраз… Пошла по кругу. Рраз… Ещё один круг…»

      С интересом наблюдала, видя внутренним взором всё и вся вокруг.

      Смотря в самый центр круга, заметила, что это и не круг вовсе, а убегающий вдаль ровный колодец. Да и не колодец уже, а… тоннель!

      Сознание раздвоилось, и всё дальнейшее стала видеть, будто со стороны.

      «…Светло-серого цвета гладкие стены, ровные и блестящие, округлый потолок, бока и пол. Даже видны небольшие гладкие клёпки на стыках листов до блеска отполированного металла. Светло, чисто, тихо и спокойно. Ни звука, ни дуновения ветерка. Стою в начале тоннеля. На самом краю стою. Собираюсь идти туда, вдаль, где что-то виднеется».

      – Давление?

      – Пока прежнее.

      – Следим за показателями.

      «…Уже иду по гулкому коридору, а он звенит, словно из тонкого оцинкованного железа. Шаг. Баххх… Два шага. Баххх… Баххх… Будто на металлические носилки бросают тяжёлую арматуру. Баххх… Баххх… Баххх… Чаххх-чаххх-чаххх… Таххх… Таххх… Таххх… Металлический лязг бьёт по голове и раздражает, стократно отражаясь и дробясь о стены, повторяясь в многочисленных отголосках эха…»

      – Тампон. Да не мне – ей! Кровь из носа течёт.

      – И изо рта. Сейчас посмотрю, откуда… Нет, сцепила намертво. Губу, наверное, прикусила.

      – Давление не снижать!

      «…Иду тихо, теперь без металлического лязга.

      Вот появился лёгкий ветерок – щекочет щёки и тело, ласково так и невесомо, словно обволакивает и обнимает. Мне легко. С каждым шагом все легче.

      Всё. Не касаюсь пола тоннеля. Я лечу! Как воздушно и радостно не ощущать тела. В душе только лёгкий горный воздух. Вон и ледяная вершина впереди сияет и манит. Лечу!

      Слышу звон горного водопада, того самого, у ледника. На светлой вершине, кажется, праздник! Какая красивая музыка…»

      – Бахх! … Бахх! … Бахх!

      «…Засияли багровые всполохи перед глазами. Этот «бах» вызывает яркую кровавую вспышку, бьёт по глазам и мозгам!

      Что такое? С каждым «баххом» всё тяжелее лететь! Отстаньте.

      Я – луч света. Сама невесомость. Сгусток. Уже ничто. Меня здесь нет.

      Как высоко и просто. Танцую… Рай?»

      – Бахх! … …щайся! … Бахх! … …авай! … Бахх! … …нись же!

      «…Почему я опять на полу? Нет! Хочу туда, в воздух! Отпусти меня, пол! Не хочу в тяжесть и боль тела. Не вернусь. Там ничего хорошего. Всё лучшее здесь. Меня ждут. Я их уже ясно вижу…»

      – … …води меня! … …щайся, слышишь? … …то я тебе сделал?! Бахх! … …Очнись же! … Марина! … Умоляю! … Вернись к нам!

      «…Голос такой знакомый надо мной звучит…»

      – Живи, милая! Живи…

      «…Опять в коридоре, но он меня выталкивает. Тянет, как пылесос, назад, туда, на край!

      “Нет! Не хочу. Я там была. Не хочу в жизнь! Нееет!..”

      Цепляюсь за скользкие металлические абсолютно гладкие стенки тоннеля, но они такие отполированные, что уже ничто не держит меня в нём…»

      – Дима! Ты уже разбил ей всё лицо в кровь! Слезай со стола! На груди сколько сидишь?! Да здоровая бы уже умерла! А эта – птаха небесная была! В чём только душа держалась? Мощи! Слезай! Ты бессилен был… Сердце, видимо, остановилось сразу… Слазь! – кто-то прямо над правым ухом кричит.

      «…Заткнитесь все! Как же больно… Боль разрывает изнутри! И снаружи… Больно…»

      – Димушка, остановись! Она приходит в себя! Слышишь? Стонет.

      «…Кто-то плачет навзрыд над левым ухом!»

      – Услышала тебя всё же… Докричался… Успел… Повезло…

      «…Почему так холодно, больно и тяжело? Словно сидит на мне кто-то? Нет, слез… Хорошо… Можно и вздохнуть».

      – Марина! Маринка! Открой глаза! Ну же, давай!

      «…Над лицом что-то колышется белое и странное, но такое знакомое!»

      – Умница. Ещё открой… Радость моя… С возвращением, милая…

      «…Свинец давит на глаза, свет режет резко и беспощадно, тело терзает боль, грызёт изнутри!»

      – Ммм…

      – Подожди, я лицо обрабатываю, – голос толчками, прерывистыми и нервными.

      – Аййй!..

      Боль ослепила и залила свет кровавой пеленой.

      – Прости, за рану зацепил. Мария Николаевна, замените меня, пожалуйста – руки трясутся. Ещё больше травмирую только, – дрожащий и виноватый голос удалился, но остался где-то рядом. – Как она там? Шрамов не останется?

      – Как в настоящей драке побывала! Поверхностные все, без следа заживёт! Не умеешь ты бить, Дима! Не драчун по природе…

      Кто-то рассмеялся невинным, лёгким, невесомым и щекочущим смехом, заразив и Мари – дёрнулась.

      – Ну-ну… уже улыбается, посмотрите на неё. Ангел ты наш воздушный бестелесный… чуть не упорхнул домой…

      – Да цыц ты – уже ведь слышит! – испуганно, анестезиолог.

      Вдруг глухо зарыдал навзрыд мужчина.

      – Господи, Димушка, да не плачь ты! Жива она! Вытащил!

      Кто-то успокаивает. Санитарка.

      – …Дима! Подойди-ка… – голос донельзя испуганный, встревоженный, дрожащий.

      «Шаги. Лица. Наклонились, вижу глаза. Опять зависла и раздваиваюсь».

      – Что с ней?

      – Марина, ты нас видишь? – «Вижу».

      – Ответь, пожалуйста! – «Я и отвечаю».

      – Ну же, моргни нам! – «Ну, моргнула».

      – Маринка, пожалуйста, отреагируй хоть как-нибудь! – «Да я вам уже обморгалась, блин!»

      «Или… нет? Что происходит? Почему абсолютно не чувствую тела? Даже боли нет. Только воздух, пустота и лёгкость. Словно я лепесток дикой розы на поверхности реки Оспанки, плыву, колышась, а ветерок из ущелья подгоняет и толкает вниз по потоку туда, к водопаду. Водопаду… Падаю…»

      – Зовите нейрохирурга, быстро!.. – Дима зашёлся в паническом истерическом крике.

      Кто-то вылетел пулей в двери, громко хлопнув.

      – Марина, ты меня слышишь? Господи, да что произошло-то? – обернулся к анестезиологу. – Что было? Ну?!

      – А чего Вы на меня так смотрите? Не первый год я тут стою. Всё как всегда, – голос флегматичной женщины рядом. – Давление держала столько, сколько Вы приказали. Столько газа на неё перевели – троих можно было на нём почистить, – засопела недовольно и раздражённо. – Потом отключила, когда разрешили убрать «лягушку». Всё.

      – Что-то не так пошло. Где? Проверьте все препараты, что ей вводили за последние сутки, живо!

      Наклонился над помертвевшим, заострившимся, белым девичьим лицом: безмятежный покой, глаза широко распахнуты, а в них зелёная бесконечность, омут без дна.

      – Очнись, пожалуйста. Всё в порядке. Никаких нарушений. Ты же слышала. Вот, чувствуешь, я держу твою руку? … Пожимаю. … А так ощущаешь? … А укол чувствуешь? … Слышишь? Ответь же!

      «…Да, я всё слышу, Димочка, сероглазый ты мой, не волнуйся. Только нет у меня тела – потеряла в тоннеле. Не чувствую, не ощущаю, только немного вижу и слышу. И пока дышу…»


      – …Ну? Что тут стряслось? Что за паника? Какая ещё бодрствующая кома, к чёрту?! На абортном столе, к тому же!

      «Громогласный какой, прямо иерихонская труба! Мужлан».

      – Слава богу, Александр Евгеньевич, Вы на месте! Я в растерянности. Ничего не понимаю. Всё в штатном режиме прошло. Не в первый раз ведь. Впала в кому, похоже. Не реагирует ни на что, не моргает, но сразу после наркоза на боль откликалась! Сейчас и на неё нет реакции, – голос отчаявшийся, дрожит.

      «Отошли к окну. Не слышно! Шуршат бумагами. Спорят тихо».

      – …Не выдумывайте! Накрутили тут себя!..

      Нейрохирург склонился над больной.

      – Ух ты! А какие глаза-то! Бажов, да и только! Ну-с, шкатулка ты моя малахитовая, будем открываться?..

      «Что-то блестящее в руках, куда-то мне за ухо заводит…»

      – Ай!

      – Ну, вот. А вы – кома. Ступор психотропный! Вот придёт в себя, хорошенько расспросите, где она была во время наркоза.

      – Постой… Ты хочешь сказать, что она была там, откуда не захотела возвращаться? – Дима не поверил своим ушам. – Ну, это ты загнул, Александр!

      – Скажи откровеннее и проще: «Сам ты псих!», – расхохотался врач, – и я не обижусь! Дима, вьюноша мой недоверчивый, поверь уж мне: психика – самая загадочная штука на земле. Потому и практикуюсь на таких вот неординарных случаях, – вновь склонился к лицу пациентки. – Ну, зеленоглазая наша ящерка, как дела?

      – О, смотри, улыбнулась! – Дима склонился тоже. – Уже нас слышишь?

      – Слы-ша-ла всё…

      – А, что, убедился?.. – опять зрелый мужчина. – И многое они тут наболтали?

      – Дос-та-точ-но… Лет на пять…

      – Вот, мотайте на ус! Они всё слышат! – и, смеясь, ушёл, топоча.

      «Медведь!» – фыркнула беззлобно.

      – Коллеги, поздравляю с ошибкой! – рассмеявшись с облегчением, заговорил Дмитрий. – Прошу у всех прощения за грубость и резкость. Каюсь.

      «Зашумели, загалдели, обнимаются, просят друг у друга прощения, радуются. Есть чему…»

      – В общих чертах, у нас всё закончено? – спрашивает у кого-то.

      Наклонился к девушке.

      – Марина, плод извлечён благополучно, всё чисто, последствия практически исключены. Да, хотел ещё сказать… Вы меня хорошо понимаете?

      – Всё в-по-ряд-ке…

      – Вот и прекрасно. А речь вернётся очень скоро. Это от нервов, вероятно. Что хотел сказать-то… У Вас был двойной плод, потому так долго возились. Эти два мальчика не хотели умирать… – тяжело протяжно вздохнул. – Как муж разрешил их убрать?

      – Раз-вод. Вот-вот бу-дет. Пьёт.

      – Вот оно что. Понятно. Был бы хороший мужчина, не пришли б сюда, верно?

      – Да. Люб-лю де-тей. Меч-та-ла о дю-жи-не…

      – Тогда, этот аборт – его грех. Ему и отвечать перед богом.


      …В палату привезли на каталке, переложили осторожно, приподняли спину, подложив ещё две подушки. Боялись, что «схлопнутся» лёгкие после сильного и долгого наркоза.

      – Следите за ней. Она побудет в заторможенном состоянии ещё пару дней, – Дима был рядом.

      – Это что такое творится-то?! Чуть не убили девку! Кто там у вас доктор? – Варя.

      – Я доктор. У Вас ко мне есть вопросы?

      Иверов строго посмотрел на притихших женщин, набившихся в палату. Склонился вновь к девушке.

      – Марин, медсестра в курсе. Будет следить за давлением и сердцем. Всё будет хорошо, верь мне.

      – Спасибо, Дим. В норме. Не больно.

      – Не разговаривай. Голосовые связки от наркоза ослабли. Я боялся за тебя с самого начала.

      – Я слышала. Не волнуйся, – улыбнулась почти свободно, попыталась приподнять руку.

      – Вижу, моторика возвращается! – обрадовался.

      Нежно взял тонкую девичью руку, поднёс к губам, поцеловав, хитро посмотрел в изумрудные глаза и… слегка укусил нежную кожу.

      – Больно! Хулиган, – омыла лицо тёплым малахитом, ясно улыбнулась, распахнула глаза.

      Окинув её голову взглядом, осторожно снял бумазейную шапочку с больничными штампами, освободив светлые волнистые волосы из плена. Полыхнув восхищённым взором по густым локонам, нежно растрепал их трепетными пальцами.

      – Всё в норме, слава богу! Боль чувствуешь, прикосновения тоже, голос почти восстановился, – положил пальцы на её миниатюрную руку, лежащую на одеяле. – Мне пора. Пойду освобождать девчонок от мук совести! – сжал сильно кисть.

      Ушёл, скользнув на прощание по худому личику тягучим, чувственным, бархатным взглядом пронзительных серых глаз: «Пока, чудо лесное!»

      – Ну, Маришка, и натворила ты делов! Весь корпус на ушах стоит! Ох, и забегали они! Ну, чисто крысы!

      Варенька, присев на край постели, протирала её лицо прохладной губкой, окуная в миску с водой и спиртом.

      – Да, девка… Если б ни твои глаза-озёра, упустили бы тебя – эт точно, – смеялась, колыхалась крупным телом деревенской сильной женщины, поражённо покачивала головой в светлой косынке. – Надо мной твой доктор, уж точно, не трясся бы так! А уж как он там, в операционной, кричал!.. Мы, с испугу-то, враз оттудова смылись! – зыркнула на проём двери. – Вон, глянь, уже «повывесились» трусихи наши. Боятся идти теперь, а надо.

      На пороге палаты кучкой стояли испуганные женщины, заглядывая друг другу через плечо, приподнимаясь на цыпочки, перешёптывались, переглядывались.

      – Всё в порядке, девочки, – тихо прошелестела виновница переполоха и паники. – Не виноват доктор в моём состоянии… – задохнулась от долгой речи.

      – Молчи! Он и не разрешил тебе разговаривать! – Варенька вскинулась.

      – Послушайте, – приподнялась при помощи подруги. – Непереносимость наркоза. Скрыла…

      Обессилено откинулась обратно на подушку и… залилась слезами запоздалого испуга.

      – Всем всё ясно? Вопросы ещё есть? Нету? Выметайтесь отсюдова! – шутя, Варя выгнала любопытных из палаты. – Мариш, я пойду на чистку, а ты поспи пока. Доктор приказал. Спать!

      Мари не нужен был чей-то особый приказ. Смежив глаза, совершенно обессилев, провалилась в забытье, еле успев помолиться: «Только бы бог послал простой сон. Не хочу опять оказаться там, на краю».

                Февраль 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/02/10/843