7
Однажды я пристроилась с этюдником на берегу речки, в узком её перешейке: росший на противоположном берегу куст ракиты красиво отражался в воде, а камни – и искрящиеся на дне, и торчащие из воды – служили передним планом.
Этюдник – громко сказано. Перед отъездом в поле Лёня соорудил мне фанерный ящик и отдалённо не напоминающий этюдник. Лист фанеры мы нашли на помойке: магазина для умелых рук, где можно было бы относительно недорого купить какие-либо промышленные отходы, ещё не было, мебель на помойки не выбрасывали. Необходимые материалы хоть для поделок, хоть для любого, крупного или мелкого ремонта в квартирах «доставались» через знакомых, работающих на соответствующих предприятиях: ни проходные, ни заборы на заводах и фабриках для «несунов» не помеха, колючая проволока по верху дощатых заборов – только на тех стройках, куда на «чёрных воронках» привозили заключённых.
Я наловчилась писать этюды мастихином – маленьким и единственным в моём арсенале, благо размер моего «ящичка» невелик – не более полутора тетрадных листков. Вначале мастихин пошёл в дело в целях экономии кистей: очень уж быстро колонок терял форму и стирался. Потом этот метод мне настолько понравился, что я практически отказалась от кистей, лишь изредка используя второй или первый номер для проработки мелких деталей. Иногда в ход шёл палец. Мне казалось, что я изобрела собственную манеру письма и не без чувства гордости за свою работу выставляла этюды для всеобщего обозрения с внешней стороны палатки – будто для просушки, пока однажды не обнаружилась пропажа. Сначала я подумала, что это Рафкины проделки, подшутить решил. Кто ещё способен на такие пакости? Но Рафка только растерянно и, казалось, искренне захлопал глазами, а Тётьнат сказала, что видела деревенских мальчишек, шныряющих, возле лагеря:
– А как меня завидели, тут же стрекача дали. Поди, они и спёрли видочки-то твои.
Я расплакалась, Рафка подлил масла в огонь:
– Не расстраивайся, это хороший признак, если картины воруют: значит, стоящие.
«Дурак какой-то, – подумала я, – это же не картины, всего лишь этюды, и что деревенские мальчишки могут понимать в живописи? Стащили из баловства, потом выбросят.
Этюд с ракитой не получался. Не получались ни весёлые зайчики на донном разноцветном галечнике, ни пенные барашки вокруг валунов, не передавалась прозрачность бегущей воды. Я соскабливала мастихином, экономя тряпьё, стирала остатки краски травой и лишь потом – тряпьём, в результате затёрла грунт.
Солнце не стояло на месте, состояние природы менялось, моё – тоже. Я поняла, что напрасно потратила время, но упорно начала писать заново.
– Не помешаю? – услышала я за спиной голос Маргариты.
Появление кого бы то ни было в такой момент жутко некстати. Не хотела я свидетелей своей неудачи, но ведь не скажешь. Не понимают люди, что ли, когда человек работает, тем более, когда не ладится, лучше не соваться? – ворчливо думала я. – Не зря же художникам положены мастерские. К Репину во время работы никто не смел входить, даже обед подавали в маленькое оконце, проделанное в двери. А тут… раз я не великая, значит, со мной можно не церемониться?
Маргарита, видимо, почувствовала мою нерасположенность к её присутствию, криво улыбнувшись, произнесла: «Извини, если не во время». Но, почему-то подложив руки под голову, улеглась рядом. В лежачем положении она казалась ещё огромнее. Глядя в небо, пожаловалась:
– Жутко устала, хотела искупаться, но сил нет. Маршрут тяжёлый был и образцов много нахватала. Рюкзак плечи оттянул.
«С твоими-то габаритами рюкзак плечи оттянул?» – мысленно усмехнулась я, раздражённо орудуя мастихином по холсту.
Бегло глянув в мою сторону, непрошенная гостья спросила:
– Зачем ты соскабливаешь? Не проще было взять другой холст и начать заново?
– Не проще, – буркнула я.
– Жалко. Хороший был этюд. Ты чересчур требовательна к себе. Я понимаю, когда бьются над картиной, а в этюде ведь главное ухватить состояние.
Угрюмо снимая с палитры остатки краски, я ёрнически проворчала: «Маленький размер холста не обязывает писать тяп-ляповый этюд. Это может быть и картина».
– Не расстраивайся ты так, – продолжала учёная гигантша, – шедевры не могут рождаться, как по заказу, иногда случаются и неудачи.
Я была расстроена напрасно потраченным временем, упущенным освещением, а Ритку понесло на разговоры. Сначала она чуть не с придыханием в голосе заявила, что завидует моему «дару», что сама даже при огромном желании и цветочек не нарисует, потом начала разглагольствовать о технике живописания. «Ну, конечно, – подумала я, – мы всё понимаем в чужом деле! Не зря говорят, кто сам сотворить не может, тот горазд объяснять чужие творения». Мне, конечно, было любопытно, что Ритка могла знать о технике живописи, но слушала я в пол-уха: мысль о неудавшемся этюде не отпускала. Мотив, полный очарования ещё держался в сознании. Почему руки не могли сделать того, что просила душа? Может, я вовсе и не художник?
Углубившись в самокопание, я очнулась от слов:
– Да, ты художник. Мне нравится, что ты не слепо копируешь природу. Какой в том смысл? Это может сделать и фотограф.
Ах, как наши уши восприимчивы к бархату хвалебных слов! Раздражение моё чуть притупилось. Ритка продолжала:
– Шишкин мастерски копировал природу, но какие эмоции вызывают его картины? Поражает мастерство ремесленника и только.
– А «Мишки в лесу»? – растерянно возразила я.
– Мишками он лишь оживил картину, и то по чужой подсказке.
Я не согласилась с Маргаритой, картины Шишкина мне нравились. А по поводу фотографии и вовсе разгорелся спор. Чёрно-белый снимок, наверное, может быть произведением искусства, если фотограф обладает ещё и талантом художника. Но, во-первых, в этом деле почти всё зависит от «машины» – то есть от фотоаппарата, и от качества плёнки, и от времени проявления и закрепления снимка, во-вторых, – всё более распаляясь, доказывала я свою правоту, – восприятие окружающего мира дальтоником и человеком с нормальным зрением сравнивать нельзя. Что? Графика? Рисунок карандашом? Хм, в изобразительном искусстве это разная техника, каждая имеет право на существование и на признание, но сравнивать масляную живопись с рисунком тушью нельзя, так же, как нельзя сравнивать исполнение арии Чио-Чио-Сан с «Валенками» Руслановой или балет Лебединое озеро с танцем «Краковяк». У художника, как и у певца, есть выбор, у фотографа такого выбора нет: чёрно-белый цвет и только, цветная фотография едва зарождается, я слышала, насколько процесс создания цветных снимков трудоёмок, а результат случаен. Ещё нередко фотографы раскрашивают снимки специальными фотокрасками, выдавая такую безвкусицу, что комментарии излишни.
И опять Ритка сразила меня наповал своей эрудицией. «Энциклопедию она вызубрила, что ли?» – подумала я. Оказывается, цветная фотография родилась более ста лет назад, в середине девятнадцатого века. А в самом начале двадцатого у нас в России жил фотограф с какой-то двойной фамилией, творивший чудеса цветной фотографии. Царь благоволил его таланту и выделил для его поездок по стране целый вагон, где была оборудована самая современная по тем временам лаборатория. А в Советском Союзе, по Риткиным словам, этот уникальный художник не пригодился и вынужден был уехать к капиталистам, кажется, в Ниццу, наверное, там и сгинул.
– Я видела одну его фотографию. Словами не передать, какая красота; как заграничная! – Ритка даже причмокнула от восхищения. – Каждая травинка видна, как живая.
– Шишкин же тебе не нравится, а у него тоже каждая травинка, – заметила я.
– В фотографии главная задача – документальность.
Спорить было не о чём, да и ни к чему. «Господи, – сокрушалась я, – почему что бы Ритка ни говорила, часто оказывалось, что я и без неё знала, но всё равно воспринимала, как открытие. Вот и сейчас: да, согласна, с историей фотографии не знакома, но что касалось изобразительного искусства, – то, извините, мы тоже кое-что читали, и не только читали, но и докапывались до истины. А Ритка не просто высказывала своё мнение, она утверждала! Прописные истины. Непререкаемым тоном. Будто с высокой кафедры академии. Будто тупому студенту. А смотрит, смотрит-то как! Моё раздражение снова набирало обороты. Я понимала, что мой запас знаний по сравнению с Риткиным был невелик, и комплексовала, и злилась на себя за невежество, и на неё за менторский тон.
Солнце садилось, от земли уже несло сыростью, а Ритка так и лежала на земле, не меняя позы и смежив веки.
– Простынешь ведь, – бросила я, захлопывая ящик
– Ну и простыну. И заболею, и умру. Кто-то огорчится?
Я опешила: таких фокусов от Ритки не ожидала. Жалости ждёт что ли? Или разыгрывает?
– Не дури, вставай, давай. Земля не перина, – заорала я.
И вдруг… Боже мой, я глазам своим не поверила: по Риткиному виску медленно ползла слеза. Эта железная гигантша, эта гордячка, которая ещё несколько минут назад корчила из себя ментора, плачет?
Я подскочила к ней:
– Рит, что случилось? Ты обиделась?
Ритка поднялась, тыльной стороной ладони провела по глазам и ровным голосом сказала:
– Просто устала. Находилась сегодня. Ладно, пошли. Повариха уже в колотушку стучала, тебе на ужин пора.
– А тебе?
Маргарита не ответила. И пустив слезу, тоже проигнорировала мой душевный посыл. Будто плюнула в лицо. Нормальный человек не отбрыкивается от чьёго бы то ни было дружеского участия. Скрытная. Права была Валя Григорьева, назвав её гордячкой. И Рафка был, наверное, тысячу раз прав, обозвав «штучкой». Я молча шла рядом и, накачивая себя желчью, нанизывала на Ритку всё новые и новые ярлыки, потом решила больше не разговаривать с ней, просто не замечать. Не замечать и всё! Пусть поймёт, что она не пуп земли. И мы не козявки. Вот! Со временем успокоившись, устыдилась: не закадычные же мы с Риткой подруги, почему она должна мне открываться? Кто вправе претендовать на дружбу? Способность к дружбе – одно из высочайших свойств человеческой натуры, и, наверное, способность эта дана не каждому. Можно ли осуждать человека за то, что Бог обделил его талантом? Остаётся только пожалеть.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/10/2285