6.
Вдруг… опять вдруг! Попробуй понять такую жизнь, когда всегда всё – вдруг! В понедельник вечером наша тарахтелка с водителем Колей и двумя пассажирами – двумя, не с одним лишь начальником – остановилась невдалеке от шофёрской палатки. Антипов с рюкзаком на плече вылез из кузова, и, махнув рукой на кабину – «Принимайте беглянку», ушёл в свою палатку. Едва Маргарита показалась из кабины, все, демонстративно повернувшись спинами, пошли к костру. Я замешкалась: Маргарита достала из кузова и поставила на землю огромный жёлтый кожаный чемодан и не менее огромный рюкзак. Вид у неё был жалкий, несмотря на всю её мощь. «Но ведь она виновата перед всеми, нечего её жалеть», – убеждала я себя, и уже поворачиваясь в сторону костра, не выдержала, высказала:
– Эх ты, устроила нам выходной! Все с ног сбились, тебя искали, весь твой маршрут облазили, Рафка ногу поранил.
– Почему искали? Я же записку оставила, – выкрикнула Маргарита, если только такое хриплосипенье можно назвать криком.
– Какую записку, где? – удивилась я, снова повернувшись лицом к Маргарите.
– На газете, возле поварского кострища.
– Не было никакой газеты, Тётьнат сказала бы.
– Ка-ак?
Тётьнат нигде не было. Да что же это такое? Опять пропажа! Надрывая глотки, кричали её все вместе. Неожиданно кто-то вспомнил: «У неё на речке тайничок есть, где она «ванны» принимает, вон там, за бугром». И действительно, вскоре она подала голос «Слы-ышу», а потом появилась и сама. За те несколько минут, пока купальщица приближалась, в наших головах творился сумбур: как-то разрешится история с побегом Маргариты? «Врёт», – наверняка думал Раф. Я чуть не творила молитву: «Тётьнат, миленькая, скажи, что была записка… Тётьнат, миленькая…»
– И чё стряслося? – спросила Тётьнат, тряхнув мокрыми кудряшками, уже отросшими и прямыми у корней.
Походка у нашей поварихи лёгкая, она будто вспархивала при каждом шаге, не смотря на грузность, свойственную возрасту, а голос такой звонкий, что моя бабушка непременно сказала бы: «За три версты слыхать».
– Да вот, записка, говорят, была…
– Я перед отъездом оставила её там, – успела вставить своё слово подошедшая Маргарита, показав в сторону поварского кострища.
– Кака-така записка, Риточка? Не видала я.
– Как же? На вашем столе. На газете. Углем. Палочкой я её придавила, чтоб не сдуло.
Ох, как я не позавидовала Ритке! Я нутром чувствовала, что она не врёт, но чем докажешь, коли Тётьнат…? У Рафки брезгливо скривился рот, Аркадий недовольно щёлкнул пальцами, женщины опустили головы.
– Постой-ко… газета, говоришь? Кажись… когда же? Вот ведь память кака дырява, склероз-батюшко… Погоди-ко, кажись, наутро, когда машина ушла… Ага, точно, помнится, был какот обрывок, начиркано на ём чё-то. А где мне было знать, что записка то была, а не просто гумажка? Я и употребила на разжёг. А чё, важно чё-то было?
– Очень, – простужено просипела Маргарита и подбородок её нервно дрогнул.
– А в Челябу зачем поехала? – сузил глаза Аркадий
– Хотела в другой отряд попроситься, я же вам поперёк горла.
– Что помешало?
Глядя на всех сверху вниз, Маргарита холодно произнесла:
– Что вы мне допрос устраиваете? Сказала же, что записку оставила.
И тут же, опустив глаза в землю, еле слышно просипела:
– Если вам легче станет, то пожалуйста… прошу… извинить меня.
Мне показалось, что Маргарита смирила гордыню перед коллективом, но она, не дожидаясь нашей реакции, тут же развернулась и отправилась в сторону своей палатки.
– Цвети и пахни, – усмехнулся ей вслед Рафаэль.
Вечером я случайно услышала, как Антипов кому-то объяснял: «Мы с Николаем и не знали, что она в кузове притаилась, обнаружили уже в Челябинске. Поговорил я с ней. Повнушал. По-моему, задумалась». В ответ послышалось какое-то не то бульканье, не то бормотанье, потом снова голос Антипова: «…нет, надо уметь прощать. Кто из нас не ошибается? Понять и простить, это очень важно для обеих сторон».
Я поняла, что разговор шёл о Ритке, но решительно ничего не понимала. Что такое можно было «повнушать» Маргарите, чтоб она вдруг задумалась? Что нужно было прощать или не прощать ей? Почему все присваивают себе право судить человека? Конечно, Маргарита доставила всем кучу хлопот своим внезапным исчезновением. Но ведь записка была! Тётьнат подтвердила это.
Все на одного, это подло. Нет, чтобы собраться и честно осудить человека, если он действительно виноват, поставить его на место, но так кусать и кусать… как можно?
Сипела Каверина неспроста. На следующий день она затемпературила. Тётьнат, добрый человек, заметила первой. За завтраком подозрительно смотрела на Маргариту и когда та выходила из-за стола, сказала:
– Чё-то ты мне, девонька, сёдня не ндравишься. Квёлая больно. Поди, заболела?
– Как-нибудь отработаю, – потянувшись за рюкзаком, вяло проговорила Маргарита.
Тётьнат не церемонясь, пригнула её голову и приложилась губами ко лбу:
– Батюшки, да у тебя температурища! Горишь вся.
– Ничего страшного, спадёт, я аспирин выпила.
Антипов, слыша этот разговор, начальнически произнёс:
– Никуда вы, Каверина, сегодня не пойдёте, отлежаться надо.
Он такой, Антипыч наш, почти со всеми по фамилии и на «вы». Но святой человек, добрейший! Пожалел болящую.
Тётьнат отпаивала больную какими-то травами, я «толклась» – по её выражению на подхвате: крутилась возле, когда она «колдовала» с травами, нет-нет да заглядывала в палатку к Ритке, проверяя всё ли в порядке, не нужно ли чего. Но та обошлась без моей помощи, почти весь день спала. Будить её могла только Тётьнат, чтобы выпоить очередную порцию отвара. Вечером, вернувшись из маршрута, Рафаэль передал для Маргариты малину – целый куль, свёрнутый из лопухов, Это было удивительно, потому что по мнению Тётьнат малина в тех местах не росла. Генадий с Тасей принесли грибов – больной на жарёху, а Фёдоров «откопал» откуда-то шоколадку. Через три дня довольная опекунша сказала:
– Ты, Риточка, сёдня у меня, как огурчик. Свеженькая.
Никто не хихикнул, не отпустил колкости, не прищурил глаз, а Пильщиков предложил Антипову продлить Кавериной больничный ещё на день: «пусть окрепнет».
М-да, выходит человеку надо заболеть, чтобы злыдни отнеслись к нему по-человечески.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/10/2165