Aнна-Нина КОВАЛЕНКО
Я БЫЛА ОДНАЖДЫ ПОРТРЕТИСТКОЙ
Вообще-то я художник-пейзажист. Я так думаю, «пейзажист», потому что мои первые художественные впечатления и уроки были от бабушки – колхозного пчеловода и «травницы», т.е. знатока всех местных диких растений, и ещё, ягодницы-грибницы. Я постоянно была при ней, в её хождениях по сибирской согре. И, помню, постоянно оглядывалась и отставала чтобы запечатлеть, «сфотографировать» глазами открывающиеся взору красоты природы: вот юные кривостволые (косолапые) берёзки, утопающие в зарослях цветущего лиловым душистого горошка; вот резные трепетные листики осинки* (*доводилось ли вам бывать в осиновой роще? Это просто диво: самые густые осиновые заросли солнце просвечивает насквозь); вон там, за синей ленточкой-зигзагом речки – далёкие зелёные холмы... – Я оглядывалась, останавливалась: «фотографровала», «фотографировала» , и всё с одной, недетской мыслью: «...Надо запомнить...Надо запомнить...» Бабушка приводила в чувство-движение окриком:
- Не отставай, чо стала?
И потом, годы спустя, читая или слушая уроки свето-теней, обнаруживаю: эти советы – открытие для городских (художников, учеников и пр.), а я всё это знаю как бы кожей...
Изображение же человеческого лица... Когда я – тоже в детстве – увидела кем-то сделанный, нарисованный головной портрет, мне показалось это дивом, ну чудом!.. На плоскости бумаги – человеческое лицо! Мне этого не было дано. С большим удовольствием рисовала семейные сценки – фигурки: мама, папа, девочка, мальчик, собачка, и т.д.(по принципу: «Точка, точка, запятая, минус, рожица кривая...Ручки-ножки, огуречик, вот и вышел человечек»). Но – лицо! Увольте, не могу. А если изображу (пробовала)– ещё обидитесь.
Но однажды мне довелось быть - неплохим - портретистом, и вот как.
Это было – мы жили – в Москве. К дочери-подростку пришли подружки-сёстры Каменские, Таня и Лена. Они рассказали о подмосковном ягодо-водческом совхозе, название деревни и станции, если не ошибаюсь, «Фроловская», где можно собирать ягоды... Условий работы и оплаты девчонки не знали, только знали, что суббота и воскресенье там - выходные дни, безлюдно (не считая какой-то «охраны»)и тогда, в выходные, можно ... украсть. Идея поживиться вкусной и полезной ягодой (наступил сезон земляники) очень нам понравилось, и в следующую за рассказом субботу мы вчетвером отправились в этот пункт. До станции Фроловская доехали электричкой; потом шли овсяным полем – это поле, освещённое оранжевым восходом, никогда не уходит из восхищённой памяти, и я даже изобразила его в иллюстрации к «Девочке с Глазами Синими как Море», и хотя рассказ кончается словами «...бежала не приминая ботвы», а ботва, как известно (не-городскому) читателю, бывает у корнеплодов, на картине – поле овса, какое увиделось в то утро на станции Фроловская...
...Потом ступили на пыльную дорогу и пошли на Запад, спиной к оранжевому светилу... Миновали рощицу (какие-то кустарники), дорога круто повернула влево... Теперь, слева от дороги, расстилалось ягодное поле, а впереди маячило некое сооружение из досок, и при нём – силуэты мужчин ... собаки... мы попятились; ушли в кусты; посовещались, оставили самый большой пустой битон в кустах и пошли к ягодному полю из кустов невидимо для этих силуэтов, боком, боком... Скоро наши битоны были полны. Я шепнула девочкам: «Подождите, я отнесу этот и принесу тот битон...» и пошла в рощу . Но только я вошла в нашу рощу, - услышала страшные крики, собачий лай, и, поставив битон с добычей, поспешила назад. Выйдя, увидела: мои девочки окружены собаками-овчарками , два молодых человека держат их под прицелом ружей. Кинулась к ним, закричала:
- Не трогайте детей, отпустите, это я во всём виновата!
И вот, мы все вместе, включая собак, идём под конвоем к сторожке. Ягода – её конфисковали. И неизвестно, что нас ждёт.
У сторожки парни устроили мне допрос: имя-фамилия, дата- место рождения, место проживания, место работы: полагалось выплатить штраф за правонарушение, и потому им важно было знать где меня искать. Когда местом работы был назван Горком Профсоюзов Художников-Графиков (адрес, телефон), эти охранники намерились туда позвонить...
Я взмолилась:
- Пожалуйста, не звоните! Это будет крах моей репутации... Я заплачу, клянусь...
Кажется, поверили. Записали, отпустили...Но когда было сделано несколько шагов к дороге, один из охранников окликнул:
- Стойте! Если Вы и вправду художник – нарисуйте мой портрет!
Откуда-то взялся карандаш; огромная коробка из-под сигарет - обратная сторона - «бланк» в качестве рисовальной бумаги. За спиной – очень близко, прямо над левым плечом, дыхание собачьих морд, и чей-то вооружённый «дух», а напротив – дуло винтовки в руках модели... Через несколько минут портрет был готов. И, видимо, понравился: нам разрешили идти. Однако через несколько шагов –опять:
- Стойте!
(«Ой, что ещё?») - Остановились...
- Вот, возьмите. Это Вам за искусство.
Ребята протянули нам битон, полный отборной, ароматной земляники. А составленный рапорт, или протокол, порвали на кусочки.
- Спасибо...
Можно представить наши угрызения, даже, скорее, муки совести, когда мы, отойдя и свернув направо, крались в кустах за оставленным битоном с ягодой. И мы знали, что если вот сейчас нас поймают на этом этапе лжи-воровства, то уже не будет нам снисхождения.
- Мам, ты красная как свекла!
- Ну, дочь, ты же понимаешь...
Нагруженные бидонами с ягодой – дареной и ворованной - семеня в сторону станции, вспоминали шёпотом тот сеанс, под ружейным прицелом:
- Ой, получилось так похоже...
- Да я бы, наверное, и музыку написала...симфонию, если нужно.Чтобы вас спасти.
(“ Ну, и имя своё также...“)
Иногда думаю: где тот портрет?
(А вдруг в музее?...В Лувре...)
Больше у меня таких творческих удач не было.