Грешники

Грешники

Повесть



Зам. Командующего Объединённой группировкой войск в Чечне генерал-майор Виктор Власенков "не обладает информацией об ударе с воздуха по сёлам Дарго и Белгатой". Как заверил генерал, до сих пор остаётся невыясненным, чьи самолёты нанесли ракетно-бомбовый удар по селу Рошни-Чу, в результате которого имелись многочисленные жертвы.

Если, как заявляет российское командование в Чечне, "подчинённая ему боевая авиация уже давно не выполняла никаких заданий", так кто же бомбил чеченские сёла? Вопрос на засыпку ФСБ и командованию погранвойск.

  Согласно сообщению того же источника 15 октября в результате ракетно-бомбового удара с российской стороны по сёлам Дарго и Беной погибло около трёхсот мирных чеченских жителей. В налёте приняли участие 8 штурмовых бомбардировщиков и до 12 боевых вертолётов.

По данным того же источника, на сегодняшний день численность жертв войны достигает 100 000 человек. Последними по времени жертвами стали три женщины и ребёнок, которые погибли при обстреле "Жигулей" российским блокпостом вблизи станицы Ассиновская.

"Независимая газета",
17 октября 1995 г.,
"Неизвестные самолёты
бомбят сёла".





   1995 год, ранняя весна.

      Средства массовой информации сообщили, что ударом с воздуха накануне ликвидирована крупная колонна боевиков, двигавшуюся со стороны гор к городу Грозному в целях совершения крупного террористического акта.

       А в селе Басхой в то же самое время спешно хоронили тридцать два трупа детей, женщин, стариков, всех, кто оказались в том рейсовом автобусе Басхой – Грозный, расстрелянном вертолетчиком ударом ракеты с воздуха.

   


   В кабинете депутата Государственной Думы Российской Федерации Игоря Михайловича Орлова вечером в конце рабочего дня зазвонил телефон. Кто-то вежливым, виноватым голосом поздоровался:
— Алло, добрый вечер.
— Добрый.
— Я хотел бы поговорить с депутатом Орловым.
— Слушаю Вас.
— Игорь Михайлович, Вас беспокоит Махмаев Мухади, Вы меня не знаете. Я чеченец, член международной миротворческой группы. Звоню Вам в связи с тем, что Государственная Дума России на днях создала Комиссию по розыску без вести пропавших в Чечне и освобождению незаконно удерживаемых. Вы ведь председатель этой Комиссии?
— Совершенно верно.
— Кроме того, Вы тот самый генерал армии, который отказался возглавить войсковую операцию в Чечне зимой 1994 года и в знак протеста подал в отставку.
— На то были причины...
— Игорь Михайлович, мне бы хотелось поговорить с Вами в удобное для Вас время.
— Ну... могу выслушать Вас завтра, часа в  три, в перерыве между   заседаниями. У Вас есть пропуск в Думу?
—  Да, есть.
 —  Жду Вас в назначенное время.
— Договорились. Спасибо большое.

     Депутат Орлов – аккуратный, подтянутый, интеллигентный человек средних лет, среднего роста, больше похожий на вузовского профессора, чем на военного, тепло, будто со старым знакомым, поздоровался, пригласил Махмаева в кабинет и они расположились рядом в громадных чёрных кожаных креслах.

Мухади сразу же перешёл к делу, логично полагая, что перед ним бывалый  человек, настоящий русский мужик, который не нуждается в излишних дипломатических церемониях:
— Игорь Михайлович, мне кажется, что я был бы Вам полезен в Комиссии, - виновато улыбаясь, начал Махмаев. - Командировочных мне, понятное дело,  не надо, политических дивидендов тоже не ищу. 

Просто Вы тот человек, который может как-то повлиять на то, чтобы остановить это безумие, называемое войной. Ваша Комиссия, понимаю, не  будет этим заниматься непосредственно, требуется политическое решение руководства страны, но ведь процесс пленения, отправки в фильтрационные лагеря, диверсии, "зачистки", "точечные удары" — всё это колесо смерти будет крутиться  и крутиться и всё это не остановится без чьей-то сильной воли!

Результаты работы любой Комиссии будут минимальные, если не решить вопрос кардинально, если не остановить войну!

— Вы считаете, что наша Комиссия в состоянии повлиять на то, чтобы война была остановлена? – попросил Орлов уточнить и внимательно посмотрел  в  грустные, усталые глаза посетителя.

— Я думаю, что ваша Комиссия — самая честная комиссия из всех, что до сих пор создавались и засылались в Чечню, раз Вы ее возглавляете, — польстил Махмаев генералу. — Я бы постарался собрать вокруг Вас, Вашего имени серьезных, уважаемых людей из республики.

Там сейчас очень нужна влиятельная антивоенная сила. Самим чеченцам без поддержки российской демократической общественности с такой задачей не справиться, Вы же знаете…
— У нас цели не политические. Мы не можем выйти за рамки  определенного Думой формата, вздохнул Орлов.

— Да, но ведь Вы  - депутат! Вы можете при желании сами лично заняться любой проблемой в пределах Российской Федерации, выйти с депутатской инициативой.
— Но почему, в таком случае, Вы обращаетесь именно ко мне? У Вас ведь в Чечне есть теперь своё правительство, есть свои депутаты в обеих палатах Федерального Собрания.
— Хотите, чтобы я Вам честно ответил? – Внимательно посмотрел Мухади в глаза собеседнику.
— Разумеется.

— Это правительство и эти депутаты не имеют реальной власти и авторитета в Чечне, потому что пришли в обозе федеральной армии. А воюющая сторона с ними просто разговаривать не хочет. Считает их предателями национальных интересов, коллаборационистами. 

Я об этом говорю с большим сожалением и горечью, потому что знаю, что многие промосковские деятели не желают зла своему народу. Но их ослепила страсть к власти, к нефти, к федеральным бюджетным деньгам, которыми они умеют делиться здесь в Москве. В этом наша трагедия. А безвинные люди гибнут сотнями, тысячами каждый день...

— Ладно, -  вздохнул Орлов, ударил ладонями по своим коленкам, - в любом случае мы туда в понедельник вылетаем. Если полетите с нами — ради Бога. Будем сотрудничать. Хотелось бы о многом   переговорить. Я ведь не   в курсе того, что там  на самом  происходит. Потом расскажете. Договорились?

— Договорились. Спасибо Вам огромное! -  обрадовался Махмаев.
— Подъезжайте в понедельник в десять часов   к проходной военного аэропорта Чкаловский. Там  встретимся, и, даст Бог, полетим.
— До встречи, Игорь Михайлович!
— До понедельника!
 Они расстались, крепко пожав друг другу руки.

      Молодая журналистка Надежда Светлова ни разу не была в Чечне — ни до войны, ни после ее начала. Кавказ в её памяти  —  это Пицунда, Гагры, море, солнце, пальмы, чайки, шашлыки. Наде было всего пятнадцать лет, когда она однажды отдыхала на море вместе с матерью Верой Ивановной. 

 После того, как перестройка и развал СССР сделали простых россиян нищими, все летние каникулы Надя с матерью вновь проводила в Подмосковье, в доме, где прошли детство и юность Веры Ивановны: на  курорты денег уже  не хватало. Да и не спокойно уже на Кавказе.
 Те летние дни, проведенные в Абхазии, оставили в детской  памяти неизгладимые, яркие впечатления. Поездка на высокогорное озеро Рица по сказочному ущелью, по узкой дороге, поднимающейся серпантином прямо в небо.

Само озеро, его удивительно спокойная бирюзовая гладь. Вековые  сосны, растущие прямо над озером на крутых берегах. Водопады, реки, пещеры. Особенно пещеры в Новом Афоне.  Удивительный подземный город, созданный неведомым волшебником!
 Надя с восторгом вспомнила, как в древнем храме Пицунды   впервые услышала произведения Баха  на концерте органной музыки.

Вернувшись после отдыха в мрачную, сырую Москву, девушка не могла передать словами  всю необычную, волшебную красоту увиденного, всю глубину своих  ощущений.   Она полюбила Кавказ. Называла Кавказ домом своей души, много раз пыталась  писать про Кавказ стихи, но они получались какими-то   банальными, и она их никому не показывала.

Даже профессию журналиста,   когда закончила школу, Надя выбрала в надежде на частые поездки на Кавказ. Не расхотелось   дружить с Кавказом даже после того, как здесь начали вспыхивать войны.   Карабах,   Южная Осетия,   Абхазия,   Северная Осетия и Ингушетия.  И вот теперь  Чечня... Настоящая, злая, тяжёлая война с многочисленным жертвами среди мирного, ни в чем не повинного населения.

И вот теперь Надежда Васильевна —   выпускница МГУ, корреспондент газеты "Свободная Россия".

Стройная, весёлая,  жизнерадостная блондинка с удивительно выразительными, вместе с тем грустными, зелеными глазами, — ей бы фотомоделью работать, да одерживать победы  в конкурсах красоты.   Роскошная жизнь   обеспечена, стоит только захотеть. Такие богатые женихи  крутятся вокруг,  один круче другого! Недавно призналась своей матери, уже пенсионерке:

— Не могу привыкнуть,  что там убивают людей.  Как-то и жизнь не в радость.  Чувствую, мама, там  что-то страшное творят, а правду нам не говорят.     Не прощу себе, если не поеду туда, не сделаю всё, что в моих силах. Я обязана призвать   к прекращению этого безумия, докричаться, сколько смогу, до совести нашего очерствевшего душой российского обывателя!

—   Ты  ума сошла, девчонка! – тут же вскипела мать, - ты   знаешь, что такое война? Война — это безумие, злоба, ненависть, страх! – округлились ее глаза - На войне люди становятся совсем другими! У людей черствеют души. Быстро привыкнув к насилию,  убийствам,  они ни во что не ставят человеческую жизнь. Я уж не говорю об обстрелах, бомбардировках, минах, снайперах. Там творится что-то невообразимое, неслыханное! Там - беспредел! Ты что, сдурела в самом деле?

Надя молчала. Она не знала, как переубедить мать. В глубине души она понимала, что мать права и она ведет себя так, как на ее месте повела бы себя каждая.

- Эта грязь только искалечит твою   неокрепшую душу! Там даже взрослые мужики часто не выдерживают! – продолжала возмущаться мама.  - Это не та романтическая Кавказская война, которую описывали наши  писатели и поэты в прошлом веке!   Отправиться туда сейчас — это верная смерть. Это просто безрассудство, наивное безрассудство! А если что-то на самом деле случится с тобой?

Я не переживу, доченька! – и тут же слезы ручьем. -  Прошу тебя, милая, выбрось эту дурную мысль из головы. Потом, после войны, я обязательно тебя туда пущу. А хочешь, вместе поедем? Ты ведь знаешь, сколько у меня там, в Чечне, друзей. Я там частицу своей молодости оставила!

— Вот-вот, мама, твоим друзьям там плохо, их убивают, а мы здесь равнодушно по телевизору смотрим на то, как это делается. Помнишь, как недавно сказала: «Врут по телевизору! Чеченцы – удивительный народ, они не только живых, но и мертвых уважают. Обязательно привстанут, когда проезжают мимо кладбищ»?

- Поэтому и поедем туда после того, как эта стрельба закончится! – уверенно заявила мама.
- А ты не подумала  о том, что после войны, после этого циничного народоубийства, нам с тобой просто не к кому будет съездить? Ты обязана меня туда отпустить, хотя бы из-за долга перед своими бывшими коллегами, учениками и их родителями, которых убивает наша славная российская армия.

Ты   сама  мне   говорила, что самые отвратительные качества — это равнодушие и трусость. Будет подло,   если мы не сделаем всё, что можем. Ты ведь сама потом пожалеешь, мама!

- Нет, нет и нет! И думать не смей! Поедешь только через мой труп! – мама была как камень.
- Ну,   пожалуйста, не держи меня, Мама! Помоги мне поехать туда. Позвони своему знакомому депутату. Он как раз в Комиссии по Чечне и  собирается туда съездить, мне сказали в редакции.   Пусть   меня с собой и  возьмёт. Я ведь с ним буду в безопасности.
Так продолжалось двое суток. Наконец, после долгих, тяжёлых уговоров Вера Ивановна разрешила  упрямой  дочери “слетать” в Грозный, “но только туда и обратно” вместе с депутатом Орловым, и ни шагу от него!

 В телефонном разговоре с Игорем Михайловичем она слёзно  умоляла  его не спускать глазс “ребёнка!” Орлову пришлось обещать старой знакомой “присматривать” за Надеждой, насколько это возможно.

      Военно-транспортный самолёт летел тяжело, битком набитый какими-то ящиками,   мешками и московскими омоновцами.
Орлов   сидел, насупившись. Злой с утра. От кофе в буфете аэропорта   отказался, разговаривать ни с кем не хотел, слушать никого не желал. Говорил:   на месте, сам во всём разберусь. Так  было и в Афганистане, и в Приднестровье, и в Таджикистане. Но Орлов забывал, что тогда он был не опальным генералом, уволенным из армии за отказ выполнить приказ, а командующим войсками, где его прибытия ожидали с дрожью в коленках даже люди в штанах с лампасами.

А теперь кто он, генерал Орлов? То есть, бывший генерал. В короткой спортивной куртке и в заячьей шапке. Совсем не похож на генерала. Скорее — школьный учитель или бухгалтер на пенсии. Кто его всерьёз воспримет в обезумевшей в смертельной схватке Чечне?   Что из того, что он депутат Государственной Думы? Мало  ли всевозможных  депутатов-болтунов, популистов оказалось там на волне протестной народной энергии?

«А вдруг он, Орлов, в самом деле сделает  что-то такое, что действительно поможет остановить  эту слепую бойню? – не переставал надеяться Мухади. Ведь говорят веселые чеченцы: "Море разлилось, когда мышь пописала"».

Глаза Игоря Михайловича заблестели. Махмаев почувствовал, что он сейчас о чём-то спросит.
— А где мы будем жить в Грозном?
— Прибывшие в командировку живут или в гостинице  аэропорта,   или в гостинице теруправления, рядом с правительственными зданиями. А нас ждут в частном доме. Там просторно, чисто, всё предусмотрено.
— Дом чеченцев?

— Дом наших друзей. Там будем жить только мы, члены делегации, и те, кто нас будет обслуживать. Все предусмотрено, включая вопросы безопасности.
— Мы будем жить в гостинице, — оборвал генерал. Возражать было бесполезно. Мнение другого депутата и молодой журналистки Орлов не спрашивал.

***

      С грозненского аэропорта до гостиницы доехали за десять минут.
Вот она,   гостиница с номерами по двенадцать коек. Орлову, правда, выделили комнатушку, куда с трудом размещалась одна койка и тумбочка.


В мрачных коридорах  бывшей гостиницы Дома офицеров медленно, как осенние мухи, передвигаются какие-то сонные люди. Они грязные, небритые, шумно сморкаются в туалетах, кашляют, ругаются. Много журналистов. Некоторых Надежда узнаёт, но её никто ещё не знает. Кое-кто с любопытством бросает взгляд на стройную блондинку в джинсовой юбке, белой кофточке, в кроссовках и с распущенными пышными волосами.

— Капитанская дочка? — бросил, проходя мимо, какой—то замурзанный, обросший вояка в камуфляже, от которого дурно пахло.
— Ошиблись. Генеральская, — ответила Надежда.
— Ого-о-о! Ну, тогда чеченам капут! Победа будет за нами.
— Глядя на вас, я сразу это поняла.

Орлов    ушёл   на какое-то совещание, оставив записку  на столе пустого номера, куда заселили журналистку.
"Наденька, побудь в гостинице, пока я не вернусь. На первом этаже есть телевизор, бесплатная столовая. Потом мы с тобой куда-нибудь сходим. Я тебе кое-что покажу и расскажу. Умоляю, никаких самостоятельных решений!!!
Игорь Орлов"

Руководитель  Комиссии решил встретиться, поговорить с Главой республики. А в здании его Администрации  вскоре началось совещание республиканского актива.

Глава мог называть это  сборище как угодно — собранием представителей народа, заседанием кабинета министров, встречей с руководителями партий и движений, но состав таких мероприятий был постоянным — это были  одни и те же люди из его ближайшего коррумпированного окружения с коммунистических времён, плюс новобранцы в аппарат из числа родственников и приятелей тех же чиновников. Вот и сегодня проходило одно такое собрание.

Не о такой местной власти, естественно, мечтало население, восторженно воспринимавшее декларативные заявления Москвы о грядущей прекрасной свободе и демократии. Народ опять оказался между молотом и наковальней: между промосковской бывшей коррумпированной, беспринципной партноменклатурой  и вооруженными авантюристами, называющими себя подлинными борцами за свободу и независимость.
 
 Увидев в зале непрошенных гостей из Москвы, особенно Махмаева, докладчик не удержался от соблазна здесь же публично задеть  своих политических оппонентов:
— Бродят тут всякие из Москвы. Вы нам только мешаете!  Поймите, наконец, что мы лучше всех вас знаем своих негодяев, их повадки и интересы.

Это вы из Москвы их распустили, развязали им языки с этой вашей «демократией»!  Мы сами наведём у себя порядок, если нам мешать не будут всякие доброхоты своими рекламными турпоездками в нашу республику!

Генерал Орлов, приняв   выпад Главы республики за оскорбление,    нанесенное ему лично, быстро полез в папку, достал бумагу, ручку, начал что-то писать. Потом спросил у Махмаева:
— Как передать этому оратору записку?
— Давайте сюда.
Мухади позвал одного автоматчика из охраны, попросил передать в президиум.
Орлов  был в ярости. « Я немало видел на своем веку таких чинуш, которые раболепствовали перед реальной властью и вели себя вот так нагло и цинично  по отношению к тем, кто пребывал в опале. Такие мерзавцы ценят в людях только силу и власть. А на личные человеческие качества людей им совершенно наплевать.

Одел бы я вновь мундир генерала армии, этот чинуша опять стал бы льстить и заискивать, как дворовая шавка»- думал он про себя.
Депутат, глава Комиссии сидел недолго. Встал,  махнул рукой:
— А ну его к ... матери. Пошли отсюда, город посмотрим.

      Люди, которые встречались на улицах казнённого города,   не могли знать, что этот хмурый русский мужик в потрепанной заячьей шапке, идущий рядом с Махмаевым, — тот самый генерал армии, командующий сухопутными войсками, который отказался в ноябре-декабре 1994 года возглавить военный поход на Чечню,  за что был уволен из армии.  От уголовного преследования его спас депутатский мандат.

И вот он здесь, в Грозном,  видит своими глазами   то, что натворили, слава Богу, без его участия. Но разве ему от этого легче?
Орлова  потрясли развалины города. Видавший виды боевой генерал впал в уныние, будто стыдясь своей профессии. 

- Оссолом Алайкум! Мухади, это ты? Не узнал меня? -  Подошел прохожий, мужчина лет сорока,  в потрепанной одежде, грязных кирзовых сапогах.

- Ваалайкум Салам! Да, это я, а ты… из соседнего села, учитель, если не ошибаюсь? – Мухади с трудом узнал его. Он не только исхудал до костей, но и состарился, ослаб, еле держался на ногах. При Дудаеве учителям зарплату почти не платили, а теперь вот война окончательно добивает самых  беззащитных…

     - Да, учитель. Аюбом меня зовут.
- Вспомнил. А это – наш гость из Москвы, депутат Игорь Михайлович, показал Мухади на Орлова.
Аюб поздоровался с гостем за руку. Потом обратился к Мухади с совершенно неожиданным вопросом, глядя куда-то в сторону, пытаясь спрятать от него свой почти обезумевший взгляд:

- Послушай, Мухади, я слышал, что Чубайс, Гайдар, Березовский, Гусинский и другие, которые развалили и грабят нашу страну, украли у стариков пенсии – чеченцы по национальности. Это правда?
Аюб спрашивал на русском языке и такой вопрос поставил Мухади в неловкое положение прежде всего перед Орловым. Он решил, что учитель на самом деле тронулся умом. Очевидно, он переживал еще и какую-то личную трагедию, связанную с этой совершенно дикой войной.

- Какая разница, Аюб, давай поговорим об этом в следующий раз… хотел Мухади уйти от вопроса, понимая, что если ввязаться в дискуссию, скоро не закончится.
- Нет, Мухади! – настойчиво возразил Аюб, – в следующий раз, когда всех нас убьют, будет поздно. Ты же бываешь часто в Москве, я знаю. Поэтому проясни ситуацию.

Одни говорят, что они – чеченцы. Другие – что евреи. Так скажи, как ты думаешь, те, кто развалили государство, кто сделали то, что не удалось сделать Гитлеру, чеченцы или евреи?
- Скорее всего, евреи, ответил Мухади, надеясь быстрее отвязаться.
- А тогда ответь, Мухади, почему в таком случае Россия начала войну с Чечней, а не с Израилем?

Мухади и Орлов застыли от неожиданного вопроса. Возникла пауза.
- Вот так трусливо молчит вся Россия и Бог ей этого не простит, - уверенно заявил Аюб и пошел прочь, не прощаясь, давая понять, что он обижен на всех, кто так или иначе, прямо или косвенно связан с политикой.

- А народ чувствует, что все не так просто, - произнес Орлов странную фразу.
- Конечно. Ведь какая была необходимость в войне, когда рейтинг Дудаева стремительно приближался к нулю, народ смеялся над ним, как над шутом? – Тут же добавил: -  Хотя искать виновных по этническому признаку – тоже бред. Причем здесь евреи как народ?

- Я думаю, что под словом «евреи» люди подразумевают определенное мировоззрение, - заметил Орлов.
- Скорее всего, - быстро согласился Мухади. 
— Что это там бульдозеры ровняют? —  спросил депутат  у Мухади, чтобы быстрее поменять неприятную тему.
— Там стояли гостиница, магазин, аптека, несколько жилых домов, музыкальная школа. Был сквер, фонтан, аллея вдоль всей набережной. В подвалах гостиницы, говорят,   много заживо погребённых. Их так и не смогли вызволить.
— Почему?
— По этим зданиям прямой наводкой бил "град" с той стороны берега.   Целую неделю. Весь квартал, всю набережную искромсали   в щебёнку.
— А там что? – кивнул депутат.
— А там стоял главный корпус нефтяного института. Старейшее учебное заведение, известное во всём СССР. Было с десяток корпусов, великолепное оборудование.  Ничего   не осталось.
— Уму не постижимо...
— Российские военные взбесились, встретив отчаянное сопротивление ополченцев. Знаете, Игорь Михайлович, что меня волнует, и о чём я хотел бы у вас спросить?
— О чём? — Орлов посмотрел на Махмаева.
— Неужели те, кто затеял эту войну, не знали, что в случае вот такого жестокого масштабного вторжения восстанет весь народ, независимо от того, симпатизируют люди сепаратистам или нет?

Если не знали, то там сидят не очень умные люди. Если знали, то это самый циничный и откровенный геноцид. Все эти сказки про "нефтяную трубу", про "блицкриг" и прочее – сущая чепуха, на мой взгляд. Здесь кроется что-то такое, о чём вслух не принято говорить. Разве я не прав? — Махмаев замедлил шаг и внимательно посмотрел в глаза генералу. — Поймите, Игорь Михайлович, Вы один из самых главных военных авторитетов в недавнем прошлом.

Ни один человек такого уровня, как Вы, честно мне на этот вопрос не ответит. У Вас ведь есть информация. Поделитесь ею. – И, секунду погодя, -  Я ведь у Вас не для того спрашиваю, чтобы  выведать тайны, а для того, чтобы попробовать найти оптимальный выход из этой  бесчеловечной бойни, ненужной, по большому счёту, ни русским, ни чеченцам, никому!

Потрясённый  увиденным, Орлов готов был поделиться с Махмаевым всем, что он знал и думал о войне. Он решил рассказать всё, как на духу.  Ему и самому нужно было поделиться с людьми, знающими ситуацию изнутри. Как без этого рекомендовать принятие правильных мер в дальнейшем?

  Вздохнув, он начал свой рассказ:
— О том, что при распаде тоталитарного строя Чечено - Ингушетия создаст России проблему, аналитические службы должны были знать и знали наверняка ещё при СССР.


 Ваша республика была единственной из автономных республик России, которая имела более половины населения титульной нации, имела удобное географическое положение, а также необходимое для самостоятельного развития сырьё —    высококачественную   нефть, другие природные богатства.

 Но знали об этом не только те, кто в Москве сидели,  но и те, кто  готовили развал СССР, а затем и России. Боюсь, войну не дадут остановить, даже если этого сегодня сильно захочет Кремль.
- А кто в России сильнее Кремля? – спросил Мухади, будучи почти уверенным, что такая сила существует.
- Советский Союз развалил не Кремль. Вот и думай, есть ли кто-то сильнее Кремля. – Немного погодя, добавил: - Сегодня, конечно, и Кремль силен, потому что захвачен той же нечистой силой.

Мухади не стал просить уточнить, о какой «нечистой силе» идет речь. Генерал в отставке и без того сказал больше, чем должен был говорить в общем-то мало знакомому человеку.

Помолчали, тоскливо и униженно продолжая разглядывать развалины.
Замедлив шаг, закурив, Орлов продолжил: - Демократическую позицию по отношению к национальным движениям и принципам будущего федерализма советского государства занимал тогда Горбачев. Он хотел уравнять в правах союзные и автономные республики СССР, дать последним больше прав. То есть, развить подлинные принципы федерализма на всём пространстве  Советского Союза.

Это предотвратило бы, на мой взгляд, многие сегодняшние проблемы, и уж точно не пролилась бы кровь в Чечне. Но таранящему власть по воле  мировой сионистской империи Ельцину захотелось решить вопрос по-своему. Вот это, скорее всего, и имел в виду наш учитель Аюб. В беловежском сговоре он развалил окончательно СССР ради того, чтобы самому  придти  к власти, а точнее — привести к ней тех, кто за ним стояли. Они  и  пришли, и что они сделали с Россией — не мне вам рассказывать.

Махмаев ни о чем больше не спрашивал. Было очевидно, что Орлов сам искренне хочет, чтобы чеченский народ прозрел, прекратил самоубийственное сопротивление, не поддавался более на провокации. Разговаривая с Махмаевым, он как бы обращался ко всему чеченскому народу, к его разуму:

- Война на юге России нужна нашим олигархам,  как инструмент политического влияния на общество, на власть, - продолжил депутат, - Здесь и нефтяные интересы,  и формирование общественного мнения, и   дискредитация ислама в глазах мировой общественности, и   новый мировой порядок, — словом, все силы мирового зла сейчас ополчились против вашего народа. Противостоять этому будет очень сложно.

 Много надежд возложено на Дудаева. В Москве была создана группа по его поддержке. Эта группа завоевала у Дудаева доверие тем, что привела его к власти, а затем снабжала информацией,   помогала ему решать   многие финансовые вопросы.

Эта группа оставила ему  тысячи вагонов оружия.  Оружием же  и торговала военная мафия через Чечню.   Никто ведь не считал, сколько самолетов из Грозного взлетало и что в них было. Это – международный уровень и без участия Москвы отсюда ничего не взлетело бы.
Орлов тут же достал еще одну сигарету, закурил и продолжил медленно, не торопясь: 

- По поводу обретения независимости Чечней Кремль особо не   беспокоился.   Ее новые  стратеги хорошо понимали и понимают, что цивилизованный мир не встанет на защиту мусульман,  что чем больше оружия — тем больше смертей.     Словом, чеченец с оружием  нужен сегодня и шовинисту, и сионисту, и олигархам. В этой войне все они крайне заинтересованы. И вашему народу будет невероятно сложно выйти из нее. Последуют провокации за провокациями, чтобы растянуть эту войну на долгие годы.

Сионистам очень выгодна в России новая кровоточащая Палестина. Северный Кавказ будет вспыхивать вновь и вновь. Должно произойти чудо, чтобы в этом крае установился долговременный мир. У меня очень мрачные догадки…

Махмаев слушал внимательно, затаив дыхание:   многое  ему   теперь, в чем раньше сомневался, прояснялось.   Вот почему, оказывается, бросили бомбы на рынок и роддом города Шали, когда шалинцы заявили о создании в своём районе зоны мира! Вот почему навязали марионеточное руководство, хотя прекрасно понимали,  что народ ложь не воспримет и это будет на руку сепаратистам, чтобы не сложить оружие, продолжить сопротивление.

Вот почему взрывают генералов, когда  те заговаривают о мире!  Вот почему продолжают вооружать ополченцев, передовая им самое совершенное оружие! Вот почему пропустили диверсантов через все блокпосты в Будённовск! Вот почему "неопознанные" самолёты обстреливали   аэропорт,  аулы Ингушетии, пытаясь втянуть ингушей в конфликт. Вот почему в войну втягивают всё больше и больше чеченцев. Вот почему сразу отступают назад, когда видят, что война заканчивается малой кровью...

      Мухади заметил, как депутат облегчённо вздохнул, будто снял  с души давно гнетущую тяжесть. 

— Ваш народ  до невозможности наивен, - продолжил Орлов, - Вы с удивительной лёгкостью попались в капкан, и даже не желаете выбираться оттуда. Спасение вашего народа — сложить оружие. Но всевозможные доброжелатели вам не дадут так просто это сделать. – Немного помолчав, добавил: - Вы поверили в демократию, которую декларируют горе – либералы. Но они эту «демократию» декларируют для себя, для реализации своих далеко идущих планов, а не для вас.

Ваши политики думают, что по законам этой демократии вас вновь колонизировать невозможно. Но вы не знаете о другом: эту «демократию» быстро забудут, если захотят повторить геноцид.

И марионеток среди вашего народа быстро найдут, чтобы затормозить экономический рост республики на долгие годы. Сделают вас настолько зависимыми от Москвы, что никто и думать о суверенитете не захочет. А скорее всего ваша республика долго еще останется зоной управляемого конфликта. Не мне вам объяснять, какими технологиями это делается.

     Расстались собеседники почти друзьями, ибо хорошо поняли, что почти одинаково мыслят в этой весьма не простой во всех отношениях ситуации.

           В коридорах и туалетах гостиницы —  невозможно пройти, так много всякого мусора, грязи.  Но то, что увидела Надежда во дворе — это было что-то невероятное! Целая гора из стеклянных и пластиковых бутылок, жестяных баночек. Поражало не то, как здесь, оказывается,  много пьют (пили всегда), а то, что никто и не думал ни от кого это скрывать!  Весь этот пейзаж венчала табличка "Мины".

— Извините, а почему не разминируют? — спросила Надежда у уборщицы.
— Бандиты лезут по ночам. - Пробубнила женщина неопределенного возраста, давно переставшая ухаживать за собой, размахивая веником.
— Как? Прямо сюда? – удивилась не на шутку журналистка.
— Конечно.
— А они разве так близко? — уточняла Надя.
— Они везде.

— То есть как? – еще большее удивление.
— А вот так. Днём чечены  мирные, ходят тут, здоровкаются, улыбаются, как ни в чем не бывало,  а ночью — бандюги. Все до единого.
— А Вы, извините, давно здесь живёте? — поинтересовалась журналистка.
— Давно. Я в Доме офицеров буфетчицей работала. Квартиру мою разбомбили. Жду вот компенсацию, не то давно бы уехала из этого кошмара. Житья человеческого тут всё равно не будет.
— Почему Вы так думаете?
— А разве чечены забудут, что мы с ними сделали? Их надо или всех убивать подряд, или   уносить отсюда ноги.
— А может, не надо было начинать эту войну? — искренне спросила Надежда, желая узнать, как говорится, мнение народа.
— Конечно! Кто её начал? — глаза уборщицы блеснули. Она перестала подметать и близко подошла к девушке. — Ты знаешь, как мы тут раньше хорошо жили? Мои соседи — чеченцы и ингуши, я с ними душа в душу двадцать лет жила. Никто и не вспоминал,   какой  кто нации. Хлеб —  соль  делили. 

Свадьбы, похороны, - всё вместе!    Зять у меня — чеченец, в Тюмени   с дочкой живут. Я в ауле у его родителей часто бывала. Сыр, мясо, фрукты, овощи,  — всё оттуда! Мы же одна семья, а кто эту войну проклятую придумал? Кому она нужна была? Кто сюда этого Дудаева черта проклятого  заслал? С него весь этот кошмар начался ! Ты из Москвы к нам приехала?
— Из Москвы.

— Ну, так там, в Москве и спрашивай, зачем её начали, проклятую, откуда они этого Дудаева выкопали? Ты же видишь, что они, сволочи, с городом сделали. А такой  был красивый город, такой красивый! Вся моя жизнь здесь, в этом городе.  Все, что было хорошее, теперь похоронено среди этих развалин, — женщина прослезилась,   достала из кармана халата платок. — Это сделали не люди, а звери, изверги! Только они могут так поступать...

     — А говорили, что все чеченцы — бандиты.
— Это теперь они бандиты. А раньше были хорошими людьми, как все. Весёлые, добрые, щедрые. Никогда ничего не пожалеют. Когда началась война, я убежала в горы, в аул к родителям зятя. Там и была полгода, пока наши Грозный не взяли. Тогда чеченцы в своих аулах много русских спасли. Чеченцы в горах и сейчас хорошие, добрые. Это здесь, в Грозном все бандюги, головорезы. На улицу ночью не выйдешь.
— Так ведь война, тётенька.
— Война, война... Будь она проклята, эта война и те, кто её начал, кто на ней наживается.

     Был душный, томительный  вечер. Орлов в гостинице всё ещё не появлялся. Надежда, сидя в вонючей, грязной гостинице,   чувствовала себя обманутой: "Оставили одну, как маленькую девчонку, а сами ушли! Зачем же  я приехала сюда, по их мнению? Прокатиться? Они что, считают  меня легкомысленной, романтической пустышкой, решившей похвастаться тем, что была в "горячей точке"?

      Мерзость какая  сами эти слова "горячая точка". Для московских чиновников-бюрократов и пресытившихся обывателей это, конечно, всего лишь точка. Одна маленькая точка, которую следует усмирить, задавить, уничтожить, если она не покорится.

      Для них не существуют люди, народы с их проблемами. Главное — сама государственная машина, в которой все  винтики должны крутиться аккуратно и  послушно, по заранее заданной программе.

А двигаться эту машину заставляет  не мораль, не  народная воля, и даже не наука, а чьи то корыстные интересы. Люди хитрые, алчные, многоликие, подлые давно научились сосуществовать с этой машиной. Они с успехом заставляют ее работать на себя, зная, что она безотказная в своей примитивности.

 А люди наивные, не потерявшие веру  в добро и справедливость, вступают с ней в единоборство и губят себя. В этих жерновах сегодня молотят чеченцев. Отступить они не могут по своим внутренним, генетическим  законам. Жалеть их никто не  собирается.

      Надо бы понять, что мир давно живёт по другим законам и по другой морали. Дают просто жить — это уже большое счастье для малочисленных народов. Встревать в подлую  политику акул-гигантов — самоубийство. Не знать об этом — преступление со стороны лидеров малых народов.

      Скорее всего, этих лидеров кто-то очень грамотно, методично водит за нос…
      Вот такая беда, кажется, разворачивается на этой древней несчастной земле.
      Мой долг — писать об этом, чтобы хоть в ком-то пробудить остатки совести. Писать, много и открыто  писать…»




Орлов со своими товарищами вернулся в гостиницу поздно вечером. Встретив недоумённый взгляд Надежды, он начал  оправдываться:
— Наденька,  девочка, тысяча извинений. Ты, на
верно, скучала здесь одна? Мы и не думали, что уходим на целый день. Так получилось, что после совещания в правительстве с нами захотели встретиться разные люди.

Вот и пришлось организовать что-то типа приёма граждан…  Я бы за тобой прислал человека, чтобы ты присутствовала, но эти просьбы и рассказы не представили бы для тебя  особого интереса.   Разговоры о жилье, о компенсациях, о выезде в другие места, о притеснениях со стороны  боевиков и федералов…  Если хочешь, я дам тебе почитать их заявления.

— Эти заявления я, наверное, могла бы прочитать и в Москве. Не так ли? – не стерпела Надя, нагрубила. - По-вашему, я рвалась сюда, чтобы читать чьи-то заявления? Извините, конечно… 

— Ну что ты прикажешь, Надюша, повезти тебя туда, где идут бои?  И не проси, я этого не сделаю!  Я и сам не имею права лезть за пределы компетенции Комиссии, которую возглавляю. А пределы эти чётко определила Дума. Наша Комиссия именуется Комиссией по содействию розыску без вести пропавших и насильственно удерживаемых лиц. Вот и всё. Я ведь твоей   матери,  глубоко уважаемой Вере Ивановне, обещал...   Кстати, ты обедала? Как тебе столовая?

С досады Надежда чуть не    разревелась. Она быстро отвернулась к окну. Не в силах продолжить разговор,  отсутствующим взглядом  смотрела в сторону  руин домов. Вечернее небо было какое-то непривычно грязное. С двух  концов города в небо поднимались два огромных столба дыма от пожаров на нефтяных вышках. Этот дымовой гриб свинцовой тучей висел над развалинами безжизненного города.

Здесь ничто не говорило о Кавказе.  Здесь было торжествующее Зло, было победившее Насилие.   Было натуральное, ничем не прикрытое, обнажённое лицо ненависти, подлости, дикости, плохо скрываемой растерянности и... чье-то стремление даже из этого грохочущего, горящего ада вынести добычу, прибыль.

Был, наверное, на этой земле и другой мир, мир разума и благородства, но Надя этот мир не видела. Она лишь чувствовала его. Ведь если в одном месте столько зла и насилия, должно же быть в другом месте что-то человеческое, удивленное и напуганное всем этим, восставшее против этого...

— Впрочем, ты не расстраивайся, — заговорил Игорь Михайлович, присаживаясь на кровать (стульев в гостинице не было). — Нас завтра повезут на фильтропункт. Мы весь день этого добивались. Там, говорят, ужас что творится. Какой-то беспредел, хуже, чем в фашистских концлагерях.

— А фильтропункты где, в Грозном? – спросила Надя.
— Есть и в Грозном. Но мы попросили, чтобы нас отвезли в Моздок. Там основная точка, где содержатся задержанные по подозрению, - обьяснил Ордов.
— Я поеду с Вами, - настойчиво заявила журналистка.
— Туда не ехать, а лететь надо. В Ханкале нам обещали дать вертолёт.
— Мне без разницы. Я обязательно полечу. Прошу Вас разбудить меня хоть среди ночи.
—  Мы полетим туда днём. Спи спокойно и не волнуйся, - виновато улыбался депутат, -  Я обязательно возьму тебя с собой. Без тебя не полетим. Обещаю.
Надежда всё ещё пристально вглядывалась в растворившийся в мареве и дыму вечерний горизонт. Там, за горизонтом, была полная неизвестность.

На рассвете  Надежду    разбудили громкие  голоса в коридоре. Отчётливо слышался возбуждённый мужской хриплый бас:
— Нет стульев, ну нет! Были и стулья и кресла кожаные, — проклятые чечены всё разворовали. Воруют все, что попадётся! Вы же слышали, как о них сам генерал Хомяков говорил: это либо убийцы, либо грабители, либо воры. Вот и спёрли   все стулья из гостиницы.
— Не спёрли, а купили у тебя. Ты же сам тут всё распродал, кроме стен, —  возражал скрипучий женский голос.
— А ты молчи, стерва! — заорал мужчина, —  тебя не спрашивают. Ты видела, как я продавал? Видела? Докажешь?
— И доказывать не надо, все об этом знают. Продал и пропил! — не сдавалась женщина.
— Подстилка ты чеченская! Я знаю, почему ты их защищаешь. Забыть не можешь, как двадцать лет с ними …
— Я не их защищаю, а правду говорю! А ты лучше за женой своей присматривай, алкоголик несчастный. Она тут всю федеральную группировку, всю чеченскую милицию, всю шоферню обслуживает гуманитарной помощью,  никому не отказывает. Он ещё меня будет упрекать, козёл с ветвистыми рогами!
— Да замолчите же вы наконец! — раздался чей-то верховный властный глас. — Всех разгоню к ... матери!
Похоже, разбудили какого-то крутого генерала или директора гостиницы.
Стало тихо. Но журналистка  заснула только под утро: ее волновал предстоящий полёт в Моздок.


Надежда Васильевна, конечно, много раз слышала, что фильтропункты — это что-то ужасное, наподобие фашистских концлагерей. Но чтобы  до такой степени... В стороне от   Моздока, в степи, на железнодорожных путях стояли отцепленные вагоны. Территория вокруг была огорожена множеством рядов колючей проволоки. 

 Жуткая, обжигающая жара ранней весны и тишина: даже сторожевые овчарки, размякшие на безжалостном солнце, ленились шевелиться,  лаять. Они лежали, высунув языки и тяжело дыша, не обращая особого внимания на гостей.

Полураздетые, небритые охранники нехотя открыли двери и  депутатская комиссия с трудом вошла в этот душный, зловонный ад.
"Вагонзак", - это тот же купейный вагон, только вместо стен внутри   —  решётки. И находились   в купейных  камерах не по четыре человека, как в пассажирских поездах, а  по десять и больше. В основном это были молодые люди от четырнадцати лет —  грязные, обросшие, с синяками и ссадинами - следами жестоких пыток; мокрые от пота, без верхней одежды.

Десятки юных  изморенных лиц с какой-то неестественной серьезностью и философской покорностью несправедливой судьбе, молча разглядывали пришедших. Надежде  было не по себе. Её поражало, как вообще можно выдержать такую жару в такой скученности. Налицо был факт грубейшего, преступного нарушения создателями  подобных  душегубок Федерального Закона Российской Федерации "О содержании под стражей лиц, подозреваемых и обвиняемых в совершении преступления", который журналистка внимательно изучила ещё  еще в Москве накануне вылета.

— Кто вы? За что вас  задержали? — спросил у заключённых один из депутатов.
— Спросите об этом тех, кто нас сюда затолкал! — грубо ответил один из мучеников.
—  Молчать, сволочь! Отвечать, когда задают вопросы! — крикнул один из охранников, видимо, офицер.
— Тихо, не надо.  Мы  сейчас  сами разберёмся, — успокоил его депутат Орлов.
— А вы кто такие? Можно узнать? — спросил один из заключённых более спокойным голосом.
— Мы члены Комиссии Государственной Думы. Пришли посмотреть, как вы тут...
— Нормально живём. Курорт!
— Ну, так чем вы объясните то, что вас задержали? Вы воевали? У вас было оружие? — спросил Орлов.
— Можно я скажу? Эй, человек, подойди, пожалуйста, сюда! — раздался настойчивый голос немолодого  мужчины из камеры, расположенной чуть дальше. Депутаты и журналистка подошли к старику.

— Вас-то за что арестовали? – спросили они, взглянув на этого старого, обросшего, худого бедолагу, который уж точно не мог быть боевиком.
— Его взяли в степи. Он искал свою лошадь, — ответил за старика  сидевший вместе  с ним  юноша. — отпустите старика. Нас убейте, но старика отпустите! Ему трудно очень. Он ведь болен к тому же. Не выдержит.
А старик, покашливая,  рассказал:

— Мы все из села Ахкичу. Когда начали обстреливать село, на второй день мирным жителям дали коридор. Всех женщин, детей и стариков по этому коридору пропустили, а молодых людей, вот этих, связали, уложили штабелями в грузовики и привезли сюда. Бросили, как бревна, будто и не люди они вовсе.  Это все мирные  ребята,  клянусь  Кораном! Ни один из них — не боевик.- Немного помолчал, очевидно, раздумывая, говорить ему об этом, или нет.

-  Но их каждый вечер бьют пьяные солдаты, пускают на них собак. Уже шесть дней прошло, кушать дают булку хлеба в сутки на всех, пить дают грязную воду, которую пьём, чтобы не умереть. За что так? Почему так? В чём же их вина? Зачем их, молодых, так жестоко убивают в этой жаре? Разве они что плохое кому-нибудь сделали?!
Раздались голоса со всех сторон. Старику что-то говорили на непонятном  для членов Комиссии  чеченском языке.

— Что они говорят? — поинтересовались у старика.
— Молчи, говорят, не унижайся. Всё равно, говорят, нас всех убьют. А я не за себя говорю, я уже старик, пора умирать. Ребят этих золотых жалко. Они же не виноваты ни в чём! Зачем их мучают?

А каково их родителям, которые, наверное, с ума сходят от горя?
—  Их послушаешь — все они тут ангелы, когда из-за решёток выглядывают. А отпустишь в горы — волки, бандюги! Сколько наших ребят из-за них полегло! — с нескрываемой злостью заметил охранник-офицер.
— Они что, и вправду не воевали? Разве  их вина не установлена? — обратился депутат Орлов к офицеру.

— А чёрт их знает. У начальства нашего надо спросить. Моё дело — содержать их тут, —  брезгливо ответил охранник.
Члены комиссии направились в следующий вагон с мучениками. Надежда невольно задержалась на минуту. Её завораживали  глаза ребят, полные какого-то необъяснимого содержания. Было совершенно очевидно, что это не глаза преступников. Кого угодно, только не преступников!

— Что, красавица, не красиво у нас? Извини, мы без галстуков.
— Я... Я не знаю, чем вам можно помочь. Вас действительно много дней не кормили?
— Голодать, говорят, полезно, - улыбнулся молодой человек весь в синяках и ссадинах. Голова его была обвязана какой-то тряпкой, скорее всего, рукавом от сорочки. Сквозь повязку – обильная, затвердевшая кровь.  - Всё прекрасно, девушка, не переживайте. Не у нас одних и не впервые Россия воспитывает характер.
— Я сделаю всё, что смогу…

— Как Вас зовут?
— Надежда. Надежда Светлова. Я журналист.
— Вы, Надежда, Россию спасайте. Наше спасение — дело Всевышнего. Вы России Бога верните. Иначе навсегда её сатана одолеет. Вот тогда всем нам окончательно финиш, и чеченцам, и русским, и татарам.

— До свидания, — сказала Надежда и быстро, не задерживаясь,  ушла вслед за депутатами.
В других вагонах картина была не менее ужасной. Надежда старалась записать в блокнот как можно больше фамилий, свидетельств, просьб. Но в душе запечатлелся образ того молодого человека, который просил спасать Россию! А его она почему-то забыла записать. Какая досада! Обратно уже, конечно, не вернешься. И просить бесполезно. Не пустят…
Комиссия ограничилась осмотром одного состава и заторопилась встретиться с начальством фильтропункта.

Военное начальство, под чьим руководством находился фильтрационный лагерь, приняло депутатскую Комиссию сразу же без задержки..

— Слушаю вас внимательно, — сказал полковник Рябчиков, усаживаясь за столик напротив членов Комиссии. Это был уже немолодой, лысый, упитанный человечек с маленькими, бесцветными, бегающими глазами. Временами он надевал большие чёрные очки, которые тут же снимал и нервно бросал перед собой на стол.

Складывалось впечатление, что за этими очками он иногда прячет какие-то ничтожно малые остатки совести.
От имени Комиссии разговор начал Игорь Михайлович. Полковник отвечал коротко, жёстко, тем самым подчеркивая, что ему волноваться и заискивать перед Комиссией незачем.
— Арестованные в вагончиках, — это кто? за что их?
— Они взяты непосредственно в зоне боевых действий. С ними надо разобраться, кто они, что там делали.

— Они совершили преступления? Есть санкции прокурора на их задержание?
— У нас не КПЗ и не тюрьма. У нас это называется фильтрационный пункт. Фильтруем, значит. Виноватых задерживаем, отсылаем в другие места, а тех, кто не виновен, отпускаем домой. Пускай живут. Не жалко.
— Это правда, что вы их не кормите?
— Кормим. Даём хлеб, воду. Но у нас не санаторий, как понимаете. У самих   довольствие —  кот наплакал.

— И  сколько вы их так... фильтруете?
— Пока не получим новые списки. Сверяем, уточняем. Если кого нет в этих списках — отпускаем. Пускай живут.
— А списки вам даёт...

— Спецслужбы. ФСБ, ГРУ, — бегали глаза у полковника быстрее прежнего.
— Понятно. Ну что ж, спасибо, что Вы приняли нас. Рады были с Вами познакомиться.
— Не за что. Приезжайте ещё, — заулыбался полковник. Что-то подозрительное было в его поведении.

— Погодите! Извините... ради Бога, извините... ну как же так, там ведь люди просто задыхаются, - вмешалась Светлова,- там... там просто ужасное что-то творится. Извините, ради Бога, я журналистка. Скажите, пожалуйста, когда эти списки придут? Нельзя ли ускорить? Нужно ведь быстрее разобраться, кто виновен, а кто нет...
Все с удивлением посмотрели на Надежду Васильевну.

— Наденька, это мы там, в Москве обсудим. Здесь одни исполнители, приказ выполняют. Потом мы во всём разберёмся, — попытался её успокоить  Орлов.
     — Как потом? Что значит «потом»? Потом будет поздно. Товарищ полковник, ответьте, пожалуйста, я имею право, как журналист, спросить Вас, когда придут списки, и  как можно ускорить их поступление?

Вид у журналистки был весьма решительный. Её слова звучали всё твёрже. Рябчиков, кажется, понял, что ему просто так не отвертеться:

— Списки — не проблема, уважаемая. Списки могут поступить в любое время, если уже не поступили. Это наша работа. Вы не волнуйтесь. Мы сами разберёмся, что к чему. Тем более что сейчас задержанных немного, всего восемьдесят с копейками человек. Мы разбирались и тогда, когда было в десятки раз больше, —  уверенно убеждал он.

— Вот именно. Надежда, давайте более не беспокоить военных. Они действуют в пределах своей компетенции. Вопрос надо решать радикально там, в Москве. Все эти фильтропункты вообще вне закона. Их надо срочно ликвидировать, — успокаивал журналистку Игорь Михайлович. — Пойдёмте отсюда.

— Никуда я не пойду! — восстала девушка. Голос журналистки на сей раз прозвучал столь убедительно, что и полковник, и члены депутатской Комиссии поняли: она может реально создать проблему. Все молча смотрели на Надежду Васильевну. Она тверже прежнего заявила:

— Вы можете улететь, но я никуда отсюда не уйду, пока не поступят списки и не отпустят невинных. Это мой долг. Гражданский, профессиональный, человеческий, как хотите. Я так не могу. Я увидела, что такое ад!
Решительность журналистки обескуражила всех. Через несколько минут выяснилось, что списки давно уже поступили в штаб и лежат у секретарши в ящике стола вместе с губной помадой,  жвачками и пачками презервативов.

Забрать Надежду с собой в Грозный Игорю Михайловичу, как он ни пытался, не удалось. Ему обещали привезти журналистку в сопровождении группы охранников. Ночевать устроили здесь же в Моздоке, в вагончике, где у входа висела табличка "Гостиница".

Утром следующего дня Надежду Васильевну попытались отправить в Грозный, заверив её, что с томящимися в фильтропункте разберутся в течение дня и о результатах ей будет доложено. Но журналистка напрочь отказалась уезжать, пригрозив, что, если с задержанными не разберутся немедленно, она поднимет такой шум, что придут в движение вся мировая пресса, все правозащитные, гуманитарные, религиозные и прочие пацифистские организации со всего света!
Результат получился неожиданный. К вечеру все задержанные — буквально все, до единого, были выпущены на волю и даже отвезены на военных грузовиках домой!

***

     Федеральная армия совместно с другими государственными силовыми подразделениями после долгих упорных боев на улицах Грозного с переменным успехом продвигалась все дальше в сторону гор. Командующим Восточным фронтом армии Ичкерии Шамилевым был отдан приказ укрепить в целях обороны населённый пункт Хаджи-Аул. Приказ был тут же передан молодому командиру батальона по имени Булат.

В Главном штабе обороны комбат получил подробную схему необходимых оборонительных укреп сооружений. Благо, Хаджи-Аул находится на возвышенности. Если кругом со всех сторон вырыть окопы, соорудить из железобетонных плит дзоты, зарыть в землю танки, то Хаджи-Аул можно превратить в крепость.

В аул ещё до рассвета прибыли ополченцы и начали рыть окопы. Федеральная армия уже вторую неделю бомбила Дарго, Белгатой, Новогрозный, Майртуп, Курчалой, Алерой, Центарой и готовилась, по всей видимости, к прорыву с восточного фланга. А Хаджи - Аул стоит на пути федералов. Поэтому его надо было укреплять как можно быстрее и   крепче.  Со взятием аула открывалась великолепная возможность для обстрелов практически всех населенных пунктов предгорной части Чечни.

Российская армия с особой жестокостью расправлялась с жителями тех чеченских аулов, откуда оказывалось сопротивление. У жителей невоюющих аулов теплилась надежда, что их не будут бомбить, у них не будут проводить "жёстких зачисток", во время которых уничтожается всё двигающееся, шевелящееся, подающее признаки жизни.

 Люди в ужасе убегали из аулов, бросая свои жилища, скот, имущество, нажитое десятилетиями после возвращения из высылки в Среднюю Азию и Казахстан.  Бедные и убогие, особенно старики и вдовы, не могли этого себе позволить, ибо с потерей коровы, птиц, жалкого домашнего скарба они  лишались всего.

Воровать эти богобоязненные люди никогда не умели и не хотели. В случае ухода из аулов их ожидала долгая, мучительная нищенская жизнь, похожая на ту, что испытали их родные на высылке. Поэтому они справедливо считали, что лучше умереть здесь и быть похороненным на своем кладбище, чем влачить жалкое существование по чужим углам.
Особенно тяжёлая участь у женщин-вдов. Их много сейчас в горах Ичкерии. Они ответственны  за жизни своих детей. Погибшие мужья не простят им, если они не сохранят наследников.   
Бойцы батальона продолжали тихо и упорно рыть окопы. Люди, не покинувшие аул, в основном женщины, глубокие старики, дети, ничего ещё не знали. Не понимали, что их аул превращается в ещё один очаг жестокого сопротивления. Не знали, что через какую-то неделю-другую их древний священный аул может быть подвергнут жесточайшему уничтожению всей мощью одной из самых громадных армий мира.

 Не знали, что сотни танков и пушек, десятки установок "Град",  боевые вертолёты и бомбардировщики могут посыпать на головы вчерашних доярок, скотников, табаководов, чабанов, трактористов, учителей, врачей тысячи тон смертоносного металла.
 
Тревогу подняла молодая женщина, которая жила за околицей  и увидела людей, роющих окопы. Она прибежала в центр аула и громким криком, стенаниями собрала жителей.
— Там ополченцы роют окопы. Они будут стрелять в русских. А русские разбомбят наш аул, разрушат наши дома, а нас и наших детей убьют. Давайте попросим их, чтобы они ушли, — плакала женщина в порванных галошах и бегала по грязным, мокрым после обильных дождей узким улочкам.

Вскоре на площадь в центре аула  на шум и крики собрались люди, почти все, кто мог ходить, в основном женщины, старики.

  Женщины   смотрели на стариков, что они скажут. А старики молчали. Они   не находили  однозначного  решения.  Мешать  боевикам — русским помогать. Позволить ополченцам укрепиться в ауле — всем погибнуть, потерять жильё, скот, имущество, всё, что наживалось столь тяжелым трудом... 

 Все ждут, смотрят, что скажет старейшина. А ему — уже за восемьдесят. Глаза совсем поблекли. Свои дети и внуки перестали слушаться, а как ему солдат, вооруженных до зубов и злых, как черти, убедить? А делать что-то надо. Надо принимать решение. Спроси совета у людей — разное будут говорить. Все ждут совета от него. А что посоветовать? Что делать? Надо спасать жизни женщин, детей, это самое главное.

Было удивительно тихое, свежее после  дождей, прохладное апрельское утро. Солнце уже поднялось над далёким горизонтом со стороны Дагестана и тоже пыталось внимательно заглянуть в глаза, в сердце, в душу этого видавшего многое, седого, худого, сгорбленного долгой, несправедливой, тяжёлой жизнью старца.

— Надо уходить, — тихо сказал старик. — Женщины, спасайте детей. Именем Аллаха, именем Кунта-Хаджи, чья мать Хеди похоронена здесь недалеко, прошу вас, спасите, сохраните, поставьте на ноги наших детей. Уведите их, кто куда может.

 В Дагестан, в Казахстан, в Ингушетию, туда, где живут мусульмане, и где люди ещё боятся Бога. Верящие в Бога, пусть даже в русского Бога, не будут убивать наших детей. Спасите их. Этому разбуженному Иблису; я уже не верю. Не надо было его будить.

А раз разбудили — надо уметь не потерять честь. Мы умрём не тогда, когда нас будут убивать, а тогда, когда потеряем честь, когда не сохраним своё потомство, которое будет умнее нас. Сами мы можем погибнуть. Это не в первый раз с нашим народом происходит. Детей надо спасать.

— Ты о чём, старик? Что ты такое говоришь? Куда это мы пойдём с детьми? кто, где нас ждёт? — не выдержала одна толстая женщина. — скажи этим боевикам, чтобы они ушли, не закреплялись здесь, и наш аул не тронут!

— Да, да! Надо попросить их, и они уйдут, — поддержали толстушку другие женщины.
— Ваша! Мы всё равно не сможем победить. Нас слишком мало. Скажи этим ребятам, пусть они успокоятся, пусть они сохраняют свои жизни, как об этом просил нас  святой  Кунта-Хаджи, — попросила старика маленькая, тихая женщина, которая крайне редко разговаривала при людях. Такой у неё был характер.

Много ещё женщин просили старика, и тот согласился:
— Хорошо, я сейчас пойду к ним и попрошу их. Передам им ваши просьбы. Но знайте: я не могу их принуждать. Они ведь не к ловзару; готовятся, а к смерти...
Старик тут же направился в сторону ополченцев, куда ему указала  напуганная женщина в разорванных галошах на босу ногу.

Солдаты увидели приближающегося старика. Кое-кто продолжал рыть окопы, не обращая на него никакого внимания. Некоторые прекратили работу, оперлись на лопаты. По обычаю следует остановить работу, когда подходит старший.
— Доброе утро, Ваша.* Что тебя подняло в такую рань? — спросил молодой, стройный, с тонкими чертами лица, небритый командир батальона у старика. Было как-то заметно, что он воюет с недавних пор.

— С добром вам жить долго и счастливо, — ответил старик. Затем сказал, виновато раскинув перед собой худые, мозолистые руки, — Напуганы женщины этой вашей работой. Если русские увидят, что вы здесь закрепились,  они  ведь начнут бомбить аул. Щепок не соберёшь. Один пепел останется.

— Да, Ваша, ты прав. Это у них хорошо получается, — ответил командир Булат.
— Так может, не надо здесь? Может, где-то дальше, повыше в горах?
— У меня приказ, Ваша. Не я решаю. У нас ведь дисциплина. Сам понимаешь. Дисциплина на войне — это самое главное, - вежливо старался отвечать командир.
— А к кому мне обратиться, сынок?

о, думаю, бесполезно к нему ходить. Враг вот-вот сюда подойдёт. А если  сдадим Хаджи - Аул — мы потеряем все горные районы. Здесь господствующая высота. Никак мы не можем её отдать. Только после нашей смерти.
— Понимаю, — вздохнул старик, помолчал немного, потом спросил. — А как женщины, дети? Как наши жилища, скот?

— Уходить надо из аула, Ваша. Немедленно уходить. Я собираюсь в полдень поговорить с жителями вашего аула. Соберитесь все. Там поговорим. А аул мы оккупантам не сдадим. Нельзя. Такие дела, Ваша.
Старик не знал, как ещё просить,  какие доводы привести. Спросил так, между прочим:

— А какого ты тейпа, сынок, из какого аула?
— Я по тейпу чеченец. По умме – мусульманин. Аул мой — Нохчмохк, край вайнахов от снежных вершин Кавказа до астраханских степей. Отец мой — Аллах, а мать — Земля. -  Такой экспромт получился. Булат сам удивился своему красноречию.
— Я тебе тоже не чужой, — тихо сказал старик.

— Знаю, Ваша. Все мы братья. Только дайте нам делать своё дело, и спасайте себя, ради Всевышнего! Ты ведь знаешь, отец, не мы пришли покорять чужую землю, а они. Кто защитит честь этой святой земли, по которой ходил Кунта – Хаджи, если не мы?

— Вот именно, — вырвалось у старика, но тут же вспомнил лица напуганных женщин, детей. Что он им скажет? Как убедить, что надо уходить, надо бросать всё, всё... всё с таким трудом годами нажитое. Весь пот с табачных плантаций, полей, лугов. Весь адский труд "шабашек" по всем просторам Советского Союза.

Всё то жалкое, но бесконечно дорогое имущество, добытое тяжким трудом в колхозных овчарнях, коровниках и гаражах, в зимнюю стужу, в осенней грязи, в летней жаре. А как скотину бросить на явную гибель? Скотина-то в чем виновата? Как он скажет этим несчастным женщинам: "бросайте всё, уходим..."?
Старик молча повернулся и хотел уйти, но что-то его остановило. Он подошел к Булату близко и спросил:

- А ты знаешь, сынок, какое завещание оставил святой Кунта-Хаджи нашему народу?
- Какое же?
- Никогда не воевать с русскими, если они даже будут заставлять нас носить кресты и ходить в христианские церкви. Только если они будут пытаться делать наших женщин гулящими, а нас заставлять забывать свои обычаи, он велел всем восстать и погибнуть, как один.

- А они нас этому и учат, Ваша, ты что, телевизор не смотришь? – Вскипел Булат. - Они же развращают нашу молодежь двадцать четыре часа в сутки! Что из того, что мы строим мечети? Скоро в них ходить никто не будет. Свои церкви им не нужны, а наши мечети тем более. Так что, Ваша, не волнуйся. Мы все делаем правильно.

- А ты все-таки вспомнишь про Кунта – Хаджи, когда тебе будет совсем больно и ты не будешь знать, как поступить. Когда даже спокойная смерть тебе будет казаться сладкой мечтой, - напророчил почему – то старик и тихо ушел.

— Живее, братцы, живее! — крикнул командир, и все продолжили  работу с еще большим упорством. Но нелегко было   рыть замерзшую землю, недавно обнажившуюся из-под толстой корки заледеневшего снега.

Не прошло и полчаса, как из аула показалась шумная толпа возбуждённых женщин. Она направлялась к ополченцам, роющим окопы. Кто-то из ополченцев свистнул от удивления и произнес:

— Ну, ребята, теперь держитесь! Тут окопы не помогут, придётся в рукопашную. 
— Продолжать  работу.  Я сам с ними разберусь, — приказал комбат.
Женщин было много. С полсотни. Старые и молодые. На руках у многих -  грудные дети. Толпа гудела, и этот гул, выкрики,  напряжение росли по мере ее приближения.
— Сейчас же сдаюсь в плен самой красивой жеро; , — заметил ещё один остряк.
— Молчать! Ни слова больше! — крикнул Булат.

И вот женщины прямо перед ними. Рассерженные, растерянные, кто в чем.   В глазах - ужас, злость, печаль, мольба, боль...
— Что вы делаете? Зачем вы здесь копаете? Нас ведь всех убьют! Вы что, не знаете, что это святой аул?! Не знаете, что здесь зеарт;; Хеди — матери Кунта-Хаджи? Вы что, хотите, чтобы зеарт разбомбили?!! – громко кричали они, абсолютно уверенные в своей правоте.

— Вам надо уйти из аула. Всем. Уходите все, как можно быстрее. А с аулом вашим будет то же самое, что и со всей Чечнёй. Война идёт. Война без жертв и разрушений не бывает, — сразу же показал комбат свой жёсткий характер.

— Нет! Мы никуда отсюда не уйдём! — вышла вперёд немолодая женщина в большом чёрном траурном платке. — Эта война уже убила моего сына. Я не хочу, чтобы убивали ещё. Не хочу, не могу видеть это горе. Я из Гудермеса. Переехала сюда, потому что там сожгли мой дом. Вы хотите, чтобы я и отчий дом потеряла? Мне некуда больше идти. Некуда! Некуда!! Не-ку-да!!! — женщина разрыдалась.
Начали говорить другие:

— Вы не для народа стараетесь. Вы  воюете из-за денег, которые наворовали ваши главари. Разве вы не видите, что уничтожаете весь народ?
— Идите куда-нибудь в горы, в степь, где нет мирных людей, и воюйте сколько угодно. Зачем вы наши аулы разрушаете?

— Аллах не простит вам наши страдания. Как вы оправдаетесь перед Всевышним за тысячи и тысячи закопанных в землю молодых жизней?
— Русским генералам людей не жалко, ни своих, ни чужих, потому что они в Бога не верят. А почему вам людей не жалко? Почему не прекращаете эту безумную войну?
— У вас нет детей, поэтому вы не знаете, что такое — потерять своего ребёнка. Вы не люди! Вы звери! Будьте вы прокляты!

— Вот что, женщины! — поднял голос комбат. — Вы уже границу переходите. Вы что, думаете, мы тут вечеринку, танцы собрались устроить? Мы тут, на этой святой земле готовимся принять смерть! О чём вы говорите?!
— Вы можете принимать смерть и в другом месте. Умирайте на здоровье, если вам так нравится! Но зачем вы тащите за собой детей, женщин, стариков? Мы - то в чём провинились? Мы ведь жить хотим, хотим, чтобы жили наши дети. А вы идите вон туда в горы и умирайте. Там и воздух чище, и природа богаче, и к Богу ближе. Одно удовольствие умирать. А нас, несчастных, оставьте, ради Бога, в покое! Мы вас не просили начинать эту войну. Не просили разрушать колхозы, совхозы, грабить заводы и фабрики, оставлять без работы учителей и врачей!

— Нет, вы не будете здесь копать! Только после нашей смерти и смерти наших детей! Женщины, бросайте в эти траншеи детей. Пусть они здесь нас всех убивают и хоронят. Нам проще здесь погибнуть!
Женщины дружно начали опускать в окопы, к ногам растерявшихся ополченцев своих грудных и малолетних детей. Дети плакали, тянулись к матерям. Но матери их обратно  не поднимали. Ополченцы  растерялись, не знали, что им делать дальше. Женщины кричали:
— Убивайте их. Потом нас всех убейте! Вы же этого хотите. Ваш Дудаев ведь говорит, что надо уничтожить семьдесят процентов чеченцев! Убивайте нас тут же сами, или уходите отсюда!

— Какие же вы мужчины, если не способны прислушаться к женским мольбам, детскому плачу?! Кого вы защищаете? Ради кого воюете?! Из-за денег вы все воюете, а не ради народа. Зачем мёртвым свобода? Вы вот так, в могилах хотите  нас осчастливить? Чтобы ваш Дудаев побыстрее в эту траншею слег и все воры, грабители, которых он наплодил, вместе с ним!
— Женщины, уходите! Забирайте своих детей, ради Бога, ради нашего народа! Не позорьте нас. Не можем мы отдать врагу Хаджи - Аул. Мы знаем, что это святое село, и будем драться за него, пока всех не убьют.   Кто вас прислал? Вы что, на предателей,  на русских  работаете?  Кто  вас сагитировал? — кричал Булат.

— Нас никто не агитировал и никто не прислал. Мы пришли исполнить свой материнский долг и спасти своих детей!
— Ну, так спасите их. Уведите их куда-нибудь за Терек, в Ингушетию, в Дагестан. Не мешайте нам. Мы выполняем приказ! Я ничего не решаю, Заберите своих детей, милые сёстры, мамаши!
— Нет, не заберём! Об этом не может быть и речи. И мы отсюда не уйдём! Вот тут, на ваших глазах и будем погибать!

Просьбы, уговоры, угрозы продолжались долго. Женщины держали ополченцев за руки, пытались отнять у них лопаты, когда те начинали копать. Со стороны аула подходили ещё люди. Старики и старухи, женщины и дети. Многие говорили, что они беженцы из других мест, где сегодня идут бои, и что дальше им бежать просто некуда.

Солнце закрыли плотные свинцовые тучи. Похолодало. Люди начали разжигать костры. Никто не уходил. Спорить с этими людьми, уговаривать их не мешать рыть окопы, было бесполезно. В этом убедился уже каждый ополченец.

К командиру батальона приблизилась маленькая, худая старушка в обесцветшем большом чёрном платке. Она виновато улыбалась и разговаривала очень тихо. Казалось, вот-вот она погладит своей костлявой маленькой ручонкой густую шевелюру и свежую бороду юного комбата.

— Сынок, — говорила она. — у меня было семеро детей. Всех их убила вот эта русская власть. Трое умерли ещё во время первой ссылки в Сибирь, когда сказали, что мы кулаки и вывезли с Родины. Одна дочь умерла в дороге, когда мы бежали из Сибири обратно домой. Трое оставшихся мальчишек умерли во время ссылки в Казахстан.

Отец этих детей тоже похоронен в Казахстане. Он очень хотел быть похороненным здесь в Хаджи-Ауле на кладбище возле матери Кунта-Хаджи. Но не получилось. Что ж поделаешь, на то была воля Всевышнего. Я свою жизнь прожила. Где-то и меня, наверно, похоронят добрые люди. Только вот о чём я думаю, сынок: если бы мы ладили с этими русскими, не злили их, они, может, оставили бы нас в покое?

 Может, тогда я бы жила не одна в сарайчике у дальних родственников, а у своих сыновей? Может, стояли бы вот так в один ряд на всю улицу дома моих сыновей и дочерей, а их дети бегали бы, счастливые, по этим улицам, и на их головы сегодня не сыпались бы бомбы? Не выселили ведь дагестанцев, грузин, армян, кабардинцев, осетин. Они ведь не воюют с русскими и живут везде, во всех местах. Скажи мне, сынок, почему у нас всё не так, как у других людей? У нас народ такой плохой, или начальники у нас все время дурные?

— Не я начал эту войну, мать. Спроси у тех, кто её начал, — грубо ответил комбат.
— А кто её начал, сынок?

— Не знаю. По-разному говорят. Я только шофёр. Пассажиров на автобусе развозил. Воевать пошёл, когда вертолетчик ракетой уничтожил автобус, и на моих глазах сгорели все пассажиры. Тридцать два человека. Женщины, дети, старухи... И моя мать среди них… Я понял, что жизнь моя кончилась. Не мог я с этим жить. Я понял, что Аллах оставил меня в живых, чтобы я отомстил этим чудовищам. Вот я и воюю. Больше ничего не знаю. Каждый отвечает за себя.

Старушка явно не была удовлетворена ответом молодого комбата, она ещё раз спросила, ещё мягче:
— Пусть Аллах проявит милость ко всем погибшим, и к твоей матери тоже. Но вот что я хочу спросить, сынок.

Скажи, если нашему Президенту подсказать, что нас очень мало, а русских очень много, что у них много танков, самолётов, а у нас ничего этого нет; что с нашей стороны погибают чистые, верующие люди, а с их стороны —   алкоголики, которые даже на могилах своих умерших товарищей водку пьют, что всё вокруг разрушается, сжигается, засоряется минами, бомбами, гранатами на нашей земле, а не на их земле; что гибнут наши малолетние дети, а не их дети, то он остановил бы эту войну?

— Да ты что, бабуля, он что,  не видит всего этого?
— А тогда ты скажи мне, сынок, он наш человек, или их,  раз все видит и позволяет нас вот так убивать?

— Ну, ты даёшь, бабушка! — сказал комбат и посмотрел вокруг. Никто не удивился этому вопросу. Здесь давно уже перестали удивляться чему-нибудь. — Пошла бы ты домой, бабуля. А ещё лучше — уходи отсюда куда-нибудь, где нет войны. Русские звери вот-вот могут появиться вон оттуда, со стороны Гудермеса.

Старушка ушла, виновато ковыляя, так и не получив ответы на свои давно волнующие простые вопросы.
     Через некоторое время комбат связался по  рации со штабом командования Восточного фронта и сообщил о своих неприятностях. Его  обязали выполнить приказ, во что бы то ни стало. Комбат пытался разъяснить ситуацию, но его  и  слушать не захотели. Там прервали связь.

А женщины, кажется, что-то замыслили. Что-то они кучкуются, шепчутся. Кое-кто в аул побежал. Но рыть окопы не дают. По-прежнему бросают под ноги, прямо в ямы своих детей. Дети плачут, кричат, те что постарше протягивают руки, просят забрать их обратно.
Ещё через час вернулись женщины, которые побежали в аул. Они  попросили комбата отойти в сторону.  Начали шептать тихо, доверительно:

— Послушай, брат, вот мы вам денег немного даём, сколько смогли собрать. Мы вам ещё соленого мяса, сыра дадим, курей, яиц…  Всё отдадим, что попросите, только умоляем вас, уходите отсюда. Спасите наш аул. Всю жизнь мы на каждой молитве будем просить за вас Аллаха!

Внутри Булата что-то в одно мгновение оборвалось. В глазах что-то вспыхнуло.
— Да вы что, женщины? С ума сошли? Мы что, взяточники какие? Это русские окружают города, села и  требую денег. Мы сами их, кстати, научили. Вы что, не видите между нами разницы?!

— А какая  разница, брат, лишь бы детей своих и жилища спасти. Мы же не политики. Мы в этом ничего не понимаем. – Оправдывались женщины.
Комбат мгновенно принял  решение. Он тут же приказал прекратить рыть окопы, назначил старшего вместо себя,  быстро прыгнул в свой грязный джип "УАЗ" и на предельной скорости помчался в штаб Восточного фронта.



     Командующий Шамилев с удивлением разглядывал Булата, ворвавшегося в свой кабинет. Он и не предполагал, что такой тихий, рассудительный молодой человек может быть таким решительным, настойчивым.

— Хаджи - Аул надо оставить. Невозможно его укреплять! —  заявил он сходу, тяжело дыша от усталости и волнения.
— Что случилось? Говори яснее, — нахмурился командующий, сидя за столом, опустив голову.
—Жители не хотят уходить из села. Они могут погибнуть.
Командующий сразу все понял. Такое происходило не впервые. Поэтому он решил не начинать дискуссию:
— У тебя есть приказ?
— Есть.

— Если не выполнишь к утру — отстраню от командования. Жители — не твоя забота. Этим будут заниматься другие. Иди, выполняй!
— Ты меня не понял, - повысил голос Булат, - там невозможно рыть окопы. Там собрались женщины всего аула. Они бросают в окопы своих детей! — попытался он объяснить.
— А вы выкидывайте их оттуда обратно к ... матери! Понял? — Зло посмотрел Шамилев на Булата, — Ты кто, боец или нянька? Что ты за воин, если три женщины мешают тебе выполнить приказ?! Чего  расплакался? Ты думал, мы тут в войнушки, зарницу играем, когда шёл к нам?!

— Я не могу драться с женщинами! В конце концов, разве не их, мирных людей, мы защищаем? — пытался возразить  Булат.
— Нет, не их! Мы защищаем честь и независимость целого народа! Ты сегодня пожалел трёх женщин и трёх детей, а завтра весь миллионный народ окажется в рабстве. Да, именно в рабстве, из-за таких сердобольных, как ты! – Секунду погодя, продолжил: -  Мы сегодня на стыке истории. От нас слишком многое зависит.

Слишком много поставлено на карту. Судьба целого народа! Так кого тебе больше жалко: трёх плачущих женщин или весь народ, все его поколения, бывшие и будущие? Миллион чеченцев — это только ныне здравствующие.

 А сколько миллионов чеченцев погибло в мечтах о свободе и независимости? Сколько ещё погибнет, если мы останемся в пасти этого бешеного, пьяного чудовища, которое уже порабощено евреями? Евреи сели на Россию, ты думаешь, что они нас, мусульман пожалеют? Ты думаешь, они нашу экономику, культуру будут поднимать, если мы останемся в составе России? Больно им это надо! Вот и подумай, кому сегодня выгодна  твоя сердобольность, гуманность?

Перед кем ты оробел? Что ты за командир? Не остановим агрессора у Хаджи-Аула — дальше пойдёт на все сёла во всех горных районах! Наш район захватят в течение двух суток. Нам позарез нужно остановить их у Хаджи-Аула. Понял?

Возникла небольшая пауза. Затем командующий продолжил:
-  По-твоему получается, что я жестокий изверг, не любящий людей, а ты святой? Мне, по-твоему, легко посылать людей на смерть? Я, по-твоему, без души и без сердца? Просто надо понимать ситуацию, в которую нас загнали е... политики, как наши, так и московские! Всё, иди. Выполняй приказ или подай рапорт. Больше я с тобой разговаривать не буду, — круто завершил Шамилев. Булат понял, что спорить с командующим бесполезно и вышел, словно провинившийся мальчишка.

"У него своя правда, как и у тех женщин с детьми. У каждого своя правда. Только какая из них сегодня нужнее народу, и какую цену можно заплатить за ту или иную правду? Знать бы это, умирать было бы не так обидно..."
Возвращаться в  Хаджи-Аул было  мучительно тяжело.

К тому времени над Нохчи-Аулом уже кружились бомбардировщики СУ. Они сбросили с десяток бомб на окраины села. Следом откуда-то  из-за  холма  показались  вертолёты — "крокодилы". Они начали ракетный обстрел центра села. Обстреливали беспрерывно почти час. Невозможно было выехать на улицу. Там уже горели дома, несколько легковых автомашин. Кто-то кричал о помощи. Видимо, он застрял в горящей машине.

Вскоре он умолк. Женщина кричала, что убили ребёнка. А ребенок был у нее на руках, весь в крови. Здесь же на тротуаре были рассыпаны семечки, которыми торговала убитая семилетняя девчушка. Комбат подбежал, взял девочку на руки. Голова её повисла. Снарядом перерезало горло. Он занёс её в помещение, положил на коврик, повернулся к югу, произнёс молитву, как мог.

Во всем ауле то там, то здесь   к небу поднимались черные столбы дыма. Горели дома, сараи, скирды соломы и сена. Это была, пожалуй, одна из самых жестоких бомбардировок за последние несколько недель.
Комбат заскочил в машину, но заводить её не стал. Он вдруг осознал, что пребывает в полной растерянности.

"Что делать? Выполнить приказ невозможно. Не выполнить — тем более.  Надо срочно что-то делать, не теряя ни минуты. Но что?! Как?!”

А вертолёты тем временем делали новый круг. Ещё ракеты, ещё, ещё... Треск пулемёта из вертолета, будто кто небо раскалывает. Видят ведь, что нет в этих домах боевиков, знают, что уничтожают мирных, ни в чём не повинных людей. Но вот ещё хвостатые ракеты, ещё, ещё... Следом ещё пулемётная очередь. «Всевышний, что же это такое? Чем эти люди так сильно провинились, чтобы так жестоко их уничтожать? За что? Почему? Кому это нужно? Ради чего все это делается?!»

Комбат выскочил из машины и открыл по вертолётам автоматную очередь. Отстрелял один рожок, другой, третий. Он, словно обезумевший, бегал по задымленной улице и стрелял вверх:

— С-собаки, с-суки, свиньи… Вы не люди… Вы хуже зверей… Вы подлые трусы, скоты… Вы никогда не получите Чечню! Ни-ког-да! Если будет жив хоть один чеченец! Вас, суки, узнал весь мир… Что вы за люди… Все вас узнали! Все! Все!!! Гниды подлые, будьте вы прокляты… Эта война вам дорого обойдётся… Кровью её харкать будете… Тысячи лет пройдёт,  народы вам этого не забудут…!

Вертолёт пикировал прямо на комбата. Пулемётчик в кабине открыл плотный огонь, пули разбрасывали щебень, камушки исцарапали лицо комбата, но он даже не пригнулся, не моргнул глазом. Он совершенно потерял страх и думал только об одном: как бы сбить хотя бы один вертолет! Чтобы он упал на землю, разбился и загорелся прямо у него на глазах! Как тот автобус с пассажирами, сожженный таким же летчиком-подонком!
— Стреляй, жидовский холуй! Стреляй, с-сука! Всех не перестреляешь, а от возмездия не уйдёшь! От Бога не уйдёшь, подонок!!!

Теперь уже один за другим атаковали три вертолёта. Ракеты у них, видимо, кончились, потому что вёлся только пулемётный огонь.
Они перепахали почти всю улицу. Но на комбата по-прежнему падал только щебень.  Булат, истратив все патроны,  размахивал автоматом,   и   смеялся в шоке, глядя на пикирующие один за другим вертолёты.

— Ну что, козлы? Теперь понимаете, с кем вы воюете? Понимаете, скоты, что ни-ког-да вы нас не победите? Вот моё тело! Стреляйте, убивайте! Вы, конечно, когда-нибудь попадёте в меня. А что вы с моим духом сделаете?! Мы ведь с вами ещё встретимся! Встретимся и всё там обсудим. Все туда уйдём. Только с чем вы туда придёте?!!
Булата ранило в грудь. Но он этого не ощущал. Тёплая кровь обильно капала  на  вспаханный  войной асфальт.


***

      Вернувшейся из Моздока Надежде Васильевне в грозненской гостинице передали записку. Она была от Орлова. Игорь Михайлович  извинялся, что ему вместе с членами Комиссии  приходится срочно вылетать обратно в Москву. Выражал сожаление, что не смог выполнить до конца просьбу Веры Ивановны, которой обещал присматривать за ней. Орлов “убедительнейшим образом” просил срочно вылететь обратно в Москву “не встревая ни в какие дела”. 

  Еще писал, что за продолжение этой войны борются какие-то могущественные тёмные силы, с которыми, увы, не могут тягаться ни Дума, ни пресса, ни общественность. И поэтому она, простая журналистка, ничего не сможет изменить.
Надежда сперва несколько растерялась. Стало вдруг одиноко, грустно. Работники гостиницы все куда-то подевались. Со стороны контрольно-пропускного пункта доносилась веселая песенка:

           “Шарам, шарам, шарам,
шаптуда-а-й
шарам, шарам, шарам,
шаптуда-а-й...”

Надежда вспомнила глаза измученных ребят в моздокском фильтропункте. Десятки широко раскрытых, внимательно, молча смотрящих на неё глаз. Теперь, когда она убедилась окончательно, что они действительно не были причастны ни к каким боевым действиям, ей ничуть не стало легче.

Напротив, мучили вопросы: «как такое могут творить? почему? за что? во имя чего? по каким законам или нормам человеческой морали издеваются над этими мирными, невинными людьми? в каком обществе мы все живём? кто и во имя чего нами правит? к какой цели ведут, если на пути к этой цели нужно проявлять столько насилия, жестокости, несправедливости, злобы?»

Надежде Васильевне лишь издали показали, как арестантов сажают на тентованные грузовики, увозят куда-то. “В самом деле увезли в то самое село Ахкичу, или сделали вид, что освобождают, а на самом деле отправили в какой-то другой фильтропункт? как проверить? у кого спросить? кто с ней сейчас вообще будет считаться, когда рядом нет группы депутатской Комиссии?”

«Ахкичу, Ахкичу... где это село? В каком районе? Как бы туда добраться?» — пришла в голову журналистки отчаянная мысль. Ей совершенно не хотелось думать, как такая поездка может обернуться.

Коллеги-журналисты в пресс-центре объяснили Надежде, что   корреспонденты пробираются на ту сторону, контролируемую чеченскими боевиками, каждый на свой страх и риск, кто на чем, как получается. Некоторых из них боевики знают в лицо, знакомы с их публикациями и потому относятся с уважением.

Самый верный способ попасть в зону боевых действий и вернуться оттуда целёхонькой — это если  договориться с кем-нибудь из водителей   международной бригады “врачи без границ”. К ним у боевиков и местных жителей отношение трепетное. “Да и вообще, —  сказал Надежде один опытный корреспондент телевидения. — у вас проблем с поездкой не будет. Здесь умеют ценить красоту...”

Девушка поблагодарила за  информацию.  Оставшуюся часть дня потратила на поиски бригады “врачи без границ”. Но нашла она их только утром следующего дня и действительно быстро договорилась с одним из водителей.

Надежда почувствовала всё очарование кавказской природы, только оставив позади руины городов Грозный, Аргун, Большую Чеченскую равнину. Дальше были горы, где ещё не все леса, покрывающие их, федеральные войска успели сжечь или уничтожить авиацией, артиллерией, ракетами. Были буйная зелень, прохлада, свежесть, победившие гарь, копоть, грязь войны.

Девушка, затаив дыхание, высматривала дно глубокого ущелья, где серебряной змейкой извивалась среди скал и каменных глыб горная река. Ярко цвели вдоль дороги деревья и кустарники алычи, барбариса, кизила, дикой груши, яблони, терновника. Пестрели фиалки,   одуванчики, маки, множество других луговых цветов, разукрасившие поля и рощи по обе стороны дороги. Весенняя природа благоухала и совершенно нелепо, глупо, изуверски раздавались среди этой весёлой, звонкой тишины разрывы бомб и  мин, поднимались то тут, то там высоко в  весеннее  небо громадные столбы дыма.

Горели нефтяные вышки, нефтехранилища, дома, заводы, больницы... Необычайная сила красоты всё более причудливыми формами открывающегося горного пейзажа настойчиво уводила куда-то в сторону мысли о войне, о жестокости, о смерти. Этот волшебный мир никак невозможно было увязать с войной, с её чудовищным разгулом, с её пляской в руины, в пепел, в бесславие.

— Какая красота! Как здесь люди могут воевать, убивать друг друга? — вырвалось у Нади.
     — А здесь и не воюют. Чеченцы в своей многовековой истории никогда ни с кем не воевали, когда их оставляли в покое, — ответил ей рыжий, не похожий на кавказцев водитель. — Но когда приходят отнимать эту землю... тогда извините. Разве можно добровольно отдать такой земной рай?

Нам не для того Аллах дал эту землю, чтобы мы так легко уступили его сильному только потому что он сильный физически и наглый. Другое дело — договориться. Мы гостям всегда рады и умеем дружить со всеми. С нами же не хотят договариваться. Нас хотят задавить, унизить, покорить. Не получится.

В машине было двое иностранных врачей. Они молчали, хотя прекрасно знали русский язык. У них было такое правило: не вмешиваться в политические, военные вопросы. Для них таких вопросов вообще не существовало. Во всяком случае, они делали вид, что их не существует. Их забота — спасать людей, всех людей, кем бы   ни были.

У въезда в одно из сел по дороге во многих местах дым: горели дома, автомашины. Впереди идущий джип Красного Креста   остановился, врачи начали кому-то  активно оказывать помощь.
— Был авианалёт, — сказал водитель.
— Да, только что, — согласился с ним один из врачей. — Будут раненые. Свяжитесь с базой, пускай срочно присылают дежурные бригады.
В середине улицы нашли молодого ополченца, раненого  в грудь,  без сознания. Рядом —  изрешеченная  автомашина "УАЗ".

— Живой, но потерял много крови, — сказал врач, осмотрев раненого,  — Нужно срочно доставить в ближайшую больницу. До Грозного не дотянет. 
Надежда помогала загрузить раненого в машину.
— У него будут проблемы, — тихо сказал водитель, обратившись к девушке. - Я заглянул в документы, которые лежали у него в кармане.
— Почему? —  не поняла Надежда.
— Он боевик. Чеченец. По документам — командир батальона.    Зовут Булат. Если ФСБ узнает — заберёт. Я спрячу документы. Но его могут опознать.
— А что делать?
— Делать нечего. Надо его отдавать в больницу Шали. А там — русские.
— А если дальше, к вам...

— Умрёт. Врач ведь сказал. 
— Да…- опечалилась девушка. – Жалко. Такой молодой…
- Делать нечего, надо грузить.- сказал водитель и все с ним согласились. Осторожно положили на носилки, занесли в машину.
— Хорошо бы в больнице подежурить рядом с ним, пока родственники не объявятся. Они бы выкупили его, - сказал водитель в дороге.
— Выкупили? Как это? — удивилась журналистка.

— Очень просто, — объяснил водитель. — Вы что, не знаете, что здесь всё продаётся и всё покупается? Трупы, раненые, пленные, снаряды, оружие, гуманитарная помощь, секретные планы, боевые вылеты, бомбардировки — всё, всё здесь -  предмет торга.  А посредники – наши чеченцы, мать их… Мы хорошо умеем перекладывать все тяготы на простой народ. Мы сами русских и приучили.

 – Помолчал немного, тяжело вздохнул. -  Вот арестованных недавно из Ахкичу   невинных людей позавчера из моздокского фильтропункта отпустили. Так за них целое село всю неделю деньги собирало. Собрали, наконец, двести миллионов рублей. Торговались, не хотели отпускать, пллмиллиарда просили!

— В-вы что? Вы это — серьёзно? — уставилась девушка на водителя.
— Абсолютно! Попадёте когда-нибудь в Ахкичу — спросите там. Люди там бедные живут. Они объяснят, с каким трудом собирали. Последних коров, уцелевших  после бомбардировок, продавали. А дома в том селе практически все разрушены — ни одной целой стены. А знаешь, сколько заплатили за Шали, когда трижды окружали?
— Заплатили... за что?
— Ясное дело: чтобы не бомбили!
— Сколько?

— Шали — город богатый, не то, что Ахкичу! Точно не знаю, но люди разное говорят.  Что-то около полумиллиона долларов. Я даже посредников знаю, кто увозил эти деньги генералам. Не все, конечно. Половину прикарманили.  Вот так тут зарабатывают денежку. Ты думаешь, такой доходный бизнес  прекратят? Не-е-ет. Другой такой  халявы у мерзавцев не будет.
 
“Так вот почему так быстро отпустили всех, кого  томили на фильтропункте. Их просто выкупили! Я   просто цену сбила. Испугались, что после огласки могут вообще ничего не заработать. А я — дура, вообразила  себя победительницей, которую испугались... Вот где они, могущественные силы, неподвластные никому, о которых намекал Орлов. Эти силы – вокруг денег, как коршуны и шакалы вокруг трупа… Только те трупы пожирают, а эти – еще живых…  А говорят — интересы державы,  Отечество они оберегают от развала...”

— Знаете, Надежда, почему ещё эту войну так скоро не остановят?
— Почему?
— Нефть. Точнее, нефтяная труба.
— Это та, которая от азербайджанского Прикаспия пойдёт?
— Она самая. Туркам невыгодно, чтобы ситуация в Чечне стабилизировалась. Если здесь всё успокоится, нефть потечёт в Новороссийск через Чечню и Россию.

А когда в Чечне война, у них есть шанс пустить нефть через Турцию. Они кидают доллары в костёр   войны не ради свободы чеченцев. Сами ведь сколько курдов мучают! А наши ублюдки ходят, собирают там доллары как последние попрошайки, как будто бы для войны, на самом деле набивают себе карманы, кровопийцы.

Со всех сторон проходимцам выгодно продолжать войну. А на обнищавший, гибнущий народ всем наплевать. Вот такие дела, милая девушка. Посмотри на этого красавца. Ему бы жить да жить. За что он погибает? Жалко его. Не по своей ведь воле воюет.

Машина уже подъезжала к воротам больницы. По двору   ходили российские солдаты с автоматами. Они тщательно осматривали каждую прибывающую машину.
Надежда   заметила во взгляде и поведении врачей, доставивших раненого, некоторую растерянность, нерешительность.
— Жалко парня, — вырвалось опять у водителя. — Такой молодой, такое приятное лицо...
— А если я с ним останусь? — неожиданно спросила журналистка.
— Вы? Под каким предлогом?
— Ну... скажу, что я его сестра.
Водитель внимательно посмотрел на девушку и сказал:
— Похожи. В самом деле чем-то похожи... Странно...
— Нет, правда. Моя мать тут когда-то работала учительницей. В селе Басхой. Скажу, что она была тут замужем за чеченцем, потом развелась. А это - мой брат, приехал вместе со мной в гости к родственникам. Попал под обстрел. А документы потерял.
Врачи и шофёр молча внимательно разглядывали журналистку.
— Надо согласиться с ней — сказал один из врачей, — другого выхода нет. Он умирает. Пульс почти исчез. Надо его срочно отнести в операционную.

Раненого комбата после операции из реанимационной палаты в общую перевели на третьи сутки. К нему возвращалось сознание.
Вечером того же дня в коридор больницы вошли военные в камуфляжной форме. Невозможно было определить ни званий, ни рода войск пришедших.
Надежда сразу заподозрила неладное и быстро прибежала в палату, к кровати «брата».
Военные в сопровождении дежурного врача тут же вошли в палату и остановились возле кровати раненого.
— Этого привезли неделю назад? — спросил один из них врача.
— Да, этого.
— Он спит?
— Нет, он ещё  не  пришёл  в  сознание, — быстро ответила Надежда Васильевна.
— Это который без документов? — спросил военный у врача.
— Да.
— Не установлен?
— Как  это  «не  установлен»? — Вмешалась девушка. — Это мой брат. Попал под обстрел. Мы с ним вместе из Москвы прилетели.
— А кто вы такая, позвольте узнать?
— Я журналистка. Корреспондент газеты “Свободная Россия”. Вот моё удостоверение.
— Выходит, его фамилия тоже Светлов? Он русский? - спросил военный, изучив документ журналистки.
— Не совсем. Его отец чеченец. Из села Басхой. А меня мама родила в Москве. У меня другой отец.
— А как его фамилия и имя?
— Его зовут Руслан. А фамилия... Ахмедов.
— Ахмедов, говорите? А вы ничего не путаете, девушка?
— Как я могу перепутать собственного брата? Вы мне не верите? Мы, между прочим, прилетели вместе с Комиссией Государственной Думы. Наш дядя, брат моей матери — депутат Государственной Думы Российской Федерации! Председатель Комитета по обороне и безопасности! Он генерал!

Эти слова, кажется, подействовали.
— Будьте любезны, покажите ещё раз свой документ. Спасибо. Мы всё проверим.
— Пожалуйста. Это ваше право.
Военные ушли в соседнюю палату.
В ту ночь один из пациентов больницы послал в горы гонца с сообщением о том, что раненым Булатом интересуются военные. Он сообщал также, что ФСБ приставила к больному своего агента-девушку, чтобы глаз с него не спускала. Просил забрать Булата немедленно, не дожидаясь утра.
Надежда все время сидела возле раненого, не оставляя его одного. Она испытала невероятную радость, когда молодой человек приоткрыл веки, тихо спросил:
- Ты кто, девушка?
- Говорите по русски, я не понимаю,-  улыбнулась сиделица.
- Как тебя зовут? – спросил Булат по-русски.
- Надей. А Вас как?
- Красивое имя. А меня – Булат.
- У Вас тоже красивое имя, - еще  нежнее улыбнулась девушка. - Значит, надо быть крепким, как булат, надо быстрее стать на ноги.
- Какая ты красивая. Я таких еще не видел, - сказал больной.
- Спасибо. Приятно слышать.
- Не-ет, ты не девушка, ты ангел. Я, наверное, уже умер, или скоро умру, раз меня ангелы стали навещать. Скажи честно, ты кто? Ангел, или человек?
- Да человек я, человек! – тихо говорила девушка и улыбалась. Ей было очень приятно.

- Если человек – ты должна быть теплая. Если ангел – то холодная.
- А вот, смотри, какие у меня теплые руки, - дотронулась девушка до руки Булата.
- Не-е-е-т, а ты губами. Наклонись ко мне, сестричка!
     - Ты что, Булат? Люди увидят. Потом, когда тебе будет совсем хорошо и мы выйдем погулять. Я тебя обязательно поцелую. Договорились?
- А потом поженимся? – то ли шутил, то ли всерьез говорил Булат.
- Обязательно. Только поправляйся быстрее.
- Какая ты красивая…


Через минуту Булат опять на короткое время потерял сознание. Надя испугалась, стала делать на лоб холодные компрессы марлей, смоченной в ледяной воде. Так ее научили медсестры. Она почувствовала, что все больше привязывается к молодому человеку, ей сильно хотелось все больше не марлей, но губами касаться этого потеющего лба, этих потрескавшихся на воздухе толстых губ, этой густой щетины, этих больших, мужественных, уверенных глаз.

Больной опять пришел в себя.
-Девушка, дайте мне Вашу руку, - сказал Булат, взял ее тонкие пальцы и поднес к своим губам. – Откуда Вы? Кто Вы? Как Вас зовут?
- Надей. Забыли?
- Ах, да, вспомнил. Вы – медсестра, русская. Какая Вы красивая! Я умру, Надя, если Вы меня оставите одного.
- Я не уйду. Я буду рядом с Вами.
- Обещаете?
- Обещаю.
- Странно…
- Что странного?
- Я думал, что никогда никого не смогу полюбить, не смогу жениться, не смогу нормально жить уже, как люди…
- А почему Вы так думали, Булат?
- После того, как расстреляли автобус. Люди сгорели заживо. И моя мать среди них.
- И Вы были в том автобусе?
- Я был шофером этого автобуса. Я чувствую себя виноватым. Мне не хотелось и не хочется жить…
- Это война, Булат, - не знала девушка как лучше его утешить, - скоро она кончится.
- Вы мне сильно нравитесь, Надя. Мне кажется, что мне Вас сам Бог прислал. Вы просто чудо, а не девушка. Скажите честно, Вы не замужем?
- Нет, не замужем.

- А за меня Вы бы вышли?
- Почему бы нет? Вы такой симпатичный, мужественный. Я сама начинаю к Вам привязываться… - сказала Надя и тут же испугалась своих слов. А Булат еще нежнее слал целовать  пальцы ее руки. Он не отпускал ее руку до тех пор, пока усталость не одолела и  не уснул. Увидев, что все в палате тоже спят, Надя придвинула стул поближе к кровати и склонила свою голову на подушку Булата. Сладкую дрожь ощущала она во всем юном теле, касаясь губами к его жесткой шевелюре, все еще пахнущей дымом войны.
 
      Отряд вооружённых всеми видами стрелкового оружия боевиков количеством до двадцати человек ворвался в больничную палату в половине пятого утра. Они бережно подняли Булата с кровати, чтобы унести его к машине.
— Нельзя его уносить, он под капельницей, что вы делаете? Он же может умереть, — попыталась помешать Надежда Васильевна.
— Кто эта девушка? — сердито спросил высокий, здоровый ополченец с длинной рыжей бородой.
— Не знаем. Говорит, что она его сестра, — нерешительно  ответил один из больных. — Она за ним ухаживает.
— В машину, — дал команду ополченец.
Надежда попятилась, хотела выбежать из палаты, но её подняли на руки и вынесли из больницы. Девушка пыталась вырваться из рук, кричала. Рядом идущий ополченец ладонью закрыл ей рот, и её вместе с Булатом унесли к внедорожнику.

Когда колона машин по ущельям медленно добрался до какого-то села, было уже светло.  Ополченцы всю дорогу спали. На девушку изредка в зеркале поглядывал шофёр, тоже весь обросший, грязный и злой. Ехали в трёх джипах "УАЗ". Раненого Булата везли в машине в середине колонны. Он после ранения и операции всё ещё не совсем хорошо понимал  происходящее.
Доехав до места, спящие проснулись. Все вышли из машин. Булата осторожно занесли в дом. Вывели и Надежду Васильевну. Только теперь все они обратили внимание на свою пленницу.
Кто-то свистнул, кто-то цокал языком, кто-то чесал себе затылок. Кто-то выразил свой восторг вслух:
— Вот это да-а-а-а!

Девушку окружили со всех сторон вооружённые, бородатые, с мутными, покрасневшими от постоянного недосыпания глазами  воины.
— Ты кто, зайчик? — Издевательски спросил один из них.
— Я журналист. Корреспондент газеты “Свободная Россия”. Зовут меня Светлова Надежда Васильевна.

Хочу у вас спросить, зачем вы против моей воли, насильно привезли меня сюда? По какому праву?
— Разойдитесь. Оставьте её в покое. Особый отдел разберётся, — распорядился рыжебородый ополченец. — А ты, Султан, отведи её в дом к своим родственникам. Пускай накормят и присматривают за ней. Ахмед, поезжай в райцентр за врачом. Скажи, чтобы  прихватил с собой  лекарства, системы, всё что надо. Уходим в двенадцать ровно. Собираемся здесь же.

Посмотрев на девушку, хозяйка дома, учительница Хеда, растерялась. “Всевышний, неужели эта молодая красавица сама добровольно забралась в эту глушь?”
Услышав рассказ Надежды Васильевны, увидев в её глазах слёзы, она сразу же поверила ей, пожалела её, обещала помочь выбраться отсюда. Но это оказалось делом не простым. Дом охраняли люди с  автоматами. Хеда решила схитрить.

— За пределами села тебя всё равно поймают. Я тебя одену в платье бабушки и  отведу огородами к одному человеку.  Он  добрый человек, приютит тебя и никто никогда не догадается, что ты у него. Он наш бывший директор совхоза. Недавно его жену убили, она в автобусе ехала. Теперь он один живет.  А когда все боевики из села уйдут, я позабочусь, чтобы отправить тебя в Грозный, — обещала Хеда.
Всё получилось так, как было задумано. Хеда одела пленницу в длинное чёрное старушечье платье, и они вместе дворами, садами пробрались к дому человека, с которым женщина уже успела все обговорить.



— Вы... вы как здесь очутились? Вас тоже взяли в плен? — уставилась Надежда на Махмаева. Тот был удивлён не меньше журналистки.
— Так это Вы пленница? Это Вас я буду прятать? — у Мухади глаза полезли на лоб.
— А вы разве знакомы? — спросила  Хеда,  удивленная не меньше.
— Конечно! Мы же вместе прилетели из Москвы, — ответила Надежда, чуть не плача от радости, почувствовав благополучный исход.
— Вас ведь Орлов просил немедленно вылететь. Как Вы здесь очутились? —  не переставал удивляться  Махмаев.

— Ты её не мучай вопросами, Мухади. Видишь, она вся дрожит от страха. Ничего не кушает. Только чашечку чая выпила. Будь с ней поласковей. Пусть успокоится. И потом, помоги ей, пожалуйста, уехать обратно в Москву, — просила женщина.
— Конечно, конечно. Сделаем всё как надо. Только я удивляюсь этим журналистам. Лезут в самое пекло. Ни себя, ни своих родителей им не жалко!
Надежда плакала, обильно обливаясь слезами. Она, дрожа, прижималась к Махмаеву,  как к давнему хорошему другу.

      — Мухади Алиевич, а как случилось, что Вы расстались с Игорем Михайловичем, ведь у Вас с ним были какие-то общие планы, или мне так показалось? — спросила Надя вечером за чашкой чая, когда уже полностью успокоилась и освоилась со своим новым местом проживания.

— Игорь Михайлович — на редкость очень честный, порядочный человек, — ответил Мухади, немного подумав. Затем добавил после непродолжительной паузы. — С самого начала этой идиотской войны я с товарищами делаю попытки собрать вместе влиятельные силы, которые могли бы остановить войну, посадить хотя бы чеченских политиков за стол переговоров. Но дело это оказалось не простым, потому что так называемые лидеры, которые привели свой народ к войне, люди очень амбициозные, кичливые, высокомерные.

Я надеялся, что генерал Орлов станет одним из тех, мнение которого будет уважаемо всеми. Но его обидели в первый же день пребывания в Грозном. Глава промосковского правительства Чечни открыто высказал своё мнение, что не хочет видеть его в республике. И такое оскорбление было высказано человеку, генералу, совершившему самый настоящий подвиг!

Он ведь был уволен после того, как отказался взять на себя командование при вводе войск в Чечню. – Немного помолчав, продолжил: -  Кроме того, Надежда, я попытался связать его с ополченцами в горах. Здесь тоже отнеслись довольно скептически. Здесь больше верят тем, кто приходит с чемоданами, набитыми долларами. Хотя бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке.
- Орлов не смог помочь? – с досадой спросила девушка.
—  У меня связь с Игорем Михайловичем не потеряна. Мы с ним договорились встретиться в Москве, - быстро ответил Мухади, помолчал и   продолжил: -  Кичливые политики Ичкерии считают, что они умнее всех и победа будет за ними, - ухмылка скользнула по его лицу, - они не хотят понять, что их просто обманывают, водят занос. Обратное им не докажешь, особенно сейчас, когда на них со всех сторон сыплются доллары. Деньги — это, конечно, сила. Но правда — тоже сила. Хотя она часто запаздывает побеждать. Вот этот промежуток между силой денег и силой правды — он самый тяжёлый.

В этом сатанинском промежутке гибнет множество достойнейших сыновей и дочерей. Впрочем, весь наш народ сегодня размалывают между этими жерновами. Что из этого в конце концов выйдет — одному Аллаху известно. Мне моё сердце подсказывает, что должен выйти, несмотря ни на что, закалённый, помудревший народ.
— И скоро это будет? — спросила журналистка.

- Скоро ли помудреет народ? – переспросил Мухади.
- Да.
     — По историческим меркам скоро. В течение жизни одного поколения людей. Но не ранее.
      - Мухади, мне рассказали, что здесь на войне все продается и покупается, и делают это сами чеченцы. Неужели это – правда?
      Хозяин внимательно обдумал, прежде чем ответить, потом сказал:
     - Знаешь, Надя, чеченский народ сегодня состоит не только из нахов, из того древнего и великого этноса, на языке которого все разговаривают. Нахи – это те, корень которых уходит в шумерскую древность, к величайшим пророкам человечества и это – правда, о которой говорят не столько сами чеченцы, сколько ученые со всего мира.

 Но нахи со своей идеологией «Нохчалла» слишком благородны и приветливы ко всем, кто приходил и приходит с миром. Этим пользовались выходцы многих народов, которые перебирались жить среди нахов, и нахи их принимали, наделяли и землей, и всеми прочими благами абсолютно на равне с собой. Роднились с ними, не считая унизительным жениться на их женщинах или выдавать за них своих.

Но когда кто-то из потомков этих людей набирают силу, они почему-то обязательно начинают гадить. Может, генетика у них такая… - Немного помолчав, продолжил. – Взять, к примеру, случай с нашим святым Кунта – Хаджи, который всю жизнь свою посвятил миротворчеству, призывал к миру с Россией. Его ведь царская администрация арестовала по доносам вот таких получеченцев, которые ничем не гнушались, чтобы выслужиться, погоны получить. Вот такие и сегодня делают на войне погоны, деньги, медали и ордена. Только один генерал Рохлин отказался от награды за заслуги в гражданской войне…
      
В большом, просторном  доме бывшего директора совхоза было много комнат. Хозяин попросил гостью выбрать ту, которая ей больше нравится. Только строго предупредил: во двор не выходить, в окна не выглядывать, при появлении чужих людей прятаться и не выходить из дома.

- О, как много книг. У Вас солидная библиотека, – заметила гостья, зайдя в одну из комнат, -  и какая среди них самая дорогая книга?
- Коран, - быстро ответил Мухади, и тут же, боясь задеть религиозное
чувство гостьи, - и Библия.
— Мухади, вы верующий?
— А как можно жить не веруя? — искренне удивился хозяин дома. Подошел, присел рядом на диван. — Подумай сама, кто мы, если нет Бога? Такие же животные, только продвинутые умом, навыками, опытом. А если животные — то и законы должны быть те же — сильный убивает слабого. Цель жизни — ублажать плоть… Тебе нравится такая жизнь? Тебе хочется, извини, рожать детей для такой жизни? – Загорелся Мухдан.

Очевидно, это для него – особая тема. - У человека есть душа! Душе нужна одухотворенность, ощущение своего величия. Душа от Бога! Не могла душа, совесть развиться в человеке в земных условиях. Это несложно доказать научно!  Душа и плоть — это противоположности! Это два совершенно противоположных начала!  Плоть дана как носитель души, в то время как душа  — совершенно другое измерение. Величайшее измерение, потому что душе дано свойство чувствовать Бога! Возможность чувствовать Бога — вот квинтэссенция человеческой сущности!

Это, в конце концов, станет понятно каждому здравомыслящему человеку и именно это свойство позволит человечеству дожить до Судного дня! - Немного подумав, продолжил: -  В прошлые века развивающаяся Европа пыталась находить альтернативные идеи развития человечества, в основе которых были либо человеческий гуманизм, либо всеобщее просвещение, либо равенство, справедливость, трансформировавшиеся в идеи социализма и коммунизма. И что? Все провалилось, потому что нет альтернативы Богу, божественному, как бы его не пытались дискредитировать  богочиновники от разных конфессий!

— Знаете, Мухади, я Вам верю, — искренне сказала Надежда. — Я очень хочу продолжить дружбу с Вами, пытаться что-то сделать для Вашего народа. И… извини меня, конечно, Вы первый человек, кто так просто и убедительно говорит о Боге. Мне Ваш Бог очень симпатичен, —  улыбнулась девушка. —  Я бы хотела тоже любить Его так, как Вы…
Эти слова тронули Махмаева.. Они действительно были искренними  и неожиданными. Он просто не знал что ответить. Слова вылетели сами по себе:

—   Бог тебя тоже любит, Надя!
— Вы это по правде? — вырвалось у девушки.
— Да, конечно, — ответил Мухдан, — Уверен! 
      - Мухдан, а какая, на Ваш взгляд, принципиальная разница между Кораном и Библией?
- О, на этот вопрос можно ответить быстро, а можно рассуждать всю жизнь.
- Лучше быстро, - засмеялась Надежда, немного смущенная тем, что ее вопрос мог показаться хозяину нелепым. А Мухдану понравился смех и настроение пленницы.
– Если коротко, то все священные книги призывают к добру. Библия состоит из Ветхого и Нового Заветов. В Ветхом Завете обобщена священная история и учения доисторических пророков, а Новый Завет,  Евангелие, составлен сподвижниками Иисуса Христа. Мусульмане признают их священными книгами и признают всех библейских пророков!

 Это – величайшее свидетельство того, что Ислам – это вера, объединяющая всех разумных и совестливых людей земли в единую достойную умму. Так что, принципиальной разницы между священными Книгами, можно сказать, нет.
- Странно. А почему священнослужители об этом почти не говорят? Я ни разу не слышала…

- А потому что в их деятельности преобладает догматизм. Наши священнослужители всех конфессий слишком много внимания уделяют обрядовой, процедурной стороне, но мало исследуют и используют религиозную философию и идеологию, которая могла бы и должна была работать на сближение и объединение людей в борьбе со злом.
- Мухади, а что, по-Вашему, сегодня наибольшее зло?

- Вот что значит беседовать с профессиональной журналисткой, - улыбнулся Махмаев, - вопрос более чем актуальный. В планетарном смысле сегодня самое большое зло – это громадное количество бесконтрольных денег, накопленных какими-то людьми грязными, спекулятивным методами. Методы, когда деньги делаются финансовыми спекуляциями, а не производством, торговлей или иной общественно-полезной деятельностью, строго осуждены Священным Кораном. Но именно эти грязные деньги сегодня затевают войны, государственные перевороты, обеспечивают успех угодным политикам, включая президентов ведущих государств, иными словами, делают мировую политику.

- Очень убедительно Вы говорите! – искренне заметила Надежда и сделалась очень серьезной, - я чувствую себя школьницей перед Вами.
- У тебя все еще впереди. Ничего, что я на «ты»? Ведь ты мне в дочери годишься.
- Я только рада. А вот к Вам я никак не осмелюсь на «ты».
- Как тебе удобно. Я и впрямь скоро старик.
     — А о чём Вы пишете? — спросила журналистка. На письменном столе было  много исписанных бумаг.
     — Заявления, обращения, различные предложения, миротворческие инициативы. У меня полгода назад были гости из Казахстана. Мы создали что-то типа международной миротворческой группы. Вот, крутимся, держим связь между собой, но мало что получается. - Немного помолчав, добавил: -  О чём сейчас можно ещё писать? Душа кричит, сердце ноет, как в песне поется. Я на днях чуть сына единственного не потерял.

Чудом выкарабкался после ранения. Перо — единственный способ протестовать против этого безумия. Стрелять не умею. Не могу убивать людей. Это ведь не конфликт врагов. Это политическая авантюра. Кричать на митингах и собраниях бесполезно. Там каждый слышит лишь то, что хочет услышать.
- Тяжело, наверное? – посочувствовала гостья.

- Знаешь, Надя, когда-то отец мне говорил, что нельзя, глупо обижаться на грязь, потому что грязь – она и есть грязь. От нее надо беречься, предохраняться, вот как закатывают штаны, когда идешь по жиже после дождей.

 Этот совет мне всегда здорово помогал. Я особо не вступал в дискуссии с глупостями, потому что глупости и грязь – это вещи одного свойства. Так я энергию, что ли, свою берег для более нужных дел. Ну а тут… грязи и глупостей так много, что мы все в них утонули. Наверное, нужно вернуться к каким-то фундаментальным общечеловеческим ценностям, чтобы   мы вновь обрели разум и совесть. Я имею ввиду всех: и чеченцев, и русских, и евреев.
- Мухдан, расскажите мне о чеченцах. Кто они, откуда, почему все время воюют с русскими?

Рассказ получился долгим, убедительным. Журналистка многое для себя прояснила и в ее голове уже возникали целые серии статей. Особенно ее удивили те места в рассказе, как в разные времена знаменитые чеченские лидеры Шейх Мансур, Бейбулат Таймиев  и другие пытались разрешать споры с Россией мирными, дипломатическими путями и как все время находились люди, которые умышленно провоцировали длительные жестокие войны.

Русские арестовали и сослали в каторгу даже святого шейха Кунта-Хаджи Кишиева, который упорно проповедовал в крае мир и согласие с империей.
— У меня к Вам будет ещё  много вопросов, Мухади Алиевич, я Вам не надоем?
— Думаю, что нет. Готовьте свои вопросы, а я пойду немного хозяйством займусь, — встал Мухади, чтобы выйти.
— Может, я помогу?

— Если хочешь — приготовь ужин.
— Мухади Алиевич, а как здесь со связью? Надо бы срочно отправить в Москву маме телеграмму, чтобы не волновалась. Или позвонить.
— Ты что, собираешься задерживаться здесь? — посмотрел Махмаев удивленно в глаза девушке.
— Пока не прогоните. Разве я сейчас не в безопасности? Мне необходимо разобраться во всём, что здесь происходит. Иначе, какая я журналистка? — совсем осмелела девушка.
— Ты забыла, как сюда попала? -  спросил Мухади, не переставая удивляться. -  Ты ведь пленница. Причём, пленница, которая сбежала. Значит, будут искать. А поймают, когда меня не будет — накажут. Таковы законы военного времени. Ты очень сильно рискуешь! Это просто безрассудство!
— И всё же я бы на недельку задержалась — виновато улыбнулась Надя, — А в Москву маме сообщить необходимо. Иначе она сойдёт с ума.
— Ладно. Я завтра же позвоню из Грозного. Напиши мне ее  номер телефона, попросил Мухади.





     Рано утром Махмаев поехал в столицу республики, чтобы   позвонить в Москву,  как  обещал Наде.
Вера Ивановна пребывала в полной растерянности. Она умоляла, чтобы  дочь проводили немедленно, первым же самолётом.  Мухади обещал ей, что соберёт Надежду и отправит как можно скорее.
Вернувшись  вечером домой, он нашел  дверь открытой, но девушки нигде не было. Стало ясно: её опять похитили. Но кто?! С какой целью?! Рассерженный до безрассудства, он начал поиски.

Густые ароматы цветущих яблонь, груш, слив, алычи задували  в открытое окно маленького белого саманного домика, где лежал раненый комбат Булат. Птички разные голосили, казалось, громче и заливистее чем когда-либо раньше.

Крепкий, молодой  организм с каждым днем все уверенней возвращал молодого человека к жизни. “Неужели я буду ещё жить? А я    подумал, что меня убили. О, Всевышний Аллах, я знаю, почему Ты опять сохранил мне жизнь. Клянусь, я не перестану воевать с этими варварами, пока они не уберутся с нашей земли! Если Ты, о Аллах, подаришь мне ещё десять жизней, все эти десять жизней я отдам джихаду!”
Скрипнула дверь. В комнату вошла худая, высокая женщина в  длинном пестром халате  и чёрном платке, хозяйка дома. Спросила  тихо:
— Как ты, Булат?

— Хорошо, — улыбнулся он в ответ. — Скоро встану.
— Сегодня опять приедут твои родственники. Но забрать тебя мы все равно не дадим. Там опасно. Там в твоём ауле русские, — тревожилась женщина.
— Кому я нужен, деца;, чтобы меня искали? Не такой уж я и начальник, чтобы меня везде русские искали.
— Не говори так, Булат. Не зря ведь они к тебе там в больнице русскую девушку приставили, чтобы следила за тобой. Она, говорят, всё время была возле твоей кровати, ни на шаг от тебя не отходила.
— Русская девушка? Красив... точнее, светлая такая? Я начал её припоминать. Она разве не медсестра была?
— Нет, конечно. Мне ребята наши рассказывали. Шпионила за тобой, гадюка. – Начала женщина восторженный рассказ. - Её ведь в плен взяли и привезли вместе с тобой в наш аул. Но она такая, что в этот же день сбежала. Их ведь готовят к этому. Правда, из этого аула далеко убежать она не могла. Кто-то её прячет. У нас ведь народ  такой сердобольный. В некоторых семьях до сих пор по трое-четверо русских живут, сбежавшие из Грозного. По улицам ходят, бесстыжие, как будто ихние не убивают наших. Беда к ним в дом ещё не пришла. Не убили у них никого. А я уже сына и зятя на этой войне похоронила, — всплакнула хозяйка, утирая слёзы кончиком черного платка.

— Да смилостивится над их душами Аллах. Да будет благословенным их газават.
— Спасибо тебе. Они были совсем молодыми. Мой еще  школу не закончил.
Минуту помолчали. Хозяйка стирала пыль со стола, со шкафа, с подоконников. Булат напрягал память, пытаясь яснее вспомнить черты лица той таинственной девушки, которую он видел только ночью и которой, кажется, успел даже объясниться в любви.
— Деца, позови кого-нибудь из ребят.

— Зачем? — насторожилась хозяйка.
— Хочу попросить у них, чтобы поискали ту девушку. Вдруг она на самом деле работает на русских, а я, будучи без сознания, чёрт его знает, чего мог наболтать.
— Правильно. Пусть найдут и накажут, змею! Я тоже об этом думала. Позволили сбежать прямо из-под носа, — ворчала хозяйка. — Поймать и ноги ей пообломать, шайтану, чтобы не моталась по нашей земле! Убивать, конечно, не надо. У нее тоже, наверное, мать есть. Но прогнать ее отсюда обязательно надо, чтобы дорогу забыла!


В поисках сбежавшей “шпионки” были задействованы десятки ополченцев и мальчишек со всего аула. Они ходили по домам, лазили по чердакам, чуланам, тщательно обыскивая всё и вся. Одному ополченцу пришло в голову проверить пустой дом Махмаева. Он тихо подошёл к двери и постучал. Потерявшая бдительность Надежда подошла к двери и спросила:
— Кто там?
— Это от Мухади. Он велел передать кое-что.
Девушка открыла дверь.
Через час она уже со связанными руками и ногами лежала на грязной кровати в подвале другого дома на окраине села.


— Я бы  хотел поговорить с этой девушкой, — сказал Булат, когда узнал, что её нашли и спрятали в надёжном месте.
— «А чего с ней разговаривать? Расстрелять шпионку и все!» - «Ты её увидишь, раскиснешь, а потом будешь жалеть, что расстреляли». «Пусть наши разведчики делают с ней что хотят. Ты лучше не вмешивайся. Ты ещё очень слаб». - разные были советы у товарищей. Булат решил поменять тему:
  — Значит, говорите, что Хаджи-Аул не сдали, что он ещё наш. А как с теми женщинами поступили? Помните, они в тот день своих детей в окопы бросали, мешали нам готовиться к обороне?
— А эти женщины оказались молодцами, — развеселились ополченцы. — Они  попали в тот день под бомбёжки. Ведь бомбили все сёла подряд, и с окопами, и без окопов, и с боевиками и без боевиков. И даже те, что ещё полгода назад вывесили белые флаги и сказали, что не окажут российским властям сопротивления. Не щадили даже сёла, которые подписывали бумаги с русскими о  том, что не запустят в сёла боевиков.

— Наоборот,  таких  ещё  больше бомбили, — уточнил   стоящий рядом.
— Так вот, женщины увидели всё это, — продолжил первый рассказчик, — и сами принялись рыть окопы. Многие даже просили дать им автоматы. Некоторым дали. Воевали лучше парней. Троих девушек похоронили мы после боя. Памятники уже поставили у въезда в аул.
— Да будет благословенным их святой газават, — тихо сказал Булат, глубоко вздохнув.
— Амин, — отозвались товарищи.

— А с этой русской шпионкой пусть разбирается особый отдел. Не надо её бить, пытать, трогать. Это моя просьба и приказ, — сказал комбат. — Надо точно установить кто она такая, откуда взялась и вообще...
Булату очень хотелось хотя бы взглянуть на Надю еще раз, но он остерегался быть замеченным в особом внимании и симпатии к русской девушке, тем более, когда с русскими идет война и русские сожгли автобус, набитый мирными людьми, ввергнув в глубокий траур половину села. Кроме того, говорят ведь, что она была приставлена спецслужбами…

Надя задерживалась. Ждать стало невыносимо. Вера Ивановна почувствовала что-то неладное и решила вылететь в Грозный.
В городе она никого не знала. Её знакомые двадцатилетней давности — в ауле Басхой. Она была уверена, что её там примут, помогут найти дочь.  Долго не думая, купила  билет и через день  уже была в Грозном.
Водитель — чеченец, предложивший свои услуги в аэропорту чеченской столицы, оказался человеком порядочным и внимательным. За сравнительно небольшую плату "на бензин", он взялся отвезти гостью в Басхой, а если там не найдёт её знакомых, привезти обратно в Грозный к гостинице возле здания пророссийского правительства.

Вести женщину обратно, к счастью, не пришлось. Веру Ивановну признал Джабраил, бывший директор школы. Крепко обнял женщину и даже прослезился. Тут же сбежались соседи,  учителя, знакомые, устроили в честь неожиданной гостьи целый пир. Несмотря на войну, вынесли на весеннюю поляну столы. Зарезали барана.

В общем, всё сделали так, как принято в мирное время. На замечание соседа “всё же война...” директор  школы ответил: “Вот поэтому я и стараюсь. Пусть не думает, что эта война вселила в наши души холод по отношению к мирным русским. Война кончится, а нам ещё жить. Жить дружнее и веселее, чем прежде! Ещё не Судный день!”
Веру Ивановну в тот же день заверили: “Найдём Вашу дочь. И не верьте тому, что телевизоры болтают про чеченцев. Мы такие, какие были всегда, и будем такими, пока будем жить.”

В тот вечер Вера Ивановна не сомкнула глаз до утра. Всё в сознании перевернулось в одно мгновение. Она реально вернулась в дни давней молодости, будто вовсе не прошло двадцать с лишним лет. Будто вчера она стояла со своим потрёпанным коричневым чемоданом на автобусной остановке под майским дождём. И люди эти те же — те же глаза, те же голоса. Те же улочки, те же горы, тот же ароматный запах, что и тогда, много-много лет назад в той, другой жизни.

Всё происходящее Вера Ивановна воспринимала как чудо, как сон, как сказку. Тревоги, страхи ушли из сердца. Она нисколько не сомневалась, что её девочка отыщется. Сейчас она даже была благодарна ей, что невольно вернула всё это, казалось бы, безвозвратно ушедшее, утерянное навсегда.

Больше всего душу гостьи из Москвы в такое смятение поверг, конечно,   Мухади, которого увидела мельком издали, но сразу же узнала. Мухади, радость и боль её души, засевший там надолго, навсегда, с той давно ушедшей бестолковой молодости. Всё  тот  же.   Не располнел.  Мухади, о котором она думает, вспоминает всю жизнь. Мухади, её самая сильная, тайная любовь. Мухади, настоящий, подлинный отец ее единственной дочери,  который ничего об этом до сих пор не знает, как не знает и сама дочь. Никто не знает, кроме ее самой…


***


                1972 год, сентябрь

      Из местного колхоза у руководства школы попросили помощи в уборке кукурузы. Все лето лили дожди и урожай созрел небывалый. Была обеспокоенность, что до холодов не успеют убрать.

Вера Ивановна вышла в поле со своим классом. Ещё до вечера они выполнили задание и присели отдохнуть в тени кроны огромной чинары. Воздух начала осени после летнего зноя был удивительно чистым и прозрачным. Солнце, озарявшее целый день с безоблачного неба, не так сильно обжигало. Вера Ивановна, направленная сюда всего месяц назад из Подмосковья, всё ещё не переставала восхищаться и любоваться необычайно буйной зеленью природы, начавшей теперь уже кое-где переодеваться в волшебное желто-красное разноцветье. Кроме того, прозрачный воздух чётко обнажал сверкающие серебром вершины Башлама; .

Когда, отдохнув, Вера Ивановна собралась увести свой 7 “а” класс домой, обнаружилось, что исчезли куда-то двое мальчиков. Иса и Муса. Учительница заволновалась. Девочки предположили: “Они, наверное, побежали на ирзу;  за   орехами. Они часто туда бегают”.
Вере Ивановне от этого было не легче. Она отвечала за свой класс и обязана была всех детей привести обратно в аул.
— Ребята,  мы не можем возвратиться без них. Что же делать? — обратилась она к классу.
— Пойдёмте искать их всем классом.
— Пошли. Ур-ра-аа!
— Нет, нет! А вдруг я ещё и из вас кого-то потеряю! Нет, я вас отведу в село, а сама вернусь...

Не знала молодая учительница, что школьникам здесь знаком каждый бугорок, каждый кустик, что не следует зря волноваться. Она поступила по своему: всех отвела в село и быстро, почти бегом вернулась обратно.

Короткие спортивные  шорты облегали её круглые бёдра.   Покрасневшие на солнце руки были обнажены до самых плеч. Светлые   волосы,  томный, романтический взгляд.   Она стояла на берегу глубокого ущелья возле густого орешника, не рискуя спуститься по узкой тропинке туда, куда только что ей показали школьники. Она начала кричать, звать мальчишек:
— Иса-а! Муса-а!
Рядом остановился тентованный  джип. За рулём сидел молодой человек с густой чёрной шевелюрой, большими карими удивлёнными глазами под густыми бровями, тонким прямым носом, и, как обнаружилось, тихим, мягким голосом. Он спросил на чистом русском языке без всякого акцента:
— Добрый вечер. Вы кого-то потеряли?
— Здравствуйте. Да, потеряла двух мальчиков. Они, говорят, пошли за орехами. Во-он туда, — девушка робко показала в сторону ущелья.
— Вы новая учительница?
— Да.
— Как Вас зовут?
— Вера Ивановна.
— Очень приятно, Вера. Меня зовут Мухади. Я работаю агрономом в этом колхозе. Это мне вы сегодня помогали убирать урожай.
— Ну так помогите мне найти детей! — вырвалось у учительницы.
— Хорошо. Садитесь в машину. Мы поедем туда, посигналим, покричим вместе.
Мухади развернул машину и поехал вдоль ущелья.
— Куда Вы едете? Я показала не туда! — заволновалась девушка.
— У нас, к сожалению, автомашина, а не вертолёт. Или вы хотите, чтобы мы попробовали спуститься в пропасть на машине по звериной тропинке?
— Извините.
— Пожалуйста.

Дальше ехали молча.
Ребят   нашли быстро. Те быстро убежали домой, не захотели, чтобы их отвезли на машине. Мухади убедил учительницу, что не надо волноваться, что дети здесь бегают каждый день и ничего с ними не происходит.  Учительница   в самом деле   успокоилась. У неё заметно улучшилось настроение.
— Спасибо Вам огромное, Вы меня выручили. А я так устала за сегодняшний день.   А как здесь хорошо. Вода в реке такая чистая, просто волшебство! — разболталась она себе на удивление.

— Хотите, покажу Вам водопад? Здесь не далеко. Две минуты езды по ущелью, — предложил Мухади.  Девушка, осмелев, согласилась.
Водопад — словно огромная душевая кабина. Вокруг скалы, проросшие густым зелёным мхом. Наверху — вековые деревья   свисают вниз своими громадными, усталыми за жаркое лето ветвями. Падающая с высоты вода, мерцающая радугами в лучах заходящего солнца, так и манила к себе.
— Хотите под воду? — немного смущаясь, спросил Мухади.
— Ай, а я без купальника.
— Тогда я отойду. Не буду Вам мешать.
Мухади закурил сигарету, медленно пошёл вниз по ущелью.
Водопад жадно облизывал стройное, упругое тело девушки.  Ее   приводили в восторг прохладные струи.

 Она была в эти минуты готова забыться, потерять рассудок и отдаться полностью во власть природы. В голову сперва с тревогой, затем с  необычайной нежностью приходили грешные мысли о том, что вот появится сзади и обнимет её этот крепкий,  спортивный, загорелый молодой человек. Ей казалось, что сам Бог простил бы этот сладкий, волнующий грех. Но в тот же миг она стыдливо спряталась за край скалы: «что я делаю? Я же учительница, пришла учить их детей добру, разуму...»
Но вот закончился этот спор эмоций и разума, условностей и естества. Вера Ивановна с облегчением, но без особой радости вздохнула: “Слава Богу, его нет рядом, надо быстрей одеться ”.

Мухади был немногословен. От этой таинственности девушку тянуло к нему ещё больше.
Они немного посидели на траве, пока агроном докуривал очередную сигарету.
— У Вас какие-то неприятности? — осмелев еще больше, спросила Вера.
— Да нет. Всё в порядке.
— А мне так хорошо! Это удивительная вода. Она так освежила меня, взбодрила, дала столько радостных ощущений!

Через пару дней, поинтересовавшись у коллеги по работе, Вера узнала, что  Мухади  холост. Закончил агрономический факультет сельхозинститута.
В сердце молодой учительницы вселилось  сперва волнение, потом оно тихо перерастало в более глубокое чувство.   Тот вечер в ущелье, когда они были одни, крепко засел в её  эмоциональной душе. Она не переставала думать о нём.
 
Как-то возле ворот хозяйки, где жила Вера Ивановна, остановился грузовик: шофёр привёз мешки кукурузного зерна, картошки, капусты.
— Это вам от правления колхоза, потому что у вас живёт приезжая учительница, — пояснил водитель.
— Странно. Никогда раньше не присылали, — громко удивлялась счастливая хозяйка.
Вера Ивановна догадывалась, кто в правлении о них вспомнил. Это было очень приятно. “Но почему он сам не придёт, не найдёт повода для встречи, не заговорит?”
Вера стеснялась и боялась задавать волнующие её вопросы подругам на работе, хозяйке дома. Это были во-первых, слишком сокровенные мысли и переживания, во-вторых, она хорошо чувствовала, что вокруг неё другой мир, другие законы. Здесь всё  слишком строго, и всякие   вольности не прощаются, тем более девушке, учительнице…

В Новогодний вечер Вера поздно вернулась с работы. Но ещё часы не пробили двенадцать. Девушка налила себе густой чай, чтобы не уснуть, и собиралась смотреть традиционный   “голубой огонёк”.
В дверь тихо постучали.
— Ты?! — только смогла произнести Вера.
На пороге стоял Мухади со свёртком в руке. Снег лежал на его плечах, на шапке.
— Да, это я, Дед Мороз. Подарки тебе принёс...
— Ну что ж, заходи. Я рада! —   призналась девушка, оробев от неожиданности. Помогла снять пальто, стряхнула снег, бережно повесила его на вешалку.
Новый год они встретили вдвоем. Мухади был не такой скованный, как в первый день знакомства. Шампанское несколько развязало  язык.

— Помнишь  тот  осенний вечер в ущелье? — спросил Мухади, когда в такт негромкой мелодии они  раскачивались в медленном танце.
— Да, помню.
— А я, Вера, с того дня хожу, как сумасшедший. Я полюбил тебя, Верочка!  Ты как будто свыше, с небес свалилась на мою голову. Я хочу на тебе жениться, если ты мне не откажешь.
— Странный  ты,  Мухади, —  совсем растерялась Вера. —  Ты что, пьяный? Ты соображаешь что говоришь? Мы всего  второй раз  видим друг друга.
— Это не имеет значения для такой крепкой любви, которая терзает
мою душу, - разоткровенничался поздний гость. - А встречаться с тобой просто так, для сплетен в ауле, я не хочу. Ты должна войти в мой дом смело и открыто, с высоко поднятой головой!
Вера  рассмеялась. Она не была готова к такому резкому повороту. Она  допускала, что могла бы  стать его любовницей, но никак не предполагала,  что Мухади вот так запросто может предложить ей стать его женой.
Гость  начал гладить её локоны. Затем прижал к себе со всей силой и крепко, долго целовал в губы. Они были готовы отдаться   во власть страсти.
— Эй, Вера, ты что там делаешь, почему ты не спишь? — заглянула в окно с веранды хозяйка дома.
Нежданному гостю пришлось быстро засобираться. У чеченцев не принято мужчинам ходить в гости к девушкам, тем более ночью, даже если ты Дед Мороз. Здесь не уважают тех, кто не уважает  установившиеся веками традиции.
Мухади пришлось  быстро покинуть этот дом.

“Что это было? Он действительно сделал мне предложение? Насколько это серьёзно? Почему опять пропал, если всерьёз  хочет видеть во мне свою невесту?” — терялась Вера в догадках. — “Странный это был визит. Он что, действительно пьяный был? Вроде логично рассуждал,  скромно себя вёл...”
Вскоре Вера кое-что узнала у подружки-чеченки. Она спросила, как тут ведут себя жених с невестой. Оказалось, совсем не так, как у русских.  Это немного успокоило. Но сердце по-прежнему страдало от неизвестности. Девушка вовсе потеряла покой, особенно к весне.
А весна в том году в горы пришла рано. К восьмому марта школьники дарили учителям жёлтые одуванчики, только что выглянувшие на солнечных склонах из-под растаявшего снега. Вместе с одуванчиками, коробкой духов и поздравительной открыткой Мухади прислал Вере записку: “Милая, живу мыслями о тебе. Нам нельзя в ауле встречаться, не так поймут. А мне твоя честь дороже всего. Если хочешь, на весенних каникулах мы бы поехали в Грозный”.

Вера ответила, что согласна. Но с первых же дней каникул сильно заболела. Пока лечилась, каникулы прошли. Новая встреча Веры с Мухади произошла только в середине лета, перед поездкой учительницы на каникулы домой в Подмосковье.
Это была волшебная ночь. Полная луна на протяжении всего своего небесного пути любовалась и завидовала влюблённой паре, одиноко бродящей по ночному ущелью, останавливаясь только для долгих, страстных поцелуев. Мухади относился к девушке очень бережно, как к ребёнку, боясь причинить ей всякую боль или неудобство. Вера это ценила. Она не переставала удивляться, восхищаться своим другом.
Договорились пожениться сразу, как Вера приедет из отпуска.

В Подмосковье, дома Веру Ивановну ждал сюрприз. В городок вернулся милицейский офицер, сосед, сын давней подруги матери, высокий блондин Василий. Маме не терпелось быстрее познакомить с ним Верочку. А Василий, как рассказывала его мама, уже по фотографии влюбился в  синеглазую блондинку.

Знакомство состоялось. Василий Вере показался интересным женихом. Но ни сердца, ни руки своей она ему не обещала, чем возбудила в милиционерской душе ещё большую страсть. Так и уехала через полтора месяца обратно в Чечню, оставив гореть молодого офицера огнём безответной любви.
Но зато  какой пожар разгорелся в горах Чечни!  Вековых чинары ещё не укрывали под своими кронами столь пылких влюблённых. 

       Но жизнь, как известно, полна сюрпризов. И не всегда человек сильнее их.   В  судьбу  Мухади вмешались друзья.   Среди них – самый близкий друг  и родственник Джабраил, директор школы.
- Проблемы ты создашь себе и ей, - начал он. Разговор проходил в машине Мухади, когда они возвращались из райцентра.
- Это какие проблемы? – сделал Мухади вид, что не понимает. Но ему было дорого мнение такого спокойного, рассудительного друга, которого все в ауле уважали.
- Ты ведь знаешь, Мухади, мы разные.
- Кто «мы»?
- Мы и русские. Точнее, русскоязычные, включая орусевших чеченцев.
Мухади промолчал.

- Ты знаешь, Мухади, я не националист и не фашист, я одинаково уважаю людей всех национальностей и не говорю, что какой-то народ хуже, а какой-то лучше, просто мы разные. Разные у нас культуры, образ жизни, воспитание, понятия о том, что можно и что нельзя. И это, наверное, очень хорошо, народы должны оставаться разными, чтобы каждый по – своему реализовывал божий замысел. Поэтому Бог и создал людей разными народами. В Коране об этом сказано. Читал?

- Нет. Не приходилось.
- А зря. Забыл, как Карл Маркс говорил: коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех богатств, которое выработало человечество… А Коран, Библия – это бесценные сокровища человеческой культуры. Если, конечно, не мыслить мозгами нашей пионервожатой Азман, или нашего секретаря райкома партии Хамаева, которые думают, что не поглаженный пионерский галстук более страшное преступление, чем не завезенный на зиму уголь.
Помолчали.
- Ну что, понял? – спросил директор.
- Что уголь важнее галстука?
- Что ум и благоразумие важнее твоей похоти! – обиделся Джабраил.
- Ладно, я подумаю.
- Нет у тебя времени думать! Сплетни пошли по селу, что вы ночами с моей молодой учительницей кукурузу от кабанов охраняете. Говорил ты так сторожу?
- Ну, а что скажешь глупцу, если прямо подходит верхом на вонючей кобыле, направляет фонарь, таращит глаза и спрашивает: что вы тут ночью делаете, будто не видит…
- Так вот, оставь эту работу своему сторожу. Не мальчик уже. Какой пример подаешь молодежи… В общем так, гулять, конечно, дело нехитрое, но семейная жизнь – это совершенно другое. Вы уже взрослые, разные люди. Вы друг друга не перевоспитаете.

- А если она согласится принять все мои условия? - серьезно спросил Мухади.
- А зачем ей это? Пусть отработает свои два года, уедет обратно в Россию и спокойно выходит замуж за своего. Здесь в ауле у вас с ней ничего не получится. Страсть пройдет через пару месяцев, а эти ежедневные ухмылки, взгляды односельчан вы не выдержите. Прежде всего, Вера будет мучиться, и ты ничем не сможешь ей помочь.  Убежит она. Это хорошо, если детишек к тому времени не народите.
- Неужели все так сложно? – искренне спросил Мухади. Он на самом деле был  беспомощным в вопросах, касающихся личной жизни.

- А ты назови хотя бы одну такую благополучную интернациональную семью в нашем ауле! Русская жена, как правило, тянет мужа в город, там кое-как уживаются, а ты же селянин, агроном, зачем в городе агрономы?
Минуты две ехали молча. Такой разговор для Мухади был полной неожиданностью.
- Пойми, Мухади, ты человек действительно образованный, симпатичный, я понимаю, что Вера Ивановна может в тебя влюбиться и будет говорить, что согласна на любые твои условия. Но ведь ты обязан быть умнее и ответственнее ее. Ты  старше ее,  во-первых,  во-вторых, хорошо понимаешь ситуацию. Сам ведь не дурак.  Не морочь ей голову, оставь ее в покое, не ломай ей жизнь. С тебя-то, как говорится, как с гуся вода, пожил, погулял и бросил…
- Ладно. Я подумаю, - обещал Мухади. А Джабраил вскоре приготовил для него сюрприз. Разговор проходил в его кабинете.
- Ты сюда входил, видел девушку, мою секретаршу?
- Да-а
- Красивая?
- Ну да-а-а…
- А умная-а-а-а, как своя мать, наша бывшая учительница Аза Хасановна. В университете на химика-биолога заочно учится. Чем не невеста для тебя?
- Ну ведь совсем еще ребенок...
- На семь лет моложе тебя. Самый раз. Более того, я узнал, что она давно и преданно тебя любит. Женщины донесли.  Хочешь, поженю?
- Прямо так сразу?
- Не сразу, но через неделю она будет в твоем доме! За свои слова отвечаю. Верочка твоя, возможно, сразу не поймет, но потом всю жизнь будет тебя благодарить, что благоразумным оказался. Заодно мать свою уважишь. Ей кто-то донес, что ты за приезжей русской увязался. Она своей сестре, моей матери сказала, что умрет, не выдержит, если ты это сделаешь. Так что прекращай это дело.
- Ты уверен? – совсем сбился Мухади с толку.
- Абсолютно!
- Я поговорю с Верой.
- Не надо с ней ни о чем говорить. Расстроишь ее, если что-то серьезное между вами. Лучше поставь перед фактом. Ей легче будет считать тебя негодяем, с которым не стоит иметь ничего общего. Надо знать женскую психологию. А начнешь слезы распускать – тяжелее будет.
Мухади не устоял перед напором Джабраила, остальных друзей и родственников. Через неделю, как обещал директор, сыграли свадьбу.   
Случившееся так поразило Веру, что она тут же сбежала из аула, не получив очередную зарплату, забыв забрать в районо свою трудовую книжку. Боль и обида оказались настолько сильными, что она не смогла бы более жить с ними в одном ауле с Мухади.
Василию сказала, что вернулась ради него. Они  той осенью поженились.


***
               

Булат  уже вставал, ходил по комнате, даже во двор вышел один раз. Привезли хирурга из Шали, чтобы снял швы. Того самого, кто его оперировал. Окончив работу, хирург неожиданно сказал, прищурив свои  уставшие глаза:
— А за жизнь свою ты спасибо говори не нам, врачам, а своей сестре. Если бы не она — забрали бы тебя спецслужбы прямо с постели.
— Сестре? Какой сестре? — не понял Булат.
— Как это “какой”? Той самой очаровательной девушке, которая всё время была рядом с тобой. Тебя пришли забирать, так как ты был без документов, а она сказала, что она твоя сестра, приехала из Москвы, документы свои показывала.   Где она сейчас?
— Вот видишь! Я же говорила, они с Москвы прислали за тобой шпионить! — вмешалась хозяйка дома.
— Чепуха! Быть такого не может! Она действительно его спасла. Клянусь вам. Все врачи, все больные удивлялись её мужеству. Как это вы не знаете, её же, говорят, увезли вместе с тобой! — искренне удивлялся доктор.
— Найдём мы её, — сказал Булат, видя, что ситуация ещё больше запуталась и без самой таинственной незнакомки из неё не выпутаться. — Я  - то думал, что она медсестра из вашей больницы.
— Нет! Мы её только рядом с тобой видели. Странно... ты о ней плохо не думай, прошу тебя. Мы в больнице все в восторге от неё. Увидишь её — передай это обязательно. Таким девушкам надо памятники ставить. Такие добрые, милосердные человечество спасут, а не вы, которые бегаете с автоматами. Извини, конечно...

     Надежду не били, не насиловали. Хозяин подвала, глубоко религиозный старик, сказал, что застрелит из двухствольной охотничьей берданки любого, кто попытается поиграться с девушкой. “Она пленница, но она моя гостья. Я отвечаю за неё перед Аллахом!” — заявил старик. Все знали: это его святое право, и  пока она в его доме, точнее, подвале, она в  его власти.

Но Надежде от такой безопасности было ничуть не легче. Днями и ночами она тут оставалась одна, на  старом матраце. И, что самое страшное — она один раз увидела громадную крысу, убегающую от кучи дров к мешкам с пшеницей. Всё это было здесь же, в подвале. Кормили не очень плохо. Хлеб, варёная картошка, творог,  чай. Хозяйка дома, тучная женщина в длинющем ярко-зелёном платье, которое она все время носила, ей однажды объяснила:
— Если бы ты в тот раз не сбежала, ты жила бы в доме, вместе со всеми, и кушала бы жижиг-галниш;. А теперь тебе не будет и бульона от жижиг-галниш! Поняла?
— Поняла, — отвечала Надя, вытирая слёзы.
— А ты в Бога веришь?
— Да, верю.
— В какого, русского, или чеченского?
— А Бог — он ведь один  у всех. Он ведь всех нас сотворил. У него ведь нет национальности... пыталась объяснить журналистка, как умела.
— Дурная ты, девушка! Бог — чеченец! Не забывай об этом. Поэтому мы победим, а вы проиграете. Мы никому не покоримся, кроме как своему Аллаху! Скажи: Аллах Акбар!
— Аллах Акбар...
— Ещё скажи!
— Аллах Акбар...
— Ещё скажи!
— Аллах Акбар!
— Сильнее, громче, много раз скажи!
— Аллах Акбар! Аллах Акбар, Аллах Акбар... - Надя была готова заплакать.
— Ты чего там шумишь, жена? — заглянул в подвал хозяин.
— Заставляю эту русскую ислам принять!
— Дура ты, жена. Разве так заставляют принять ислам? Я с тобой тридцать лет мучался, пока ты научилась делать намаз, но ты до сих пор забываешь какую ногу первой омыть перед намазом, левую или правую, а эту девушку мучаешь, хочешь за пять минут обратить в ислам. Уходи отсюда! Кто тебя увидит, забудет, что такое ислам, Иблис в человеческом облике!

Хозяйка ушла, шурша  необъятным зелёным платьем,   что-то ворча  себе под нос.
— Ты на неё не обижайся, дочка, — сказал старик на русском достаточно свободно. — У нас тут везде беда. У нас много-много  людей убили. Мужа дочки убили. Он не воевал, не был боевик. Просто ехал по дороге, его "Жигули" самолёт разбомбил. Я не знаю, кто ты. Но ты ещё очень молодая. Если даже пришла убивать нас, когда-нибудь поймёшь, что ошибалась. Бог тебя простит. Скажи, кто твои отец и мать, где они, дай адрес, только никому не говори. Я хочу отпустить тебя.

Девушка громко зарыдала,  потом быстро успокоилась и сказала:
— Клянусь Богом, я никому ничего плохого не сделала. Наоборот, пыталась спасти раненого. Но если хотите мне помочь, скажите Мухади Махмаеву, что я здесь! Он бы сам меня вытащил отсюда и отправил домой.
— Мухади я знаю. Он хороший человек. Я с ним поговорю. Обязательно.
Старик немного помолчал, глядя в глаза растерянной девушки, потом продолжил:
— Ты ещё очень молодая. У тебя лицо красивое, светлое. А вот у нашего Президента Дудаева лицо железного цвета. И глаза у него бегают туда-сюда. Я в глаза людей посмотрю и знаю, хороший человек или плохой. Чеченцы всегда добрые, они прямо в глаза смотрят. Но доверчивые слишком,  поэтому верят каждому, кто говорит красивые речи. А много обещаний дают только те, кто хотят много украсть. - Помолчав, продолжил: - Из-за денег они развязали эту страшную войну.  Им не жалко, когда умирают чеченцы. Они рано или поздно удерут отсюда с большими деньгами. Вот что мне обидно.

А многие этого не понимают, много у нас глупых людей. Многие думают, что раз человек русский — то он враг. Это не так. Я слышал, наши отцы говорили: чиста дорога, по которой идёт истинный русский человек. Эта война ни чеченцу, ни русскому не нужна. Нам жить надо как брат с братом. Сердце   у меня болит, дочка. Ты, если поедешь в Москву, скажи им, дочка, что чеченцы не плохие люди, что не надо нас убивать. – Старик опять замолчал, показалось, что комок подкатил к его горлу и он готов заплакать. -  Нам только работу надо, чтобы честно на жизнь зарабатывать.


 Автоматы, пулемёты надо забрать. Оружия  никому не надо. Не будет оружия — войны тоже не будет. Зачем военные ушли, оставив глупым чеченцам так много оружия? Ты знаешь, что это оружие чеченцы неделями на машинах увозили, все никак оно не заканчивалось! И днем и ночью возили! Я знал, что это к большой беде. Знал, что неспроста нам так много оружия оставляют. Я подумал тогда, что в Москве много врагов России, которые хотят погубить ее, как погубили Советский Союз.

Старик опять помолчал, потом добавил: —  Скажи там в Москве, дочка, чтобы заводы больше автоматы не делали. Пусть делают лопаты, топоры, бензопилы, сепараторы для молока. Сепараторов нигде нет, ни на базаре, ни в магазине. Автоматы, пулемёты, гранаты, пулемёты везде, больше чем камней в ущелье. А что, русские кроме автоматов и танков больше ничего уже не делают? У вас в земле картошка уже не растёт, а только гранаты, мины растут? А на деревьях только патроны растут?

Надя понимала упрёки старика и только виновато пожимала плечами.

В подвал ворвались неожиданно. Хозяина-старика не было дома. Девушку увезли на грязном джипе, не сказав, куда и не сообщив, кто они.


      Старик вернулся домой уставший и грустный. Махмаева он нигде не нашел, очевидно, он поехал в город.  Позвал жену прямо на крыльцо, пока ещё не снял сапоги.
— Слушай, жена, не бери грех на душу. Эта девушка не виновата в том, что их  начальники начали с нами войну. Пускай поднимается в дом. Жить, кушать она будет вместе с нами.
— Опоздал ты, старик! — заявила хозяйка, довольная тем, что смогла  отомстить ему за недавние обиды, — увели нашу Заббари;.
— Увели? Кто? Куда увели? —  испугался старик, перестав стягивать с себя второй сапог.
— Боевики увели! Кто — не знаю. Куда — не знаю. А чего это ты так  переживаешь, будто невесту твою увели?
Старик не поверил словам жены и  побежал в подвал, прихрамывая, в одном сапоге. Подвал был пуст.
С сердцем стало совсем плохо. В глазах помутнело, ноги задрожали. Он медленно опустился на старый матрац, где все эти дни лежала пленница. Обида подавила боль, и из глаз старика  обильно потекли слёзы.
Старику  трудно было перенести такое смертельное оскорбление. Вот так, без спросу ворваться в его дом и увести человека... Откуда это хамство, бесцеремонность? Разве   посмели бы так поступить в прежние времена, когда законы предков свято соблюдались? Что это за порода людей развелась, которая не считается ни с   законами, ни с   обычаями?! Есть ли для них вообще что-то святое?!    А  девушку-то как жалко! Не уберёг. Не смог спасти…

Что они с ней сделают, сволочи! Как они её напугали, наверное! О, Всевышний, помоги мне! Помоги мне найти её, вернуть своим родителям. Бедные родители, как они несчастны. Потерять такую красивую, добрую девушку. Дай мне силы, о Аллах, прошу тебя! Дай мне снять грех с души!

Но сердце не утихало,  его словно сжимала какая-то   тяжесть. Потом   всё внутри обожглось. Старик начал стонать, попытался позвать кого-то на помощь, но не смог. Он решил прилечь и отдохнуть немного, уткнувшись лбом в подушку, на которой ещё лежали золотые волосинки молодой пленницы, с которой ещё не выветрился слабый запах её духов. Так старик пролежал несколько минут.

Вскоре его сердце остановилось навсегда.
— Он был удивительный человек — говорил его сосед в день похорон. — Я помню, как он в Казахстане отдал свою единственную корову, чтобы вызволить из комендатуры женщину,   украинку, которая спрятала за пазуху с колхозного тока горсть пшеницы, чтобы накормить умирающих с голоду детей. Эту свою доброту он пронёс через всю свою жизнь и умер, заболев болью совсем чужого человека. Что бы ни говорили — вот это истинный чеченский характер, истинное Нохчалла!  Вот это истинная чеченская душа, дарованная нам Всемогущим изначально, как бесценный дар! И мы все это хорошо понимаем, хотя пытаемся убедить весь мир в том, что мы волки...

     Как только хирурга увезли в Шали, к Булату приехал отец.
— Проходи, Мухади, сын твой уже совсем выправился. Только что здесь  был хирург.  Швы снял, — радостно сообщала хозяйка дома.
— Чего трудился зря? Я тут в норме, — стоя встретил сын отца.
— Может, домой? — тихо спросил отец.
— Нет, дада;, не проси. Пока эти нелюди в республике, я не могу возвращаться домой. Я дал клятву Богу. Он мне подарил жизнь не для того, чтобы я всё забыл. И потом, дада, близкие и родственники тех, кого сожгли в автобусе... что они подумают? А за мать нашу кто отомстит? Что люди скажут, если прощу все это и вернусь к мирной жизни? Да и где она теперь, мирная жизнь?

 Или ты предлагаешь мне сбежать заграницу и там продолжить счастливую жизнь? Нет, дада, ты же знаешь, что так не получится. Ты воюй своими методами, ты уже не молод. А меня оставь. На моем месте, знаю, ты поступал бы точно так же. Пойми, дада, и прости меня.  Мою жизнь оставьте мне и не беспокойся.  И давай не разговаривать больше на эту тему.
Мухади понял, что уговаривать сына бесполезно. Между ними могло возникнуть досадное отчуждение.

— Ладно, Булат, отложим пока эту тему. 
Помолчали.
— Да, кстати, здесь в горах одна русская журналистка пропала. Надей её зовут. Не слышал?
— Нет, не слышал.
— Попроси своих знакомых, чтобы поискали. За ней мать из Москвы приехала. Она раньше у нас в ауле учительницей работала. Хороший человек. Надо ей помочь обязательно.
— Хорошо, дада, я буду иметь ввиду. А где она пропала?
— Здесь, в горах. Её с плоскости откуда-то привезли, а потом, говорят, она сбежала. Её опять поймали и куда-то опять увели.
— Сколько этих шайтанов развелось! — вмешалась хозяйка. Тут ещё одна такая где-то мотается. И как только родителям не жалко своих детей. Лишние они у них, что ли?
— Ну, ладно, Булат, я пойду.
— Иди, дада.
— Что тебе принести или передать в следующий раз?
— Попробуй газет всяких свежих достать. Больше ничего не нужно.
— Хорошо. Поправляйся.
— Свободной тебе дороги, дада! Родственникам всем привет. Пусть не волнуются. Мы скоро всю эту пьяную орду выпроводим со своей земли!

Булат сидел в саду на скамейке, когда привезли Надежду. Комбат сразу узнал ее, вспомнил почти все.
— Это ты моя сестра? — спросил Булат у девушки с недоверием, но с интересом. Девушка заплакала, вытирая грязными руками слёзы, хлынувшие из  больших зеленых глаз.
— Садись, не плачь, сейчас побеседуем с тобой. Вы, ребята, оставьте нас пока одних.
Был удивительный майский вечер. Лишь пчёлы да шмели, собирающие ранний садовый нектар, да далёкий гул рвущихся бомб и снарядов нарушали его праздничную весеннюю тишину.
Булат почувствовал, что девушка сильно стыдится своего неопрятного вида. Это грязное платье, эти потрёпанные волосы, немытое лицо и тело, очевидно, были для молодой, красивой девушки страшнее плена.
— Хотите помыться? — спросил комбат.
— Хочу, — быстро кивнула Надя.
Булат позвал одну из дочерей хозяйки и попросил повести её в ванную, дать ей всё, по мере возможностей, что она попросит, и накормить.
Через два часа перед Булатом стояла почти принцесса в чеченском нарядном платье. Она, словно ребёнок, наивно улыбалась, в один миг забыв все свои несчастья.
— Вот теперь вы действительно похожи на мою сестру. Садитесь вот здесь, — указал Булат на скамейку рядом. — Вас кажется, Надеждой зовут?
— Да. Помните…
— Помню, конечно. Вы действительно красавица. Мне про Вас, Надежда, хирург из шалинской больницы рассказал удивительные вещи, будто не они, а Вы мне жизнь спасли. Это правда?
— Может быть, — девушка сделалась серьёзной.
— А зачем я Вам понадобился? И вообще, извините, откуда Вы взялись?
Надежда поведала всё, как было с самого начала. Булат ей, конечно, не совсем поверил. Уж слишком странной вся эта история получалась. Потом вдруг спросил, вспомнив о разговоре с отцом:
— Где, говорите, Ваша мама работала?
— В Басхое, кажется. Есть у Вас здесь такой аул?
— Чёрт возьми! Это же моё село! Мне же только что отец про Вас говорил! Вас Надеждой зовут? Вы журналистка?
— Ну да... Я же Вам уже сказала. А что произошло?
— Мама за Вами, говорят, приехала. Она тут, в сорока километрах отсюда!
— Мама! Моя мама!!! — вскочила девушка, обливаясь слезами. Булат встал, обнял девушку, постарался её успокоить:
— Только не плакать! Иначе не возьму с собой. Сейчас же мы сядем в машину и поедем к твоей матери. Передам тебя ей из рук в руки. Если все окажется правдой – поженимся! Помнишь, что ты мне в больнице обещала?
- А ты что, тоже помнишь? – уже смеялась она, совершенно счастливая.
- Это мы потом обсудим. А сейчас – вперед!
Булат быстро завел свой джип, посадил девушку рядом на переднее сидение и через несколько минут они уже были на дороге, ведущей в Басхой.
Почувствовав  свободу в дали от любопытных глаз сельчан и   вспомнив, что он один раз уже объяснялся девушке в любви, Булат не выдержал, чтобы не освежить свои признания:
- Надя, я понимаю, что не время и не место. Но я абсолютно уверен, что Бог не случайно скрестил наши дороги. Некоторое время назад мне бы и в голову не пришло, что я смогу кого-то так сильно полюбить, начну ценить эту земную жизнь. Вы мне все перепутали. – Немного помолчав, добавил: - я не требую от Вас взаимности против своей воли. Но я бы хотел, если выживу, всю оставшуюся жизнь быть рядом с Вами…
- Мы с тобой опять на «Вы»? – весело уточнила Надя.
- Извини. Я просто боюсь тебя обидеть. Ты, наверное, до сих пор чувствуешь себя пленницей  и  какая - то обида в душе все – таки, наверное, остается…
- Нет! Нет никакой обиды, Булат. Я очень рада, счастлива даже, что ты поправился, что смогла помочь тебе чем - то. – Затем, подумав, добавила: - Ты мне уже стал родным, Булат. Я ведь многое пережила на самом деле, о многом думала.
- Спасибо тебе, Наденька! Ты ведь мне жизнь спасла. Я твой должник на всю жизнь.
- Перестань. Вот этого не надо, - засмущалась девушка.
Булат внимательно смотрел на Надежду и никак не мог налюбоваться, не переставал удивляться происходящему. Он боялся, стеснялся думать об этом, признаваться в этом себе, но он поймал себя на мысли, что впервые за многие месяцы почувствовал себя счастливым! Так,  как это бывало до войны. 
- Надя, вот если закончится война, ты бы смогла здесь жить?
- Смогла бы, наверное, - быстро, не задумываясь, ответила девушка.
- Ты всех наших красот еще не видела. Вон там, в ущелье, удивительный водопад. Хочешь взглянуть, это не долго?
- Хочу.
Булат свернул машину в ущелье.
Майская зелень и разнообразие цветущих деревьев и кустарников наполняли ущелье богатым, пьянящим ароматом. Молодые оказались в середине волшебной  сказки, и эта сказка делала невозможным удержаться от всепобеждающей вселенской страсти. Булат очень бережно, нежно обнял девушку за талию, а потом долгий поцелуй  слил их воедино.
- Не надо, перестань, - испугалась девушка переступить порог, оттолкнула Булата и этим вызвала к себе еще больше страсти, но вместе с ней -  уважения.
     «Она очень скромна и умеет дорожить своей девичьей честью. Удивительная девушка, на такую и в самом деле можно жениться...» - подумал Булат.
Тем не менее, этим долгим поцелуем они оба впервые испытали что такое всесильная страсть, сила которой определяет главный стержень земной жизни.
Молодые в этот удивительный день, конечно, не могли даже представить себе, как очень скоро все стремительно изменится, сколько несправедливости и коварства в этой дикой земной жизни…


Вечером в дом Мухади ворвался Джабраил:
-Ты один?
-Ну да. А что случилось? – Мухади начал сразу думать о  плохом.
- Ты слышал, что к нам в село русская учительница приехала?
- Слышал.
-А знаешь, кто она такая?
-Кто?
- Вера Ивановна! Да-да, та самая, твоя бывшая невеста! Она ищет свою дочь, которую увели из твоего дома.
-Вера Ивановна? Какая Вера Ивановна?
- Ты что, соображать перестал? Ты прятал у себя журналистку? За ней мать из Москвы приехала. Эта мать – наша бывшая учительница Вера Ивановна, на которую ты чуть не женился тогда. Ну что, дошло?
- Так я разговаривал по телефону с матерью Нади…
-Значит, разговаривал со своей бывшей пассией. Дошло?
- Да нет, Джабраил, не может быть. Это же получается как в индийском кино. Или ты меня разыгрываешь?
- Ага, охота мне тут с тобой шутки шутить, - обиделся Джабраил,- дел у меня больше нет. Вот приходи ко мне. Она у меня. Успокой, скажи, что тоже будешь искать ее дочь, тем более, ты ее лично знаешь…
- Так мы же вместе с ее дочерью летели из самой Москвы!
- Вот, об этом тоже расскажешь.
- Подожди, подожди, дай мне сперва разобраться. Та русская учительница, которая у тебя в гостях – это Вера Ивановна?
-Да. О чем я тебе говорю?
- Она приехала искать свою дочь, а ее дочь – это та самая журналистка Надя? – переспрашивал удивленный Мухади.
- Ну да. Она говорит, что так.
-Ну так пошли к ней! Дай мне с ней поговорить!
- А я о чем тебя прошу?
Мухади выскочил в домашних тапочках.
- Постой! – крикнул Джабраил, ты хоть оденься нормально.


Странное чувство проснулось в Мухади, как будто к нему вернулся совершенно родной человек, хотя он и думать перестал о нем уже пару десятков лет. Самое удивительное – глаза Веры Ивановны отвечали ему тем же. Не было в них ни тени обиды и тем более упрека.
- Надя… твоя дочь? – спросил Мухади. Они были одни в комнате. Джабраил так устроил, будто хотел снять с себя хоть частичку того давнего греха. Хотя грехом на самом деле он свой поступок не считал и не считает.
- Да. – коротко ответила гостья. Она сидела на стуле возле двери. Мухади стоял возле окна.
- Мужественная у тебя дочь. Мужественная и красивая. Ее ведь нашли, скоро привезут сюда из другого села. Знаешь?
- Да, знаю. Мне сказали. Вот, жду ее.
- Мы ведь вместе летели из Москвы. Получается, это с тобой я тогда по телефону разговаривал.
- Получается. – Вера Ивановна была немногословна, словно боялась сказать что-то лишнее. Мухади чувствовал эту напряженность, но лишних вопросов тоже не задавал.
- Чеченцы русских ни в чем не винят за эту войну, - почему-то начал успокаивать Мухади. – Все понимают, что это – авантюра политиков, которая скоро закончится. Во всех селах много русских, которых чеченцы приютили, когда Грозный бомбили. Нет зла, поверь…
- Я знаю, Мухади, не переживай. Я и вправду чувствую себя как дома.
Немного помолчали.
- Вера, а как личная жизнь? У Нади есть еще братья, сестры?
- Нет никого, - вздохнула гостья, - одни мы с ней.
- А муж? Ты не замужем?
- Была два года. Потом развелись. – Вера Ивановна достала носовой платок, протерла глаза.
- А ты не очень изменилась. Я бы тебя в толпе узнал.
Вера Ивановна впервые улыбнулась:
- Я думала о том же. Узнала бы тебя. – потом, немного погодя, добавила: - Твою жену, рассказали мне, недавно убили. Прими, Мухади, искренние соболезнования. Эту войну на самом деле изверги затеяли.

К вечеру во дворе и возле дома Джабраила накопилось много автомашин. Привезли Надю, следом со своей охраной на двух вездеходах приехал Булат. Подъезжали учителя, старые знакомые Веры Ивановны с гостинцами.
А на небе кружил самолет – разведчик, на который никто и внимания не обращал. Люди, которые боялись собираться даже на похоронах, потеряли всякую бдительность, словно думали, что раз в доме русская гостья – федералы трогать не будут.

Вскоре все узнали, как Надя спасла Булата, назвав его своим братом. Девушку все благодарили, обнимали, целовали. Ведь Булат был единственным, кто остался в семье Мухади после похорон жены. Вера Ивановна сидела, как завороженная. Она не могла поверить, что все это происходит в реальности. Несколько раз она себя поймала на мысли, что все происходящее – либо странный сон, либо она сошла с ума. У  нее была острая необходимость посоветоваться с кем – то из близких.
- Мухади, мне надо тебе о чем – то сказать.
- Говори, - с радостью откликнулся тот.
- Давай выйдем во двор.
- Пошли.
Темнело. На уединившихся никто особого внимания не обращал.
- Мухади, мне кажется, точнее, у меня помутнение в голове. Я чувствую, что происходит что-то нереальное, невозможное… вы…  вы все просто держите меня за дурочку!
- Ты о чем, Вера? – не понял Мухади, искренне удивился.
- Надя, говорите, спасла твоего сына Булата и представилась его сестрой?
- Ну да, Вера, так все говорят. Я удивлен не меньше тебя.
- Ну откуда… откуда она могла знать, я ведь ей никогда ничего не говорила! Или она все знала и молчала? У тебя с ней была связь? Это ты ее из Москвы с собой забрал? Вы все меня обманывали?  Ты знал, что она твоя  дочь?!
- Моя дочь? Ты о чем? Ты что, о чем ты говоришь? – не понимал Мухади.
     - Да, да, ты все знал, Мухади, и поэтому привез ее сюда. Но Надя! Какая она артистка! Ведь ничем, никак не выдавала, что она знает. Вот почему она иногда заявляла, что хочет принять ислам! Скажи, с каких пор вы с ней общались? Сколько лет?
- Вера, клянусь тебе, я сейчас понятия не имею, о чем ты говоришь! Объясни яснее, ты хочешь сказать, что Надя моя дочь? Ты это говоришь?
- А ты хочешь, чтобы я поверила, что вот этот ваш вылет из Москвы, спасение Надей твоего сына, сказав, что он ее брат, все это - сплошные случайности? Не смеши! Ты что, принимаешь меня за сумасшедшую? Или ты просто хочешь отнять у меня дочь, а я тебе, получается, не нужна, раз вы все делаете в тайне от меня!?  Мухади, ты уже не молодой человек! Однажды сделал мне подлость, сейчас хоть уймись! Будь хоть на старости лет мужчиной! – взорвалась Вера Ивановна. Мухади только за голову схватил. Потом  быстро предложил:
- Ты говоришь, что у нас с Надей был сговор, что и я, и она – все мы обо всем знали. Давай спросим у Нади.
- Давай спросим. Сейчас же. Ты будешь стоять рядом.
- Разумеется.
Позвали Надю. Мать спросила:
- Надя, ты ведь все знала?
- О чем? – не поняла дочь и начала поочередно смотреть то на свою мать, то на Мухади.
- Ты же знала, что вот этот Мухади твой настоящий отец? Ты же поэтому вместе с ним прилетела? Ты же поэтому спасла его сына, потому что знала, что он твой брат? Ты же сама его братом назвала? – Вера Ивановна говорила растерянно, неуверенно. Это было заметно даже в сгущающихся сумерках.
- Ты что, Мама? Ты меня разыгрываешь? – засмеялась Надя, хотя чувствовала, что происходит что-то нешуточное.
- Я ничего не понимаю, - сокрушалась Вера Ивановна: -  как такое может быть? Как может быть сразу столько совпадений?!
- Я согласен с тобой, - взял слово Мухади. – Я, Вера, кажется, начал тебя понимать. Все, конечно, более чем странно. Такое и во сне не приснится. Но, как я думаю, все не так и плохо. Не так ли, Наденька?
- Моя Мама говорит, что Вы, Мухади Алиевич, мой отец?
- Получается так, Наденька, - виновато улыбался Мухади, не совсем понимая, как вести себя в такой более чем странной ситуации.
- А Булат, в таком случае, в самом деле мой брат по отцу?
- Выходит, что так…
- А Булат об этом знает?
- Нет, очевидно, - продолжал  Мухади глупо улыбаться, - ему же еще никто не сказал.
- Удивительно. Фантастика… - понемногу приходила девушка в себя. -  А как об этом сообщить Булату… -  Она стояла в полной растерянности.

Самолет – разведчик  полтора часа назад сообщил координаты того дома в Басхое, где устроили сходку командиры всех подразделений Южного фронта Ичкерии. Полчаса назад в небо были подняты вертолеты.
Удар был нанесен сразу несколькими ракетами. Из многочисленных гостей в доме директора школы выжили только две молодые учительницы. Ранения получили Надя и Булат. Их спасло от гибели то, что минуту назад девушка отвела Булата в сторону от дома для важного разговора.
Дом, сарай, машины горели до утра.
Распознать обгоревшие трупы было невозможно. Останки собирали по всему аулу. Похоронили в одной общей могиле.

Надя вторую неделю лежала в участковой больнице Басхоя. Ее ранило в ногу и рана медленно затягивалась. У Булата были царапины от осколков, но они быстро зажили.
Булат приходил к Наде каждый день. Долго сидел возле нее на стуле и успокаивал, как умел. Она высказывала сочувствие ему. Так было легче справиться с общей болью.

Надя в тот роковой вечер не успела сказать Булату, что он ее брат, а сейчас не понимала, как она его убедит в этом, если ни мать, ни отца уже нет в живых. «А вдруг подумает, что я его почему-то обманываю, хочу от него что-то получить…» Проблема состояла еще и в том, что москвичка не знала, как в таких случаях поступают сами чеченцы. Вдруг она допустит какую-то непростительную по местным понятиям глупость.

Ведь здесь в человеческих отношениях все совсем не так, как в Москве. И посоветоваться в таком деликатном вопросе было не с кем. Она выжидала, смотрела, как будут развиваться события.
Врачи сказали Наде, что ее могут выписать через пару дней.
- Ты сразу же улетишь в Москву? Тебя там кто-то ждет? – осторожно спросил Булат Надю в тот вечер. Он пришел, как всегда, с гостинцами, но на этот раз принес еще букетик лесных васильков. Они прогуливались вдоль обрыва среди белой осиновой рощи.
- Да, наверное, - нерешительно ответила девушка. Она не представляла себе, как теперь будет жить одна без матери. Всю тяжесть утраты она еще не осознавала, слишком мало времени прошло.
- Мне совсем не хотелось жить, пока тебя не узнал, - совершенно искренне повторял Булат.
- А разве я нравлюсь тебе такая – грязная, в длинном больничном халате и дырявых тапках?
- Есть в тебе что-то удивительное, сам не могу понять. Как будто ты  - родственная душа и я тебя знаю всю жизнь.
- Булат, - испугалась Надя еще больше. Ее голос дрожал. – Я должна тебе сказать одну удивительную, невероятную вещь. Но я еще не готова, то есть, не обдумала все до конца. Ты поймешь, я знаю.
- А чего тут думать? – взорвался Булат, - все и так понятно, я тебя никуда не отпущу!
- Ладно, посмотрим. Не будем торопить события. Давай поговорим о войне. Когда же она, проклятая, закончится? – поменяла Надежда тему разговора.
- Не знаю, - скупо ответил Булат. – Когда закончится, тогда и закончится. – Ему начало казаться, что девушка изменилась после гибели матери. Что она уже не хочет пускать его слишком близко в свою душу. «Понятно. Мы же воюем друг с другом. Чеченцы и русские. О каком доверии, о какой настоящей любви или дружбе может идти речь…»
Расстались они в тот вечер холодно.

Весь  оставшийся вечер, почти всю ночь до утра Надежда думала о том, как поступить: остаться или уезжать? Раскрыть или утаить семейную тайну?  Сможет ли она здесь, в воюющей Чечне принять правильное решение? А если оттуда, из Москвы ему обо всем рассказать?
Девушка была в полной растерянности и, наконец, под утро решила все же уехать. Уехать быстро, ничего не объясняя Булату. А там, в Москве спокойно все обдумать. Она чувствовала, что требуется какое-то время, чтобы успокоиться, пережить потрясение,  принять нужное решение.


Вечером Булата основательно ошарашила новость: Надя уехала в полдень на больничной машине. Расспросив медсестру, с которой она начала в последнее время дружить, Булат понял, что она собиралась улететь из аэропорта в Ингушетии. Но так-как она из Басхоя уехала только в полдень, она могла в лучшем случае улететь только на следующий день, переночевав в гостинице аэропорта.
Впереди была целая ночь.
Появляться в районе аэропорта без документов было крайне рискованно. А с документами – и подавно. Ведь у федералов давно заведены списки на всех участников сопротивления.
Булат на своем джипе быстро нашел одного из одноклассников, одолжил у него паспорт. Рассчитывал, что в случае проверки не особенно будут разглядывать фотографию. Взял побольше денег, чтобы откупиться, если разоблачат. Отправился в путь тут же в сумерках по сложно проходимым горным дорогам, где нет федеральных пропускных пунктов.

До аэропорта оставалось несколько километров. До рассвета – часа четыре. Подогнав свой джип к речке, Булат ее хорошенько помыл, чтобы не вызывала особых подозрений. Затем решил пару часов поспать: сильно тянуло ко сну.
Было уже совсем светло, когда он проснулся. Булат вдруг отчетливо понял, как он сильно рискует, что, подъехав к аэропорту, его обязательно проверят и, скорее всего, задержат. Что он может никогда больше обратно не вернуться. Но если он повернет обратно – он никогда больше не увидит Надю, никогда не сможет объяснить ей то, что она с ним, с его душой и сердцем сделала…

Булат подошел к речке, начал снимать с себя одежду. Он решил провести предсмертное омовение, понимая, что если его арестуют и убьют, то перед погребением никто его тело, как положено в исламе, мыть не станет.

Через час его машина, которую все же без проверки пропустили, стояла недалеко от пропускного пункта возле аэровокзала. Отсюда он хорошо видел каждого, кто подходил.
А вот и Надя. Булат узнал ее издали по печальной походке, по тонкому высокому стану, по  золотистым волосам, падающим на плечи. Подождав, пока она подойдет поближе, Булат вышел из машины и оказался прямо перед ней. Произошло самое неожиданное: девушка, не говоря ни слова, рухнула на пыльный асфальт.

Булат ее быстро взял на руки и отнес к машине. Положил на заднее сидение. Стал бить по щекам, напоил водой. Через минуту она пришла в себя. Не говоря ни слова, она вдруг тихо, потом все громче начала плакать. Плакала она долго, выплакивая все ужасы и обиды, которые пережила за последние полмесяца. Булат пытался успокоить девушку, обнимал ее за плечи, говорил какие-то слова. В эту минуту Надя уже решила рассказать Булату о главном. «Мы вместе подумаем, что нам делать дальше, когда он узнает, что мы – брат и сестра» - размышляла она.

Но опять произошло неожиданное: Булат крепко взял ее за голову и начал страстно целовать  в глаза, в губы, в шею. Девушка потеряла контроль над разумом и невольно отдалась во власть стихийной страсти. Она никак не могла сообразить, что в эти минуты она на самом деле переходит роковую грань, за которой уже вряд ли возможно возвращение к спокойной, размеренной жизни.  Булат об этом не знал тем более.
- Останься, Надя, не уезжай. Ты спасла мне жизнь. Я твой должник. Я хочу всю жизнь быть вместе с тобой!

- Ты не только мой должник, ты мой брат! – выдала Надежда.
- Конечно, - улыбнулся Булат, - раз назвала меня братом, я и буду любить тебя и как брат, и как муж.
- Я не о том. Ты мне действительно… - Булат не дал ей досказать. Он опять схватил ее за голову и начал целовать сильнее, чем прежде.
- Останься. Не уезжай. Ради тебя я готов на все! Все сделаю, чтобы ты была всю жизнь счастливой!
Надя некоторое время молчала, глядя в окошко машины.  Потом, глубоко вздохнув, сказала:
- Нам надо серьезно поговорить, Булат, но только не сейчас. Я уеду, дома никого нет. Я должна немного отойти от всего этого. Не знаю, как я буду жить без мамы. Ты сейчас мне очень нужен, сам не знаешь как. Но пусть пройдет немного времени. Давай остынем. Только, умоляю, береги себя. Ты ведь сильно рискуешь, находясь здесь.  – Голос ее дрожал, опять побежали ручейки слез. – Пусти меня. Вот моя визитка, здесь мои телефоны, адреса. Потом вместе решим, как будет лучше.

Надежда, не торопясь, вышла из машины и, не оглядываясь, направилась в сторону аэровокзала. Булат сидел в машине, как завороженный, пока самолет не поднялся в небо, не превратился в маленькую точку, а затем эта точка  растворилась среди высоких облаков.
« Неужели это – все?» - почему-то подумал в эту минуту Булат. Но жизнь так непредсказуема. Единственное утешение – Хадис Пророка, в котором говорится, что Бог особенно жестко испытывает тех, кого больше всех любит.

Прилетев в Москву, Надежда впервые начала волноваться, не зная, как отнеслись в редакции к ее вынужденному прогулу. А здесь, оказывается, знали, что она похищена и находится в плену у чеченцев.

Несмотря на то, что она совсем мало работала в коллективе, все подходили, расспрашивали, выражали сочувствие и готовность всячески поддержать. Такое внимание растрогало журналистку до слез. О гибели матери и других некоторых подробностях Надежда рассказала только главному редактору Игорю Смоленцеву. Сообщила, что готовит серию статей об увиденном. Смоленцев такой проект поддержал. Сказал, что лично прочитает все материалы перед публикацией.

Надя принялась за серию статей с небывалым вдохновением и энтузиазмом. Она озаглавила серию «Неизвестная война на юге России». Планировались статьи о незаконном задержании мирных граждан с целью получения за них выкупа; о коммерческих бомбардировках населенных пунктов, когда за отказ от бомбардировок также вымогались деньги; об обстрелах с вертолетов и авиа бомбардировках, в результате которых гибнут ни в чем не повинные мирные люди; о том, что режим Дудаева до начала военных действий в Чечне не пользовался  поддержкой со стороны населения и только оккупация со стороны России заставила ополченцев взять в руки оружие; о том, что чем жестче себя ведут федералы, тем больше людей уходят в лес и горы к ополченцам. И, самое главное – статья о том, что несмотря ни на что, чеченцы не озлобились на русских, точно так же, как и русские не считают чеченцев своими врагами.

Вдохновение длилось двое суток, работа шла гладко, уверенно, но на треть сутки Надя почувствовала: с Булатом что-то случилось, не мог он не позвонить, не поинтересоваться, хотя бы, как доехала. Она места себе не находила ни днем, ни ночью, не зная, что делать, что предпринять? Лишь изредка подкрадывалась не менее холодная, предательская мысль «А вдруг он решил, что лучше завязать с этим случайным знакомством? Вдруг подумал, что таким образом он делает лучше для нас обоих?»


На обратном пути из аэропорта Булата задержал патруль ФСБ. Потребовал документы. У Булата был только паспорт, к тому же чужой. Документов на автомашину и водительского удостоверения не было вовсе. Задержанный тут же был доставлен в следственный изолятор ФСБ.
В тот же вечер по всем каналам телевидения и радио было сообщено, что в Ингушетии предотвращен крупный теракт.  Планировалось угнать самолет и взорвать аэропорт. Одного из участников, известного полевого командира  бдительному патрулю удалось задержать…

На следующий день из одиночной камеры Булата повели на допрос. Двое здоровых военных в камуфляжной форме, в масках и без опознавательных атрибутов предупредили: либо арестованный все рассказывает по-хорошему, либо его заставят это делать по-плохому. Военные рекомендовали рассказать все по – хорошему, не заставляя их ломать кости, выдергивать зубы и подвергать «электротерапии». Булат решил молчать, молча принять любую страшную смерть. Потому что, если рассказать все как есть, во-первых, не поверят, во-вторых, могут возникнуть неприятности у Нади.

Абсолютное молчание Булата при любых пытках поразило палачей. Следователь Пьяных в очередной раз внимательно изучал досье командира батальона смертников, доставленное из Грозного. «Такой просто так к аэропорту не подъедет. Ясное дело, выполнял задание особой важности. Но какое? А может, встречал кого-то из особо важных персон? Но кого? Без оружия, без прикрытия. Странно. Прав генерал Хомяков, который требует добыть признания от него любым путем. Любым путем… каким еще?

Психотропные препараты не помогают, кости ломаем – ни звука, ни стона! Током бьем – не шелохнется! От еды отказался. Человек к смерти приготовился, чем ему теперь угрожать, жизнью? Да-а-а, крепкий орешек, бандюга! Но, ничего, уломаем. Найдем всех его родственников до седьмого колена. Спецоперацию надо провести в родовом селе и всех вытащить! Но перед этим – посмотрим еще разок, какой он герой…»

Во время очередных пыток Булат потерял сознание. Раскрылись операционные швы, обильно потекла кровь.
Его бросили обратно в камеру. Утром следователю доложили, что арестованный не подает признаков жизни. В камеру позвали врача, который констатировал смерть.

Надя позвонила в корпункт Грозного и умоляла всех знакомых узнать что-нибудь о судьбе ополченца Махмаева Булата Мумадиевича из аула Басхой. Ее обещали, что сделают все возможное, хотя признались, что ничего не знают о задержании или гибели такого.

Первую статью журналистка отправила в редакцию. Оттуда позвонил дежурный редактор и сказал, что статья в таком виде не может быть опубликована, ибо она сильно порочит армию, которая и без того воюет на мизерную зарплату.

Надежда расстроилась, пошла к главному. Смоленцев развел руками, что он, мол, допустил бы критику, но не до такой же степени… и это в то время, когда реально идет война и российская сторона должна прежде всего поддерживать своих, а не чужих. На возмущение Надежды, что Чечня тоже Россия и чеченцы такие же россияне, редактор ей ответил, что Чечня на самом деле мятежная территория и у российской стороны развязаны руки, пока здесь не будет восстановлена Российская Конституция!

« Это что же получается? – размышляла журналистка, - пока вновь юридически не будет подтвержден статус Чечни как субъекта России, здесь можно творить все что угодно и никто не будет наказан? Под международную юрисдикцию Чечня не подпадает, потому что у нее нет статуса субъекта международного права, а под Российскую юрисдикцию она не подпадает, потому что не является субъектом Российской Федерации? Это же откровенный, циничный геноцид, за который, получается, никто никакой ответственности не несет и не понесет в будущем! Это же натуральный капкан! А сами чеченцы, ее лидеры, московская чеченская элита…  догадывается об этом?!!»

Журналистка решила встретиться с кем ни будь из лидеров чеченского землячества в Москве. 

Алихан Ахриев, заместитель главного врача Назрановской горбольницы, приезжал к отцу не пасеку по выходным. На этот раз он приехал один в середине недели под вечер. Отца, Сераждина, это насторожило, но он виду не подал:
- А почему приехал без Муслима? – спросил отец. Муслим – его любимый внук, которого дед учит держаться в седле.
- Они потом приедут, Дада, а сейчас у меня разговор к тебе.
- Пойдем в дом?
- Давай лучше здесь присядем. Мне обратно надо поехать.
- Ну, давай, рассказывай, - сказал отец, присаживаясь на табуретку. Сын стоял рядом.
- Недавно меня пригласили в милицейскую камеру предварительного заключения, - начал Алихан, – просили засвидетельствовать смерть одного чеченца, молодого человека. Если бы я сказал, что он живой, они бы его все равно убили. Я его прячу в морге, но долго он там не протянет. Можно я его сегодня ночью привезу сюда? Тебе позволяет здоровье, время чтобы недельку присматривать за ним?
- О чем ты спрашиваешь?! – Взорвался отец, - привези, только будь сам осторожен.
Помолчали.
- В горе и несчастье мы всегда один народ, братья, - добавил Сераждин. – Нет вины чеченского народа в том, что сейчас над ними вытворяют. Просто на нашей крови кто-то делает грязную политику.
- Ладно, отец, я поеду. Приеду в полночь.
Белый медицинский джип сына с красными крестами на дверях скрылся за спуском, а Сераждин чуть не прослезился: тяжелый комок подкатил к горлу. « Помоги ему, о Аллах! Я окончательно убедился, что у меня есть хороший сын! Теперь мне будет намного больнее, если с ним что-то случится. Молю тебя, о Аллах, помоги ему, тому чеченцу, которого он хочет спасти и всем людям, которые безвинно страдают. Сделай так, Аллах, чтобы добро и справедливость победили зло и несправедливость!»

Наде объяснили, что есть в Москве так называемый Общественно-политический и культурный Центр чеченских землячеств «Кавказ», сопредседателями которой являются весьма заслуженные люди – академики, генералы, банкиры. Вот туда ей и следует обратиться, если хочет чем-то помочь чеченцам. Дали телефон, адрес этой солидной организации.

- Здравствуйте! Это общественная организация «Кавказ»? – позвонила Надя в тот же день.
- Да, - подтвердил на том конце мягкий женский голос, очевидно, секретарши.
- Меня зовут Надежда Светлова. Я журналистка. Хотела бы поговорить с кем-нибудь из ваших руководителей.
- Давайте я запишу Ваш телефон, и Вам позвонят, - предложил голос.
- Извините, а как Вас зовут?
- Меня зовут Анет.
- Очень приятно. Скажите, Анет, пожалуйста, что я звоню по очень важному делу, пусть меня выслушают как можно быстрее.
- Хорошо, Надежда, скажу и перезвоню Вам.
- Спасибо большое!
- До свидания.
Надя ждала звонка весь день. Но ей не позвонили ни через день, ни через два. Была уже пятница. Надежда решила еще раз позвонить в понедельник.
- Ало, Анет?
- Да, я.
- Здравствуйте, Анет, это Надежда Светлова Вас опять беспокоит. Помните, Вы обещали мне позвонить?
- Здравствуйте. Помню. Но с тех пор в офисе никого из руководителей не было, я просто не успела ни с кем поговорить.
- «Как это так? У них на родине идет война, геноцид настоящий, а они столь благодушны? У них нет времени даже выслушать людей?!» - с возмущением подумала журналистка, но в слух попросила:
- Анет, я еще раз повторяю, у меня очень важный разговор, касающийся положения в Чечне. Помогите мне, пожалуйста, встретиться с кем-нибудь, лучше с самым главным и влиятельным.
- У нас тут все главные, - сказала секретарша странную фразу и добавила: - сейчас Вас может принять Мецигов или Сутуров. Я попробую с кем-нибудь из них  связаться по телефону и позвоню Вам.
- Спасибо большое! Только не забудьте, пожалуйста, договорились? – умоляла журналистка.
- Договорились, - обещала в очередной раз секретарша.
Неделя опять приближалась к концу. Отсутствие всяких вестей об исчезнувшем Булате, игнорирование ее обращения в чеченскую общественно-политическую организацию сводили с ума. Надежда решила, что ей так и не позвонят. Это было более чем странно. «Анет забывчивая, или на самом деле так все заняты, что не найдут пять минут для разговора?» - терялась девушка в догадках. Но вот в четверг вечером зазвонил мобильник:
- Добрый день, это журналистка Надежда Светлова? – спросил знакомый голос Анет.
- Да, Анет, это я.
- Завтра с утра Вас примет Хакимбек Цихурович Мецигов. Вы можете подъехать к десяти часам?
- Смогу, конечно! – обрадовалась Надежда. А куда?
- Записывайте адрес.

Алихан привез Булата в горы к отцу на пасеку еле живого. Сам не отходил от него двое суток: делал уколы, ставил системы.
- Вот тебе мобильный телефон, отец, будем на связи. Даст Бог – выкарабкается. Откроет глаза – попробуй его заговорить, скажи, что все нормально. Попроси попить чай с медом, молоко, - просил сын перед тем, как уехать.
- Знаю, буду все время рядом. Ты когда еще приедешь?
- Постараюсь этой же ночью.
В полдень больной открыл глаза. Он внимательно смотрел на старика, на его короткую седую бороду, шерстяную шляпку, добрую улыбку. Наконец, смог четко различить глаза – большие, карие, глубокие. Они, кажется, блестели слезами радости.
- Добрый день, Дада! – поздоровался Булат.
- Меня так зовет мой сын, - чуть не разрыдался Сераждин.
- А кто твой сын?
- Он врач. Он тебя сюда в горы привез.
- В горы? Мы с тобой разве не в тюрьме?

- Нет, конечно. Русские решили, что ты умер, а мой сын тебя привез сюда, чтобы никто не нашел. И тебя никто не найдет. Ты будешь здесь, пока совсем не поправишься и не начнешь ходить, - объяснял Сераждин. – А давай я тебе дам чаю с медом. Врач сказал, что это будет очень полезно.

Булат улыбнулся старику. Он думал: « О каком чае ты говоришь, старик? Неужели правда, что я еще жив, что меня не забили, как негодную собаку? Неужели Бог опять дает мне жить, понимая, что я еще ничего хорошего не успел сделать в этой дрянной жизни? Неужели есть Высшая справедливость и все, что происходит – в самом деле имеет смысл, происходит не случайно? О! Слава Тебе, Всевышний! Не дай мне умереть глупой смертью, пока не исполню свой человеческий долг в борьбе со злом, жестокостью, несправедливостью…»
- Наливай чай, Дада. Попробуем еще немного пожить в этом грешном мире. Умирать, оказывается, дело не хитрое. Я уже третий раз из ее объятий вырываюсь, как из когтей коршуна.
- О! Это разговор! – обрадовался Сераждин, - слушайся меня и я быстро поставлю тебя на ноги. Мой дед, говорят, хорошо лечил людей. Знал разные секреты. И я бы мог лечить людей, но меня коммунисты и чекисты в горы загнали. Теперь я – пасечник. Есть  овцы, корова, лошадь. Хозяйку недавно похоронил. Вот подумываю, что если попросить сына привести мне какую – то медсестру… Шучу, конечно. Стар я уже. За семьдесят перевалило.
- В горах люди до ста лет живут. Ты еще молод, Дада.  Вот встану, - обязательно тебе невесту молодую и добрую привезу, - подбадривал Булат своего спасителя.
- О-о, тогда мне надо особенно стараться! – рассмеялся Сераждин. – Мой сын такое мне не говорит. Наверное, стесняется. А зря…


Хакимбек Цихурович, увидев вошедшую журналистку – красавицу, заерзал в кресле, ему явно захотелось произвести впечатление:
- Проходите, садитесь. Вот сюда, поближе. Значит, Вас Надеждой зовут? И в какой газете Вы работаете?
- Я, скорее, свободный журналист, - виновато улыбалась Надежда, - Я работала в газете, но там не стали печатать в последнее время материалы… ну, из командировки в Чечню и я расторгла трудовой договор.
- Значит, Вы безработная, получается? – участливо удивился Мецигов. – Давайте попробуем Вас куда-нибудь устроить.
- Спасибо, не надо, - довольно резко оборвала девушка разговор, хорошо понимая, чем такие покровительства чаще всего оборачиваются. – у меня нет проблем с трудоустройством. Я пришла по другим проблемам.
- И каким же? – Мецигов был подчеркнуто внимателен.
- Я чеченка,- неожиданно для себя выдала Надя то, о чем и не думала говорить. – Но я в Чечне не жила и не знаю языка, к своему великому стыду. Но я его обязательно выучу. Мой отец – чеченец, недавно погиб. И мать моя погибла. Их расстреляли и сожгли наши доблестные вертолетчики.
- Сочувствую… Прими мои искренние соболезнования… - Мецигов даже привстал с кресла.
- Спасибо, но я и не об этом хочу говорить… - Надежда волновалась все больше. – Дело в том, что я недавно в Чечне  своими глазами увидела, как там воюют с мирными гражданами, как их мучают, издеваются… Такое трудно представить! Там везде – деньги.
- Понимаю, понимаю – прервал ее Мецигов. – Лес рубят – щепки летят. Сколько раз я лично предупреждал Дудаева, чтобы он прекратил этот свой сепаратизм! Он ведь никого из нормальных чеченцев не слушался! – Тут же нажал на кнопку и пригласил в кабинет секретаршу. Спросил у гостьи: - Вам чай или кофе?
- Да без разницы. Давайте чай.
- Два чая, пожалуйста. Продолжайте, я внимательно слушаю.
- До поездки в Чечню, пока сама все не увидела, не поговорила с людьми, я тоже ничего не понимала. Не понимают и многие другие журналисты. Поэтому я предлагаю срочно провести здесь в Москве пресс-конференцию с приглашением всех иностранных журналистов. Я расскажу всю правду, Вы расскажете. Это поможет. Федералы не будут так безнаказанно зверствовать. Это мое первое предложение.

- Хорошо, подумаем, а второе? – спросил Мецигов по-деловому.
- А второе предложение такое. Федералы в Чечне беспредельничают, потому что юридически считают республику мятежной территорией. Поэтому на нее не распространяется юрисдикция России как на своего субъекта. Чеченское население этого не знает. Но оно и не изъявляло желания выходить из России. Это только амбиции отдельных ненормальных политиков. Поэтому необходимо выйти на Администрацию Президента России и попросить, чтобы в Чечне был проведен общенациональный референдум, плебисцит. Как вы думаете, ведь чеченцы выскажутся за то, чтобы остаться в составе России?

- Если честно дадут провести – конечно. Все определяется тем, какая власть во время референдума или выборов на данной территории, потому что власть считает голоса так, как ей хочется.
- Но что делать? Ведь надо разорвать этот круг смерти?!
- Надо, быстро согласился Мецигов, – мы стараемся это делать. - Глаза его начали бегать, сразу было видно, что этот разговор ему почему-то не приятен. Но почему? Что он знает такого, чего не знает она, по сути девчонка? Но почему он не откровенен? Считает ее недостаточно серьезной?
Возникла пауза. Мецигов явно не был настроен на откровенный, серьезный разговор.
- Вы пейте, пейте чай, остынет. Возьмите конфеты, орешки, не стесняйтесь. – Сам сделал несколько глотков, закусывая шоколадкой, будто показывал гостье как это делается. Надя взяла в руки чашку, в это время заглянула секретарша Анет:

- Хакимбек Цихурович, у Вас в одиннадцать совещание в Администрации Президента, а потом Вас ждут в Академии наук.
- Спасибо, что напомнила.

- Наш разговор окончен? Что Вы мне предложите? – насторожилась Надежда.
- Вы все правильно говорите, - заявил лидер, отодвигая чашку с недопитым чаем. – Мы об этих вещах хорошо знаем, но всему свое время. Вы оставьте у секретарши свои координаты, мы обязательно постараемся использовать Ваши услуги.
- Хорошо, спасибо, - тихо - ответила девушка, несколько растерянная за столь равнодушное, если не холодное отношение к своим инициативам. – Я буду ждать вашего звонка… не хотелось бы оставаться безучастной. Вы меня понимаете?
- Конечно, понимаю! – развел руками лидер. – О чем Вы говорите? Благодарю Вас за визит.

Помня о наказе сына-врача почаще разговаривать с больным, Сераждин старался, как умел. Был уже вечер. В кастрюле на печке варилось мясо только что зарезанного  ягненка. Сын привез с Назрани разные лекарства, зелень, фрукты. У хозяина дома, его сына и, главное, у самого больного появилась и крепла надежда, что все ужасное позади, что дальше крепкий молодой организм сам себя быстро вытянет.
- Знаешь, Булат, кто чаще всего гостил в этом доме у моего дедушки? – вдруг спросил Сираждин.
- Кто? – стало интересно Булату.
- Зелимхан. Абрек Зелимхан! Он приходил сюда, когда ему было тяжелее всего. Приходил всегда сам, один, никого с собой не приводил и поэтому он был уверен, что его здесь никто не найдет. Недалеко отсюда есть пещера, наши отцы туда овец загоняли. Мой дед однажды нашел его там, он был еле живой от пулевого ранения, завел в дом, вылечил. С тех пор они были самыми близкими друзьями.
- Да, я слышал, что Зелимхан часто бывал в Ингушетии и здесь у него было много друзей, - сказал Булат.
- Зелимхан многое рассказывал моему деду. - Немного помолчав, добавил: - Одна история вообще удивительная. Я ее сам слышал своими ушами от дедушки. Было это глубокой осенью. Вот-вот должен был выпасть снег. Зелимхан прятался высоко в горах в Чеберлое в местности, которое называется Ригах  у старого одинокого чабана. Дети чабана переселились на долину, а жена у него в том году умерла. Короче, был одиноким, как я сейчас.
Тот чабан один раз в три дня спускался на дно глубокого ущелья за водой, и этой воды хватало как раз на три дня.  Однажды Зелимхану стало стыдно, что старик ходит за водой,  и сказал, что за водой сегодня пойдет он. Старик возражал, говорил, что видел накануне подозрительного человека. Но Зелимхан настоял на своем, взял большую курдючную емкость и ближе к вечеру стал спускаться на дно ущелья. Только спустился, с того берега раздались выстрелы. Там, оказывается, была засада, устроенная одним дагестанцем. Ему были обещаны большие деньги за голову абрека.

Одна пуля попала в бедро, задела кость и Зелимхан упал, застонал от боли. Поняв, что нужно уходить любой ценой, раненый Зелимхан то ползком, то на одной ноге в припрыжку, хватаясь за кустарники  ольшаника, устремился вниз по ущелью, чтобы скрыться из зоны обстрела. С собой у него была винтовка, маузер и, заняв удобную позицию, отстреливаясь, он мог продержаться до наступления темноты. А ночью, Бог даст, сможет куда-то уйти, спастись от преследования.
Зелимхан уходил, оставляя за собой кровавый след. По этому следу его легко смогли бы найти утром следующего дня.
Абрек поднялся на невысокий бережок,  и лег под деревом на желтую упавшую листву. Двигаться дальше не было сил.

Вскоре он услышал выстрелы, которые тут же прекратились. И установилась абсолютная холодная ночная тишина. «Наверное, будет лучше, если я умру, - подумал Зелимхан. – Я людям приношу больше горя, чем пользы. Но не хотелось бы умереть вот так, как зверь, которого завтра же вороны и звери и поедят…»
Взошла полная луна. Зелимхан то терял сознание, то приходил в себя. В одно мгновение, очнувшись, он увидел седобородого человека, который сидел возле него на стволе дерева-бурелома, опираясь обеим руками за белый посох. А его рана была аккуратно завязана.

- Доброй ночи, старик, ты кто? – спросил Зелимхан.
- Ты не узнал меня? Ты же звал меня. Я – Кунта-Хаджи, - ответил старик.
- О! Устаз! Я всегда знал, что ты спасешь меня в самый тяжелый час, - сказал Зелимхан. – Как хорошо, что ты здесь. Мне так надо с тобой посоветоваться!
- О чем же? Спрашивай. – Очень добрым, ласковым голосом ответил эвлия.
- То что я делаю, не грех ли это? На правильном ли я пути? – спросил абрек. Устаз немного подождал, словно собирался мыслями. Потом заговорил:

- Грех, когда человек что-то делает, думая только о своем животе, о своем благе и превосходстве. На тебе тоже есть грех, но не такой большой, как на тех, которые хотят поймать, убить, продать тебя русским за деньги. Меня тоже продали  чеченцы инородного происхождения. Нет у них жалости к нам, и никогда не будет. Может, наши люди когда-нибудь прозреют?

- А что делать, Устаз, ведь со мной и с тысячами таких, как я, поступают несправедливо! Как это можно терпеть?
- Я постараюсь тебе ответить, Зелимхан, только слушай меня внимательно. Времена войн и драк надо оставить в прошлом. Солдат и штыков у нас никогда не будет больше, чем у Иблиса. Драться и погибать – это не геройство. Драться умеют и звери, и собаки, и даже петухи. Всевышний Аллах, свят Он и велик, дал нам разум и совесть для того, чтобы мы жили на этом свете по умному, по совести. Имам Шамиль царствовал над нами четверть века, уложил сотни тысячи самых отважных сынов, а сам как последний трус сдался на милость русского царя. Своя жизнь и жизнь своих отпрысков ему показалась дороже жизней большей половины нашего народа.

Кто виноват? Мы сами. Наше невежество, наивность, наше ложное понимание Ислама, понятий чести и достоинства.

Богу на земле нужны благоразумные люди, умеющие противостоять козням Иблиса, - добавил эвлия, немного помолчав. – Малые народы спасутся только тогда, когда они станут умнее, образованнее, терпеливее тех, кто хотят их поглотить, покорить, уничтожить. Каждый чеченец, который возьмет в руки оружие, погубит не только себя, но и десятки своих братьев. Это я говорил и Шамилю, пока он не вынудил меня покинуть родину. Об этом я говорил и потом, вернувшись на родину после предательства имама.

Но на меня донесли царские лакеи, выдающие себя за чеченцев, желающие выслужиться, получить офицерские погоны. Этих людей надо знать, они свое привычное дело никогда не оставят. Надо научиться остерегаться, научиться чувствовать, когда кто-то замышляет недоброе.
Зелимхан  внимательно слушал, потом спросил:
- Устаз, выходит, и я занимаюсь недобрым, неумным, грешным делом?
- Ты немного напугал царскую власть, чтобы она немного ослабила несправедливость и притеснения народа, в этом твоя заслуга, - сказал Кунта – Хаджи, – но твой пример пагубен. Твоя слава приведет в ряды абреков десятки случайных людей, они опорочат наш народ, развяжет руки слугам царя.

Абречество – не путь истинных мусульман, скажи об этом народу. Путь мусульман – это учеба, знания, постижение науки! Слово «илм» - наука, - самое повторяемое в Коране. Один сирийский суфий в Дамаске мне сказал, узнав что я с Кавказа, что далекие предки вайнахов самыми первыми много тысячелетий назад приняли от Аллаха тавхид! И он добавил, что именно на земле вайнахов спустя сто лет  родится такой тарикат, вернее которого для духовного очищения человечества ничего не будет!  И потребность в том тарикате будет невероятно высокой! И придет когда-нибудь такое время, когда прохожие будут останавливаться и оглядываться, когда мимо будут проходить вайнахи, до того высокой будет к нам уважение и восхищение!



В понедельник утром Надежде позвонил главный редактор. Узнав его голос, девушка обрадовалась. Она все время ожидала, что Смоленцев вот-вот позвонит, вежливо извинится и попросит выйти обратно на работу.
- Здравствуйте, Надежда, это Смоленцев Вас беспокоит.
- Я узнала Вас, Игорь Владимирович,  доброе утро!
- Надя, тут такое дело… в общем, разговор не телефонный. Какие-то люди хотят с Вами поговорить. Вы не могли бы в обеденное время зайти в редакцию? Если трудно, я могу машину за Вами прислать.

- Зачем машину? – удивилась Надежда, - я сама зайду.
- Договорились. Только обязательно, не подведи.
Девушка почувствовала в голосе редактора тревогу. « Что это значит? Он словно напуган чем-то. А! Догадалась! Это из чеченского общественного Центра ему позвонили, предложили взять меня обратно! А он, мужик трусоватый, испугался. Подумал, что на него чеченская мафия наехала. Ну и черт с ним. Зато теперь уважать будет. Так ему и надо!»
Журналистка вошла в редакцию бодро, уверенная, что обратно отсюда она выйдет штатным корреспондентом.

В кабинете главного редактора вместе со Смоленцевым сидел незнакомый мрачный лысый человек лет сорока. Главный предложил Надежде присесть и представил гостя:
- Надежда Васильевна, познакомьтесь, пожалуйста, это – Алексей Семенович, он из органов… точнее, спецслужб. У него к Вам несколько важных вопросов. Побеседуйте, пожалуйста. А я не буду вам мешать. Подожду за дверью. Алексей Семенович, позовете, если понадоблюсь.
- Хорошо. Спасибо.
Надежда не успела опомниться, Алексей Семенович начал задавать вопросы.
- Надежда Васильевна, надеюсь, Вам не надо объяснять, насколько важно для нас все, что связано с Чечней, бандитизмом, терроризмом. Поэтому предлагаю Вам рассказать все на чистоту, тем более, что мы все знаем сами. Вопрос первый. Кто входил в группу, которая готовила теракт в аэропорту Слепцовска? Кто готовил угон самолета? Это была одна и та же группа, или разные группы? Вас они заставили работать насильно или за деньги? Говорите быстрее, у меня времени мало. Иначе придется Вас забирать.

Девушка была ошарашена. Она не понимала что происходит, что от нее хотят.
- Я… я не понимаю, о чем Вы говорите. Какой теракт? Какой угон?
- Хорошо. Скажу яснее. Ваш сообщник Махмаев Булат арестован. Он нам все рассказал. Теперь будете отпираться? Заявление напишите, или будете говорить в диктофон?
- Булат? Он арестован? За что? Где он?!! – вскочила девушка.

- Тихо! Сядьте! Что за истерика? – повысил голос Алексей Семенович. – Он там, где ему положено быть. Повторяю, он нам все рассказал! Рассказал и о том, какую работу поручили Вам сделать здесь, в Москве. И сообщников он всех назвал. Я хочу, чтобы это же сделали и Вы, чтобы закрыть дело. Расскажете всю правду – освобожу от уголовной ответственности. Обещаю. Вы  девушка молодая. Такие легко обманываются. Повторяю: готов простить, если поможете. Говорите, я слушаю.

- Понятия не имею, о чем Вы говорите. Булат приезжал в аэровокзал, чтобы проводить меня. У меня там убили мать и отца! Вы понимаете? Наши, российские летчики их убили. Они убивают всех подряд. Всех мирных. Женщин и детей! О каком терроризме вообще Вы говорите? Вы что, и Булата арестовали? Он мой брат!  – девушка зарыдала, закрыв лицо руками.
- Успокойтесь! Успокойтесь, пожалуйста! Вот Вам бумага и ручка. Напишите все, что Вы знаете по поводу заданных мною вопросов. Только предупреждаю: любая неправда обернется против Вас. Пишите, я  подожду в другой комнате.
Надежда написала все, о чем знала. Ее отпустили. Вернулась домой, легла в ванну с теплой водой, чтобы успокоиться и начала думать: «Булата они, скорее всего, на самом деле арестовали. Меня они вычислили по визитке, которую оставила у него перед вылетом. Но где он сейчас? Что они ему конкретно инкриминируют? Как можно ему помочь? На кого выйти? С кем посоветоваться?»

Вечером Надежде позвонил сам Алексей Семенович и посоветовал никому ничего не говорить о состоявшемся с ней разговоре. Предложил также пока никуда из города не отлучаться. При любом подозрительном телефонном звонке или ином событии позвонить лично ему. Девушке дали понять, что она отныне «под колпаком» и любая ее активность по отношению к Чечне  может быть расценена как деятельность, направленная против официальной политики Кремля и президента Ельцина.

Девушка была в отчаянии. Через пару дней страх прошел, медленно зрел гнев. «Федералы, сволочи, убили ее родителей, арестовали Брата, который ушел к боевикам не по своей воле и ни за деньги, а теперь и ее подвергают домашнему аресту! Это происходит в стране, которая декларирует какую-то свободу и демократию! Какай позор! Позор молчать, трусливо отсиживаться, делать вид, что ничего страшного не происходит! Нет, это терпеть невозможно, надо действовать!»
Надя решила опять позвонить в «Кавказ»,  чеченскому лидеру Мецигову.

Булат быстро пошел на поправку. Он уже вставал, выходил во двор, подолгу любовался  красотой горного пейзажа, величием боевых башен, возведенных прямо на пиках неприступных скал.
- Оставайся здесь, Булат, овцы, пасека, все у нас будет общее. Насладишься жизнью. Она ведь быстротечна, - предложил в тот день Сераждин. Он осматривал  рамы  в пчелиных ульях.

- Мне здесь очень нравится, Дада, - ответил Булат. – Мой аул тоже в горах, но тут горы  намного величественнее. Дух захватывает. – Подошел, присел на низкую скамеечку.
- Прекраснее этих мест на самом деле нет нигде в мире, - уверенно сказал Сераждин. – Только по-настоящему отважные люди могли сохранить их для своих потомков.
- Согласен. Ты бывал в горном Дагестане, Ваша?
- Нет. Не приходилось.
- Там – одна пустыня без деревьев, без травы. А здесь – земной рай. Не удивительно, что наши враги всегда мечтали о наших землях без нас. Вот и сейчас русским нужна Чечня без чеченцев. Иначе не вели бы себя так, по зверски.
- Забываем уроки истории, Булат. Нарушили мы заветы Кунта-Хаджи не воевать с русскими.
- Ты, конечно, прав, Ваша, но вот у меня случай такой, когда при всем желании не смогу жить с тем, что случилось.
-Да, ты рассказывал. И все же, Иблиса ты победил бы, если бы сохранил себя, создал семью, воспитал хороших детей.
Немного помолчали. С утра был ясный, солнечный день. Хотелось говорить о хорошем, добром.
- Сераждин, в тот раз ты рассказывал о Зелимхане, о Кунта-Хаджи. Я слышал, что Кунта-Хаджи сыграл большую роль в укреплении ислама в Ингушетии. Так это на самом деле? Что говорят сами ингуши?
- Это правда, - быстро ответил Сираждин. - Эвлия Кунта-Хаджи также уважаем и любим в Ингушетии, как и в Чечне. Это действительно великий Устаз, его учение вечно! – Немного помолчав, добавил: - Рассказать тебе еще один удивительный случай?
- Расскажи, пожалуйста.
- Это было до того, как о Кунта-Хаджи узнали в Ингушетии. Здесь был почитаем один жрец по имени Цуцу. Этот Цуцу решал многие вопросы: мирил людей, общался с мертвыми, предсказывал будущее, лечил людей травами и заговорами. Был он бездетным, жил отшельником в святилище. Словом, потомственный жрец. Они ведь свои тайные знания передавали из поколения в поколение.
Тот Цуцу был замешан во многих историях. Когда ингуши приняли ислам, кое-кто из горячих голов того Цуцу схватили, завязали и рассказали об этом Кунта-Хаджи, как, мол, с ним поступить, ведь он – противник ислама…  Кунта – Хаджи захотел поговорить с тем жрецом. На следующее утро Кунта-Хаджи заявил, что Цуцу – его самый любимый мюрид и они давно друг с другом общаются, что Цуцу – самый первый ингуш, который принял ислам!
Людей это ошарашило и обрадовало. Цуцу стоял со слезами на глазах. Они обнимались с Кунта –Хаджи. И, самое удивительное, мало кто знает, что же произошло на самом деле.
- А что же произошло? – Загорелись глаза у Булата.
- А произошло вот что. Мне об этом тоже дедушка рассказал. Когда Кунта-Хаджи и Цуцу были одни, Кунта – Хаджи  у жреца спросил, в чем твоя вера? Какому Богу ты служишь? Цуцу ответил, что служит прежде всего своему народу, чтобы между людьми были мир и спокойствие. И делает он это самыми разными способами.

Привел такие примеры. На охоте исчез человек из одного влиятельного рода, живущего в подножье горы. У того рода были враги, которые жили на берегу Терека. Родственники были уверены, что это исчезновение – дело рук их врагов и готовились к войне. Готовилась к войне и другая сторона. Готовились тщательно и долго, несколько месяцев, от ранней весны до поздней осени. Тогда Цуцу  пошел к главарям рода исчезнувшего человека и сказал, что он накануне разговаривал с душой пропавшего охотника. Это их сильно заинтересовало, они стали внимательно слушать. 

Цуцу рассказал, что охотника убил медведь. Об этом ему рассказала душа убитого. Он даже знает место, где лежат кости растерзанного… Жрец тут же повел родственников и показал кости в пещере на берегу реки. Кости похоронили, а враги помирились и дали друг другу слово никогда больше не враждовать. На самом деле Цуцу все это выдумал, и кости сам в пещеру положил, собрав их в  склепе. Зато предотвратил гибель сотен людей с обоих сторон…

Или был такой случай. У одного горца пропала лошадь. Горец заподозрил семью бедняков, которая жила на окраине аула. Дело было зимой и следы вели именно к тем беднякам. За такой проступок семью выгоняли из аула, а у них было много малолетних детей и все они определенно умерли бы с холоду и голоду. Да и лошадь они украли и съели, чтобы не умереть с голоду.

Тогда Цуцу принял решение. Он пошел к хозяину пропажи и сказал, что ночью у него был очень важный гость из Осетии, за которым гнались кровники. И это он, Цуцу, поймал и отдал  ту  лошадь осетину, чтобы спасти ему жизнь. А вот и двойная цена той лошади… Хозяин пропажи сказал, что далекий гость в ауле и его гость, и он не возьмет у Цуцу ни гроша.

В общем, таких историй было много и все шло не плохо, пока не объявился тот пропавший охотник, с душой которого разговаривал Цуцу. Оказывается, он на охоте в тумане заблудился, ушел далеко в сторону Чечни, сорвался в пропасть, разбил себе голову, потерял память. Нашли его чеченцы из глухого хутора, вылечили, поставили на ноги и к нему только через полтора года вернулась память…

Народ засомневался в честности Цуцу…
Кунта – Хаджи, когда все понял, сказал, что в Исламе есть главные принципы. Один из таких главных принципов еще со времен Пророка Исы  гласит: «По вашим намерениям судимы будете!» Обращаясь к Цуцу, он сказал: « Ты поступал так в интересах людей, значит, поступал правильно! Ты поступал как настоящий мусульманин!»

И далее Кунта – Хаджи добавил: « Вскоре появятся люди, называющие себя мусульманами. Они будут молиться, поститься, совершать хаджи в Мекку, но при этом будут лгать, воровать, брать взятки, накапливать богатства неправедными путями, и таким не будет прощения! Бог – в душах, в совести людей, а не в их лицемерных процедурах. И судить Бог будет не по количеству процедур, а по реальным добрым делам. Лицемеры – самые главные враги Аллаха, особенно те, которые служат любой земной власти, решая свои корыстные, шкурные вопросы».
Сераждин помолчал, опустив взгляд на землю. Потом продолжил:

- А еще Кунта – Хаджи сказал, что когда – то появятся люди, которые от имени чеченцев и ингушей будут пытаться перессорить нас друг с другом под разными причинами и предлогами. Но эти люди, помня о своем невайнахском происхождении, на самом деле будут пытаться ослабить нас, чтобы захватить власть и сесть на нас. Эта мечта будет с ними всегда и они будут использовать любую возможность, чтобы втягивать нас в смуты, конфликты, войны. Но великий Кунта – Хаджи сказал, что этим злым людям никогда не удастся нас перессорить и с веками единство вайнахов будет только крепнуть и окрепнет настолько, что мы будем осознавать себя одним народом!

Эти  рассказы Сераждина  Булата сильно взволновали.
- Теперь я понимаю, почему все, с кем он встречался, так полюбили Кунта – Хаджи, он был настоящий! – Сказал он. – Устаз умел слушать голос собственной совести и не боялся принимать решения в соответствии с зовом этого голоса.
- Да, - тут же поддержал его Сераждин, - но почему «был»? Он и сейчас среди нас. Но приходит он только к тем, кто в него по настоящему верит или к тем, кто по - настоящему в нем нуждается.

- Согласен, ответил Булат. Как ты думаешь, Сераждин, что бы сказал, вернее, говорит Кунта – Хаджи по поводу того, что сейчас происходит в Чечне?
- Я сам задумывался над этим, - быстро ответил Сераждин. – Он, конечно, не поддерживает  тех, кто подали повод  начать эту проклятую войну. Это однозначно. Кунта-Хаджи, на мой взгляд, даже сегодня, после того что происходит, призывает сложить оружие и никогда больше не брать его в руки. Он даже  призывает простить федералов за их жестокость. Призывает не равняться на них. Мы ведь помним его призывы:

«Злого победи добротой и любовью.
Жадного победи щедростью.
Вероломного победи искренностью.
Неверного победи верой…»

Как бы я хотел с ним встретиться хотя бы раз в жизни! – вздохнул Булат.               

     Через пару дней Булат попрощался с Сераждином и Алиханом. Назвал их перед уходом своим отцом и братом. «Вы мне дали новую жизнь. Отныне – я ваш. И в этом мире, если буду жив, и в том!»
Сераждин стыдливо утирал слезы. Он действительно за это короткое время полюбил Булата, как собственного сына.

      Надежда упорно, каждый день звонила в штаб чеченских землячеств, пытаясь вновь встретиться с Мециговым или Сутуровым. Но все было тщетно. Во время очередного звонка в конце недели секретарша Анет предложила встретиться, поговорить. Светлова с радостью согласилась.
Девушки встретились в кафе в центре Москвы на Манежной площади. Завязалась оживленная дискуссия.

- Надя, мне очень неудобно, что Вы каждый раз звоните, а я ничем помочь Вам не могу,  -  начала Анет, светлая, полненькая, добродушная девушка, откровенный разговор, -  Вы среди чеченцев жили мало, как говорите, и поэтому, вижу, знаете нас плохо. Наши политические лидеры – люди очень разные. Разные, амбициозные и осторожные. Слишком осторожные, я бы даже сказала – трусливые.

 Они трясутся за свои должности, за свой бизнес и не ладят между собой. Я бы даже сказала – враждуют между собой, ненавидят друг друга! Каждый хочет выслужиться перед Кремлем, чтобы Кремль именно его обозначил в качестве руководителя республики. Ведь все знают, что временной власти скоро должен быть конец. Вот и грызутся друг с другом, как пауки в банке.
- А что, в Кремле этого не видят? – спросила Светлова. Анет оказалась подготовленной к этому вопросу:
- А что, в Кремле разве патриоты России сидят? – ответила она вопросом на вопрос. - Им этого и надо, чтобы смута на Кавказе затянулась как можно дольше. Война на юге России им нужна как механизм политической технологии, как фактор, отвлекающий внимание обывателя от тотального грабежа государства. Это сегодня, по – моему, все понимают, но никому нет реального дела. А чего чужим волноваться, когда сама чеченская так называемая «элита» сидит, трусливо поджав хвосты. Ни одного даже серьезного совместного заявления за весь период войны!

Официантка принесла мороженое, соки.
- Ты, Надя, на чеченских шишек особенно не рассчитывай, зря время убьешь, - продолжила Анет, плавно переходя с собеседницей на «ты», - я не помню ни одного серьезного вопроса, чтобы здесь в Москве они решили в интересах своего народа, хотя возможностей – море! – Немного помолчав, продолжила: - Когда устраивалась сюда на работу, думала, что это – то самое место, где буду хоть чем - то полезна. Работа в Москве для меня не проблема, я кандидат экономических наук. На кафедре предлагали остаться. Но я думала, что здесь я буду нужнее. А теперь сгораю со стыда перед людьми. Не хотят они ничего решать. Помнишь, я в тот раз заглянула и напомнила Мецигову, что у него совещание в Администрации Президента России?
- Помню.
- Не было никакого совещания. Это Мецигов так выпроваживает людей, чтобы не решать их вопросы. Вот вся правда, которую хотела тебе рассказать.  Хоть совесть свою немного очистила.
- Не понимаю… - удивленно уставилась Надежда на Анет. – А почему они в таком случае не отойдут в сторону, уступив эти обязанности более молодым, инициативным, смелым,  помогая им, раз сами так беспомощны или считают себя слишком уязвимыми?
- А потому что им очень хочется называться лидерами народа, быть на виду, делать вид, что их безумно любит народ и они пользуются любовью и уважением этого народа!

 Это им нужно, чтобы Кремль обратил на них внимание: вот, мол, кто способен навести у себя дома порядок! Хотя на самом деле народ никогда никуда их не избирал. Каждый создал под себя какую-то общественную организацию. Как правило, мертворожденную. Но они обманывают общественность, что эти организации работают.
Опять помолчали, попивая сок.

- Короче, Надя, мне было очень стыдно и я не могла обо всем рассказать тебе по телефону. Поэтому пришла, чтобы ты зря свои силы не тратила. Не будет тебе ни помощи, ни пользы от этих деятелей. Каждый из них решает свои меркантильные вопросы. А иные не стесняются даже воровать гуманитарную помощь, выделяемую республике международными организациями. Я женщина так бы не поступала! Словом, извини, Надя. Если чем-то лично сама смогу помочь – ради Бога. Звони в любое время. Вот мой личный телефон.

- А мне, Анет, на самом деле очень нужны твои консультации. Ты в самом деле не против, если мы будем общаться?
- Да нет же, Надя, я же говорю тебе! Буду только рада!
- Я, наверное, сама одна проведу пресс-конференцию с журналистами. Расскажу все, как увидела, как знаю, как считаю нужным. Ни на кого не буду рассчитывать.
- Ну и правильно, Надя. Я желаю тебе успехов. А пригласишь – приду обязательно, -  улыбалась Анет.
- Приглашу, - улыбкой ответила Надежда, - жди моего звонка.
Они тепло попрощались.

     Организовать пресс-конференцию Надежде помог Московский  правозащитный комитет «Закон без границ». Ведущий представил Надежду Светлову как мужественную журналистку, по своей инициативе оказавшуюся в Чечне в зоне боевых действий и попавшей в плен к ополченцам. Поэтому Светлова стала невольной свидетельницей событий, происходящих по обе стороны  фронта.

Такая информация сильно заинтересовала присутствующих журналистов. Это было видно по оживлению в зале.  Десятки телекамер и микрофонов приготовились ловить каждое движение, каждое слово хрупкой, застенчивой блондинки, осмелившейся заявить, что у нее есть свой собственный взгляд на происходящее на юге страны.

В первом ряду сидела Анет, которая волновалась не меньше Надежды.
- Я понимаю, что затеяла не совсем обычное мероприятие, - тихо, смущенно начала Светлова, - наверное, не совсем правильно, когда такое коллективное интервью дает журналистам журналистка. Можете спросить: а что мешает опубликовать свою точку зрения на страницах газет, журналов. На это я отвечу так: во-первых, моих материалов, привезенных из Чечни, боятся.

 Главные редактора не хотят ссориться с властями, затеявшими народоубийство  в одном из субъектов Российской Федерации. Боится даже главный редактор газеты «Свободная Россия», в которой я до недавних пор работала. Во-вторых, ситуация в Чечне настолько серьезная, граничащая с гуманитарной катастрофой, что усилий одного или десятков людей недостаточно. Возможно, что-то изменить могло бы общественное мнение. Но ведь общественное мнение тоже нужно изменить!

- А как? – не удержался кто-то в зале.
- Я думаю, что от нас с вами это зависит не в последнюю очередь.
Вопросы посыпались разные со всех сторон. На некоторых Надежда остановилась подробнее, дольше. Корреспондент из Франции спросил:
- Скажите, почему, на Ваш взгляд, восстала именно Чечня, а не другие республики юга России, и почему именно чеченцы все время столь воинственны?

Здесь журналистке помогли знания, полученные от Мухади, от отца…
- Чечня восстала, во-первых, потому что ее методично спровоцировали, - уверенно заявила Надежда, -  и это самое главное в ответе на этот вопрос. Во-вторых, Чечня была доведена до такого отчаяния предыдущим коммунистическим режимом, они создали здесь чудовищную безработицу, рассчитывая на то, что коренное население начнет покидать свои родные места. Теперь одна из причин войны тоже, очевидно, в этом вечном стремлении получить Чечню и Ингушетию без чеченцев и ингушей.

 В своем пресс-релизе я привожу некоторые важнейшие цифры. А вот что касается природной воинственности чеченцев… Здесь я должна вам категорически возразить. Во-первых, как говорят, собака бывает кусачей только от жизни собачьей. Во-вторых, беда чеченцев – не воинственность, а доверчивость, наивность, вера в какую-то мистическую высшую справедливость. Возможно, такое мироощущение в них сформировал исламский догмат о предопределенности судьбы. Тем не менее, каждый чеченский лидер с самого начала контактов с Российской империей пытался найти с ней общий язык, договориться с русскими полюбовно. Но этому мешали. Не цари, а те, кто доносили царям!

И чеченцы все время вынуждены были защищать свои земли и свои семьи от колонизаторов-насильников.
- Вы можете назвать таких исторических миролюбцев из чеченских лидеров? – последовал вопрос.
- Могу. Шейх Мансур, Бейбулат Таймиев, Кунта-Хаджи Кишиев, Али Митаев, Джохар Дудаев, Аслан Масхадов…
Зал разразился смехом, когда были произнесены две последние имена и фамилии, но Надежда быстро их успокоила:

- А вы знаете, что чиновники из Администрации Ельцина каждый раз скрывали от него, что Дудаев рвется к нему на переговоры с абсолютно приемлемыми мирными предложениями?! Знаете, что даже сегодня Масхадов за коалиционное правительство в Чечне в составе России? Но нашему «мудрому» руководству обязательно надо задавить, сломать народ силой!  Типичная имперская политика, плохо прикрываемая демагогией о свободе и демократии.

Кроме того, эта война как воздух нужна тем, кто развалил в одночасье нашу великую страну и окончательно хотят добить Россию, расчленив ее по югославскому варианту! Вот где следовало бы искать врагов, вместо того, чтобы загонять в горы и отстреливать чеченскую безработную молодежь!

- Извините, Вы – не самый опытный политик для таких серьезных обобщений, - встал и крикнул с места корреспондент радио «Свобода», - расскажите лучше о людях, с которыми Вам приходилось там иметь дело. Вы ведь были в плену, как вы рассказываете. Не ангелы же Вас пленили. Вас пытали, насиловали? Или они это делали так, что Вы им все простили? Ведь известен синдром насильника и жертвы…

В зале пронесся ехидный смешок.
- Меня никто и пальцем не тронул! – взорвалась Надежда. – Там в горных селах в чеченских семьях спасаются сотни и тысячи русских беженцев из Грозного и их никто не трогает! Но и там их настигают ракеты и бомбы нашей славной армии!
- А Вы не преувеличиваете? – Услышала Светлова чей-то неуверенный вопрос.
- Под ударами ракет с вертолетов федералов месяц назад погибли мои родители. Отец – чеченец, и мать – русская. Вы считаете, они были боевиками? Вы считаете, что я лгу? Вы считаете, что я все выдумываю?!!

- «Извините…»  «Примите наши соболезнования…»
- Чечня задыхается от неустроенности, от безработицы. Вот в чем причина всех нынешних и будущих бед этого несчастного народа.

У Москвы был в принципе один единственный верный вариант разрешения чеченской проблемы:  решить ее социально-экономические вопросы, помочь построить заводы, фабрики, наладить производство, поднять уровень жизни хотя бы до среднего в нашем государстве. И тогда спали бы протестные настроения, которые были использованы авантюристами всех мастей. Для этого нужно было вложить лишь сотую часть того, что сейчас тратится на войну и будет тратиться на послевоенное восстановление. Эти цифры – не секрет для экономистов, которые умеют считать.

В конце конференции Надежда сделала еще одно, шокировавшее присутствующих заявление. Она сказала:

- А вы знаете, почему в Чечне позорится федеральная армия, почему не получилось покорить чеченцев одним полком в течении двух часов, как уверял нас министр обороны Грачев? Потому что чеченцы – действительно другие люди! У них другие ценности и цели в этой жизни, они по-другому воспитывают свою молодежь. Это не те обкурившиеся бесполые выродки с наших ночных дискотек, которые никогда не знали подлинную цену таким понятиям, как честь, долг, мужество, совесть, благородство. А чеченцы этим живут и ничего другого им не надо! Самое дорогое для них – честь женщины!

Той самой женщины, из которой наше демократическое государство сделало международную проститутку, голую рекламную пустышку, «телок» для новых русских в бесчисленных саунах, гостиницах, других всевозможных борделях! – Голос Надежды звучал все увереннее.-  Чеченцы не хотят, чтобы такая наша цивилизация хозяйничала в их доме. И их так называемый религиозный фундаментализм, ваххабизм – лишь отчаянный ответ на эти вызовы самой человеческой природе. Надо побывать в Чечне, пусть даже в плену, чтобы прозреть и понять: человечество гибнет! И у него есть надежда на спасение до тех пор, пока существует такая страна, как страна вайнахов и такой народ, как чеченцы!

Мертвая тишина установилась в зале. Надежда подумала, что сейчас все начнут ее ругать и проклинать. Не выдержав, сидящая в первом ряду Анет захлопала. И тут же весь зал взорвался овацией. Хлопали долго, стоя. Этим они отдавали дань мужеству и благородству хрупкой девчушки, вот в эту минуту бросившей уверенный вызов всей гнилой, дурацкой имперской пропаганде, спровоцированной и подогреваемой отравленными ветрами мирового сионизма.

Надежда стояла растерянная и счастливая: неужели она сумела таки растопить лед холода и безразличия? Неужели еще возможно достучаться до сердец равнодушных?!
Анет подошла, крепко обняла, заплакала:
- Мир, возможно, спасут чеченцы, но самих чеченцев сперва спасут такие женщины, как ты…

      Возле села Басхой кто-то взорвал патрульный БТР федеральных войск. Погиб офицер, двое контрактников получили тяжелые ранения. Разъяренные федералы решили провести в селе так называемую жесткую зачистку. За мужчинами от четырнадцати до шестидесяти лет была организована настоящая охота.

Чистильщиков совершенно не беспокоило, виноват человек в чем-то или нет. Задача состояла в том, чтобы задержать и бросить в ямы, вырытые  в сверхсекретной воинской части, куда даже прокурорских работников и правозащитников не пускали, как можно больше людей. Оставшиеся одни со своим горем женщины, старики и дети были уверены, что живыми своих родных они больше не увидят.

- Надо что-то делать! Надо спасать людей! – В очередной раз повторял Булат на совете командиров подразделений Восточного фронта армии Ичкерии. Его глаза блестели в свете керосиновых ламп. – Нас скоро проклянут наши же родственники! Ведь население страдает главным образом из-за нас! Кому пришло в голову подрывать БТР прямо возле села?
Командующий фронтом Шамилев каждый раз косо смотрел на командира батальона, но терпел его до поры до времени, учитывая его тяжелое ранение и чудесное возвращение «с того света». Наконец, он спокойно и серьезно спросил:
- Ну и что же ты предлагаешь, Булат?
- Самый простой и надежный способ  - выкупить их.
- А ты догадываешься, сколько за них попросят? – так же спокойно спросил командующий.
- Не знаю. Но тут не до торговли!
- Даже если они их отпустят за деньги, тут же снова арестуют и запросят еще больше. Так уже было не раз. – Высказал свое мнение один из самых старых по возрасту командиров.
- Мы ждем новые финансовые поступления, - сказал командующий, не уточняя сколько и откуда. – Ты прав, Булат, наиболее разумный путь освобождения – это если их выкупить за деньги. Силой мы вряд ли чего добьемся, не те у нас сейчас силы. Нападением на часть мы только потери огромные понесем. Другое дело – отбить задержанных где-нибудь по дороге. Но я думаю, что все вопросы с ними будут решать там же, на месте. Поэтому давайте подождем денег. А пока можно начать договариваться.
- И сколько надо ждать этих денег? Кто за ними поехал? – никак не мог успокоиться Булат. Командующий теперь посмотрел на него с откровенной злостью, повысил голос:
- А может, ты потребуешь, чтобы я еще на базаре об этом кричал?!!
- Прости, - извинился комбат, - я просто подумал, может смогу помочь как-то ускорить дело. Может, сам прорвусь куда-то навстречу. Ведь каждый час дорог…
- Мы озабочены не меньше тебя. Потерпи. Если через пару суток деньги не появятся, дадим тебе поручение.


*

     Хизир сильно обиделся на власть, на весь коммунистический строй где-то в середине восьмидесятых годов. Тогда не его, инспектора уголовного розыска и секретаря первичной парторганизации райотдела милиции, взяли на работу инструктором райкома партии, а другого, сына директора райпромкомбината, человека широко известного, прозванного в народе денежным мешком. Понятно было, почему Хизиру не досталось место в райкоме партии, которое однозначно являлось ступенькой вверх, скажем, в начальника милиции, судью или  прокурора. У Хизира не было денег на взятку.

 У тех были...
Терпение Хизира лопнуло, когда его соперник не только отобрал у него место в райкоме, но и менее чем за год вернулся в райотдел начальником. Хизир такое не вытерпел. Ушёл из милиции. Устроился экспедитором на какую-то товарную базу в Грозном. Здесь, в этом качестве его и застала чеченская революция 1991 года.

Вдохновлённый происходящим, Хизир начал бегать на антиправительственные митинги. Два раза выступал на них в поддержку борцов за независимость. Познакомился с одним из лидеров, руководивших митингом. Заверил: "Если моя специальность и мой опыт будут востребованы - готов служить делу революции!"

Той осенью Хизир в очередной раз заехал в родное село, где был его отцовский дом. Отец и мать уже старики. Младший брат Эла - колхозный тракторист. Привязан к своему трактору МТЗ-80 больше, чем к молодой супруге. Эту любовь учло колхозное руководство, когда сразу после армии дали ему новый трактор. Новый трактор, красивая добрая жена, родители под боком, сынишке скоро два года. Слова уже научился выговаривать. Любит кататься в кабине трактора с отцом. Всё это вместе и было нехитрым и спокойным счастьем скромного сельского паренька  Эла.

- Брось этот трактор, вечно будешь в мазуте ходить. Скоро коммунистов прогоним, свою власть будем устанавливать. Должность какую-нибудь получишь. Иди на митинг. Ничего, что нет образования. Там все такие, как ты. И даже тупее тебя, - советовал Хизир.
- Не-е-ет, какой митинг? Сев идёт. У меня ни одного дня нет свободного. Кто меня заменит? Свой трактор я никому не отдам!

- Дурачок! Скоро и колхозов не будет. Вся земля будет возвращена собственникам. Что тебе от колхоза останется? Трактор? И то - под вопросом. Пошли на митинг. Заяви о себе. Я своё не упущу. Хватит. Натерпелся от райкома. И тебе заодно помогу. Пристрою куда-нибудь на доходное место. Ну, скажем, пока сторожем на склад, - уговаривал брат.
- Сторожем? Зачем мне это? – искренне не понимал Эла.

- Болван! Скоро весь склад будут растаскивать! Ты будешь стоять у ворот и получать свою долю. Деньги повалятся – успей запихивать во все карманы!  Ты знаешь, сколько ценностей на одном только нашем складе?! За месяц озолотишься! А я буду над всеми складами начальник. ИншааллахI!
- Нет, брат, пускай этим кто-то другой занимается. Я так не умею. Замучаешься ты со мной. Мне много денег не надо. Хватит того, что я зарабатываю.

Долго убеждал Хизир брата. Не убедил. Старший брат уехал злой, бросив напоследок:
- Ты никогда не будешь жить так, как люди! Никогда ты не очистишься от мазута! Запомни! И дети у тебя будут такие же, как ты, чумазые и тупые, потому что ты воспитаешь их трактористами!
- Я только рад буду,- искренне смеялся Эла, не сомневаясь ни сколько, что брат ему все же желает добра.

      Через полгода Хизир приехал в аул в родительский дом в должности начальника городского райотдела милиции. А ещё через полтора года - заместителем министра!
- Получишь сразу чин капитана. Будешь командовать ротой, охраняющей нефтепродукты. За неделю заработаешь больше, чем за все годы работы в этом дохлом колхозе! Собирайся, едем в город! - кричал Хизир на брата. Эла колебался. Наконец он сказал:

- Знаешь, Хизир, ходят разговоры, что шоферам и трактористам скоро разрешат выкупать технику, на которой они работали. Если так, если дадут мне выкупить в собственность свой трактор - ничего мне не надо. Если нет, то есть, если отберут, я поеду с тобой, куда скажешь.
- Ты как баран, ничего не смыслишь! Да ты десять таких тракторов купишь! Хочешь - я куплю тебе трактор? Завтра же куплю! Целых три штуки. Один на колёсах, другой гусеничный и ещё бульдозер в придачу. Хочешь?!

- Нет, зачем мне бульдозер? Мне свой дороже... – Через минуту продолжил: - Хизир, я знаю ребят, которые срывались со своих мест, бросали отчие дома, уезжали в поисках больших денег, а потом либо возвращались нищие,  либо становились алкашами, если в тюрьмы не сажали. У меня пока всё есть. Ничего мне больше не надо. Только вот зря вы колхозы разваливаете. Чем людям заниматься? Вон наш сосед с пацанами ходил в Гудермес поезда грабить. А был хороший чабан. На доске почёта его фотография висела.

Зачем вы всё ломаете? – Искренне возмущался Эла. - Был недавно в Грозном. Подъемные краны стоят, ржавеют. Строек нет. Дороги не ремонтируются. Учителей и врачей вы превратили в спекулянтов, стоят, на рынках всякой чепухой торгуют. – Посмотрев, внимательно ли его слушает брат, продолжил: - Председателем сельсовета назначили какого-то шамана, который всю жизнь жалобы на людей строчил да амулеты выписывал, которые от сглаза оберегают или возвращают  неверных мужей. Такой бардак везде. Среди этих крикунов нет ни одного порядочного человека, который где-нибудь когда-нибудь честно трудился. Ты чего к ним полез – не пойму.

- Не всё сразу! В революции всё сразу не бывает. Это естественные трудности. Ты меньше рассуждай, да больше думай, как деньги делать, - убеждал Хизир, -  Я тебе как брату советую. Мы теперь живём при капитализме. Кто сейчас накопит денег - тот будет капиталист. Кто не сможет - тот пойдёт к нему наниматься. Главное сейчас – деньги. Деньги!!! Ты понял меня? Все остальное – чепуха и болтовня! Все эти «суверенитеты», «свободы», «демократии» - сказки, чтобы захватить власть!

А зачем власть нужна? Чтобы делать деньги! Запомни, либо мы будем с деньгами и люди на нас будут работать, либо мы будем на кого-то батрачить. Я не хочу, чтобы мой родной брат кому-то служил. Понял? Подумай хорошенько. Радуйся, что я у тебя есть и готов тебе помочь.
- Ладно, Хизир. Спасибо, я подумаю.

     Эла, наконец, выкупил свой трактор МТЗ-80. Он радовался не меньше, чем кто-то другой, купивший роскошную иномарку. К тому времени (а это было летом 1994 года) Хизир стал вице-премьером и уже махнул на брата: "Ладно, занимайся, чем хочешь. Помощника из тебя мне уже не будет. А родителей, если надо, я и сам прокормлю".

     Война стала для Эла полной неожиданностью. Он не верил, мысли даже не допускал, что огромная Россия пойдёт настоящей войной на крошечную Чечню.
- Всем мужчинам подняться на войну! Всем на священный газават с неверными! - кричал на площади перед мечетью какой-то тонкий, длинный, бородатый незнакомец.

"А там ведь, в правительстве, мой брат! Он ведь там с ними, в Президентском дворце! Что же я буду сидеть дома и равнодушно смотреть, как их там бомбят..." - стонала душа у Эла.
В тот же вечер он купил у односельчанина автомат с двумя рожками в придачу,  а утром с ополченцами уехал в воюющий Грозный.
Эла записался в штурмовой батальон к опытному командиру, который напрасно не рисковал жизнями ополченцев, был набожным, воевал исключительно за идею и считал, что все такие идейные, как он.
Вскоре сам собой выработался наиболее оптимальный режим этой тяжёлой работы, именуемой войной. Неделя - на передовой, неделя - отдых дома.

Война шла уже полгода.
Хизир в тот вечер забежал в отчий дом:
- Меня не будет дома. В республике меня не будет. Посылают выполнять очень важное задание!
- Как? Куда?! – заволновался Эла.
- Скажу, брат, только тебе. Но ты - ни одной живой душе. Ни родителям нашим, ни супруге своей, никому! Понял?
- Понял.
- Смотри. Это очень серьёзно. Меня посылают в Турцию.
- В Турцию?! Зачем?
- Потом узнаешь. Всё. Больше я тебе ничего сказать не могу. – Вид у брата был важный, деловой.

Федералы в Грозном "конституционный порядок" уже "восстановили". Центр города - огромная мусорная свалка. Ни одного целого дома во всём городе. Более сотни мест массовых захоронений мирных граждан. Официальное число погибших - около 80 тысяч.

По всему городу - блокпосты, на которых ежедневно исчезают бесследно десятки людей. Дальше - фильтропункты. В них - мученическая смерть для тех, кого родственники не успевают выкупать. И трупа не найдешь. Разные мерзавцы пугают, что трупами задержанных часто кормят собак. Поэтому ходить, собирать милостыню по всем селам для выкупа задержанных или трупов – обычное явление. 

Весь город, точнее, развалины бывшего города дышат винегретом из пьяной злобы, панического страха, безрассудной отваги, алчности, лжи, лицемерия, звериной жестокости…
"Конституционный порядок" перешагнул Аргун, Гудермес, Шали и вплотную приблизился к горам.

Федералы избегают открытых столкновений. Слишком велики их потери в технике и живой силе. Вся война теперь ведётся авиацией. Разбомбили все санатории, дома отдыха, пионерские лагеря, колхозные фермы. Их они называют базами боевиков. Сотый раз уже бьют всеми видами бомб, ракет, снарядов.

Беспрерывно работают установки залпового огня "град". По какой-то чабанской кашаре выпускают, наверное, больше ракет и снарядов, чем при взятии Рейхстага.  Люди в шоке: это что - апокалипсис?  Российские политики и генералы сошли с ума? А свои, доморощенные? Они что, всерьез вознамерились   воевать до последнего чеченца?
    
     Через несколько месяцев  Хизир вернулся обратно. Возбуждённый, встревоженный. Отвёл Эла в сторону за сарай и передал ему какой-то чемоданчик: "Возьми, спрячь так, чтобы никто не видел и никому не отдавай, кроме меня. Здесь очень секретные документы. Найдут их у нас - убьют!
- Кто убьёт? Зачем? – не понимал Эла.
- Не спрашивай пока ни о чём. Потом объясню. Спрячь надёжно, чтобы никто кроме тебя не нашёл. Я заберу через пару дней.

Эла - уже командир разведотряда. Воин мужественный, дерзкий,  справедливый. Вместе с тем - удивительно скромный. О его подвигах уже ходят легенды, а он сам молчит. Тихо делает своё дело.
Однажды вечером, вскоре после возвращения Хизира из Турции, до Эла дошёл слух, что в руководстве Ичкерии возник скандал. Хизира обвинили в каких-то корыстных делах. Эла готов был встать на защиту брата, но тот попросил:
- Не надо пока. Нужно будет - я попрошу у тебя помощи.
- А в чём они тебя упрекают?

- Болваны. Утверждают, что я присвоил часть долларов, привезённых из Турции. Разве я на такое способен? А сами... каждый из них, негодяев, сделали на этой войне не менее миллиона долларов и готовят себе за границей гнезда, чтобы сбежать, если сопротивление будет подавлено.

- Бежать? Куда? Как? – искренне не понимал младший брат.
- А ты это у них спроси. Они уже составили список правительства в изгнании. Хотят прожить остаток жизни припеваючи на турецких харчах. Проходимцы. Авантюристы. Будто я их не знаю. Они ещё меня будут в чём-то упрекать! Я их, подлецов, насквозь вижу. Бросили свой народ в пучину войны, на съедение российским шакалам, а сами ноги делать...
Эла был потрясён. Он не верил, не хотел верить словам брата. Считал, что тот порет горячку, обидевшись на то, что его обвинили в воровстве.

     Супруга ждала Эла с передовой с нетерпением.
В свете керосиновой лампы её глаза были круглые от удивления, она была вся в напряжении, не зная, что ей делать, что говорить.
- Что с тобой? Чего уставилась? - спросил Эла жену, снимая с плеча автомат.
- Иди сюда. Я тебе кое-что покажу!
Жена взяла спички, отвела мужа к сараю, поднялась по лестнице на чердак.
      - Ну что ты нашла? - поднялся Эла вслед за ней.
- Я хотела сбросить сено с чердака телёнку. Нашла дипломат. Не удержалась, раскрыла. А там...
- Что там?
- Смотри... Доллары...  Откуда это? Это твои?
- Доллары?!!
Дипломат полностью, до отказа был набит зелёными американскими купюрами.

     Эла нашёл брата в горах, в штабе командования. Отвёл его в сторону. Присели на ствол поваленного дерева у крутого спуска в глубокое ущелье.
- Ну, зачем искал меня? Что-нибудь случилось? Как там мать, отец?
- Всё в порядке.
- А чего пришёл?
- Помнишь тот спор? Из-за денег. Когда ты из Турции приехал?
- Ну, помню.- насторожился старший брат.
- Всё уже в порядке? К тебе нет претензий? – внимательно смотрел Эла в глаза брату.
- Всё нормально. Успокойся. Пошумели и притихли. Они думали, что я такой же, как и они.
- А ты все деньги им отдал, что привез из Турции?
- Все!
- Все до копейки?
- Конечно!
- И у тебя ничего не осталось?
- Нет, конечно... Постой, ты о чём?
- Да так. Просто спросил.
Хизир заволновался: 
- Чемоданчик... Дипломат тот. Он у тебя надёжно спрятан?
- Да.
- Его, случайно, никто не открывал?
- Я не открывал.
- Я сейчас заберу его у тебя. Пойдём в аул, я заберу. Там очень важные документы.
- Я не открывал, но жена, дура, случайно нашла и открыла.
- Открыла?! Что значит - "открыла"?! А что потом?!!
- Потом закрыла. Потом опять открыла и мне показала. Там деньги. Много денег. Доллары. Ты знал об этом?
- Доллары? – растерялся Хизир, ах да, это деньги, на которые будет закуплено оружие. Понял?!  Я должен их завтра отвезти. Пошли к машине. Едем сейчас же. Ты, случайно, никому не сказал? Никто не знает, кроме тебя и твоей жены? – брат говорил сбивчиво, голос его дрожал от волнения.
- Нет, никто не знает.

- Это хорошо. Молодец. А то знаешь, всякое могут подумать. Ты только никому ни слова. Ни-ко-му! Понятно?
- Понятно.
До аула спустились быстро. Хизир сам ехал за рулём джипа. Всю дорогу ехали молча.
Подъехав к дому, Хизир сказал:
- Я тороплюсь. Не буду заходить к старикам. В следующий раз. Принеси-ка чемоданчик.
Эла не торопился выходить. Хизир посмотрел на него с недоумением.
- Ты хочешь у меня что-то спросить?
Эла ответил не сразу.

- Хизир, ты старший брат. Более того, человек учёный. Я не вмешиваюсь в твои дела. Ты это знаешь. Но я хорошо знаю одно: деньги способны свести человека с ума. Прошу тебя, не делай ничего такого, что ляжет позором на нашу семью, на наш род, на наш аул. Малодушие, проявленное сейчас, в ходе войны, не забудется никогда.

- Ты что, Эла? Думаешь, я украл эти деньги? – Перешел брат на крик - Ты так подумал? А тебе не пришло в голову, что я мог их накопить за годы своей работы в МВД, в Правительстве! Там у меня были очень доходные должности !
- Что-то не пойму я тебя, - совсем загрустил Эла.
- А чего тут понимать? – уставился Хизир на брата.
- Перед нашим спуском с гор ты говорил, что в чемоданчике деньги, на которые будет закуплено оружие.

- Правильно. Вот я на свои сбережения и куплю.
- Там же много денег!
- Много оружия куплю. Знаешь, оно какое дорогое? Только ты, брат, держи свой язык за зубами. Понял? И не философствуй. Я лучше тебя знаю, что делается в мире, в России, в республике, среди членов этого Правительства. Понял? Ты  в этом сомневаешься? Луч-ше те-бя! Понял? - Хизир сделал паузу. Затем продолжил: - Если бы вовремя слез с этого своего вонючего  трактора, и ты кое-чего понял бы в этом мире.

 Все кругом воруют, живут для себя и только для себя! Все, все, все!!! Все, кто не дураки - воруют. Потому что иначе, честным путём не заработаешь. Все уже будут богатые, а мы с тобой - нищие. Понял? А я так не хочу. Я и из тебя, дурака, хочу человека сделать! Только ты мне не мешай хотя бы. Это деньги наши! На-ши, понял? Или ты забыл, что мы с тобой родные братья?

- Но ведь война, Хизир. Люди гибнут. Народ гибнет. Как можно в это время думать о богатстве? - искренне недоумевал Эла, окончательно поняв, что с деньгами не чисто, что брат лукавит, хитрит.

- А ты думаешь, из-за чего началась эта война? – поставил старший брат вопрос иначе.
- Разве из-за денег? – не понял Эла.
- А ты думаешь, из-за тебя или из-за твоего трактора? Кому ты нужен? Кому нужна твоя свобода, твой суверенитет? Всё это - сказки для таких наивных и доверчивых, как ты. И мы с тобой не можем ничего изменить. Если я пойду против течения - меня просто вытолкают или замочат. Такие вот дела, брат. Единственное, что остаётся - это приспосабливаться и молча делать своё дело. Поменьше болтать, побольше копить денег. И вот тогда, в конце концов, мы с тобой окажемся на коне.

Возникла небольшая пауза. Вскоре Хизир опять заговорил:
- Хочешь, я поделюсь с тобой прямо сейчас? Иди, неси дипломат. Я дам тебе пачку долларов. Это - новая машина "Жигули", или  "Волга", или "УАЗ" - любой марки.
Эла посмотрел в глаза брату, не шутит ли он? Нет, не шутил. Говорил серьёзно.
Хизир испугался этого взгляда. Брата словно подменили. Это был странный взгляд. Холодный, презрительный. "Как может так брат глядеть на брата? Что я ему плохого сделал?!"

- Ты что, Эла? Чем ты недоволен? – дрогнул голос старшего брата.
- У меня на глазах, на моих руках погибло одиннадцать моих товарищей. Всех их я похоронил где попало. У них остались жёны, дети. Мне со всеми с ними встречаться в Судный День. А ты мне предлагаешь ворованные доллары.... – Эла решил завершить спор, он направился в сторону сарая.

- Постой! Постой, говорю! - кричал Хизир, какие они ворованные? Ты о чем? Ты понимаешь, что говоришь?!
Но Эла не остановился, не повернулся. Он достал с чердака, принёс и молча отдал брату черный, кожаный, тяжелый дипломат.
- Ладно. Потом поговорим, - бросил Хизир, схватил чемоданчик и укатил по разбитой тяжелой техникой и размытой дождями, давно не ремонтированной  сельской улице.

     Разведотряд Эла с утра обходил высокий лесистый хребет над ущельем безымянной речки. Там, где эта речка сливалась с Аргуном, был проход, через который могли прорваться танки федеральных войск в тыл подразделения ополченцев. Контроль над проходом был на личной ответственности Эла и его отряда. В случае наступления бронеподразделений на помощь Эла готова была выдвинуться рота гранатомётчиков, расположившаяся между двумя проходами-ущельями.

Ближе к обеду из штаба западного фронта поступило сообщение: к проходу, контролируемому Эла, прорывается целый батальон десантников, высадившийся рано утром в предгорье. Из Главного Штаба командования поступил приказ вступить в бой и задержать федералов в устье ущелья до подхода подкрепления. Очевидно было, что одним разведотрядом Эла и силами кучки гранатомётчиков противника не удержать.

Десантники подошли к ущелью очень быстро. Отряд Эла не успел даже занять оборону. Подразделение гранатомётчиков могло подоспеть не ранее, чем через час. Реально нескольким сотням хорошо обученных и экипированных десантников из элитной федеральной части противостояло семнадцать сельских парней. Трактористы, учителя, чабаны, шофера, строители, один ветеринарный врач.

Завязалась плотная перестрелка. Наступающие, очевидно, не ожидали, что им так скоро предстоит принять бой. Среди них возникла, если не паника, то неразбериха. Стреляли, куда попало. Попрятались, кто за дерево, кто в овраг, а кто просто лёг среди валунов и не смел шевельнуться.

Вскоре, очевидно, последовал приказ, и десантники отступили. За это время отряд Эла занял выгодные позиции. Следующее наступление, более организованное, не заставило себя  ждать. Но и оно было сравнительно быстро отбито.
Прошло минут двадцать.

- Готовятся к артобстрелу. Возможно, применят "град", поднимут авиацию, - высказал Эла товарищам предположение. Так и случилось.
- Отойти, спрятаться в лощине за бугром! - дал Эла команду.

Такого плотного, массированного огня ополченцам видеть ещё не приходилось. Огонь из реактивных установок, зениток, миномётов был настолько интенсивным, что вековые деревья на макушках скал разлетались, как щепки. Вся гора, на слоне которой притаились ополченцы, дрожала, ходила ходуном.  Ополченцев забросало осколками камней, щепками, землёй. Не было никакой возможности помогать тяжело раненым.

- Они, наверное, думают, что нас здесь не меньше дивизии, - кричал Эла своему заместителю, учителю русского языка и литературы Ахмеду.
- Уважают, - как всегда отшучивался филолог.
Артподготовка продолжалась часа три без минуты перерыва. Невозможно было узнать, кто  ранен, кто убит.

- Держитесь, ребята, через час-другой уже подойдёт штурмовой батальон. Он уже на марше, - просили по радиотелефону из штаба командующего фронтом.
Но вот обстрел резко прекратился. Лишь звенело в ушах. Значит, ждать наступления.
- Занять прежние позиции! - дал команду Эла.

- Командир, двоих ранило, - тревожно сказал Ахмед.
- Если не тяжело - в бой. Если тяжело - пусть быстро делают носилки и увозят в тыл.
- Ранены тяжело. Одному оторвало ногу. Но он просит сделать перевязку и помочь ему дотянуться до позиции. Другой контужен. Ничего не понимает. Рвётся вперёд.
- Уведите обоих в безопасное место. Живо! Остальные к бою!
На этот раз десантники наступали веселее. Кое-кто шёл даже с настроением, пошатываясь. Видно было, приняли для храбрости большую дозу алкоголя.

Завязался бой, который длился около часа.
- Эла, смотри, они наступают по гребню! - показал пальцем Ахмед.
- Они нас окружают. Вот почему не подходит подкрепление. Они приняли бой в другом месте. Это широкое наступление по всему фронту.
- Что будем делать, Эла?

- Попробуй выйти на связь с командующим фронтом.
- Я пытался. Он давно молчит почему-то. Не отвечает.
- Тогда свяжись с Главным Штабом. Впрочем, уже незачем, наверное. Слушай мой приказ. Я остаюсь здесь до вашего отхода за хребет. Возьми раненых, убитых и быстро отходи. Я задержу их, сколько смогу.

- Эла, я тебя одного не оставлю!
- Оставишь! Спасай людей, кому сказано! Я принимаю окончательное решение! Приказываю отступить!

     Штурмовой батальон, укреплённый ополченцами из полка диверсантов – смертников «Джихад»,  отбросил-таки российских десантников в ту ночь за Аргун.
Ахмед с двумя товарищами всю ночь искал Эла и нашёл его под утро, раненого в грудь и потерявшего сознание недалеко от того места, где они расстались накануне.
Хизиру о случившемся сообщили уже к обеду. Ему сказали, что Эла лежит без сознания в сельской амбулатории. Ему срочно нужна кровь и хирургическое вмешательство.
"Спасти его может только "Красный Крест".

 У них всё есть. Они буквально вырывают людей из объятий смерти", - понял Хизир, - "Надо поехать за ними в райцентр. Сейчас я заведу свой джип и поеду туда. Повезу их к брату. Там у них всё есть. Они могут переливать кровь, оперировать в любых полевых условиях. Они его спасут. Это точно». Но  почему-то не торопился. Эти несколько суток перед ним стояли глаза брата. «Этот взгляд... Это был взгляд врага.

Он никогда не простит мне этих денег. Он не понимает, что без денег и я, и он – нуль, ничто! Может, это к лучшему, что Аллах забирает его к себе? Пусть он будет там, ангел, чем здесь. Здесь другая жизнь. Это - мир грешников, мир сильных, мир золота! Я поживу здесь, в этом грешном мире. А там... Что там - никто не знает. Ещё никто оттуда не возвращался…

 Погибает... Он так хотел. Это его выбор. Был бы умный - сделал бы себе состояние, когда я ему это позволял. Гордый. Он даже у меня пачки долларов не взял. Да он в жизни столько денег не заимеет, если даже поправится.  А нет - ну что ж, чем так жить, в нищете, лучше ему уйти, пожалуй».

Хизир не смел остановиться, повернуть обратно. Но он и не торопился к врачам: "Будь, что будет. Вытащу его сейчас - всю жизнь будет висеть у меня на шее. Человеком он никогда не станет. Будет мне живым укором всегда, всю жизнь. Выживет - хорошо. Нет, ну что ж, на то воля Аллаха. Я больше с ним мучаться не буду».
Врачей Хизир в амбулаторию к умирающему брату повёз только к вечеру. Они уже были бессильны.

Командующий Шамилев связался с Булатом глубокой ночью по рации. Он был взволнован. Комбат в это время выдвигал свой батальон для занятия позиции на важной высоте на территории практически занятой федералами.
- Ты мне срочно нужен! Разговор с глазу на глаз!
- Булат понял, что дело важное, неотложное и тут же устремился в штаб, переложив командование на заместителя.
Часть пути надо было проделать пешком, и Булат предстал перед командующим только на рассвете.
- Помнишь,
 ты недавно в штабе возмущался, когда появятся деньги? – сразу спросил Шамилев.
- Меня и сейчас это сильно интересует. Люди до сих пор в ямах…
- На, возьми бумажку. Здесь фамилия и имя человека, который полгода назад украл наши деньги. Найди его сегодня же и разберись с ним.
Прочитав бумажку, Булат заворожено застыл.
-  Что, испугался?
- Это же … зам самого Дудаева…
- Дудаев не хочет верить, что его вице-премьер – вор. А у меня стопроцентная информация. – Чуть подумав, продолжил: - Я бы приказал привести его сюда, да боюсь, что не выдержу и убью. А ты сперва попробуй отнять у него деньги по - хорошему. Там посмотрим, как с ним поступить.
- Понял. Можно идти?
- Иди. Даю тебе время до пяти часов вечера. Не сможешь, - другие им займутся. Мне наплевать, что он вице-премьер. Я его заставлю жрать свое собственное г…..! В таких вопросах мне и этот летчик не начальник, хотя он и президент.
Булат сразу понял, что дело не из простых. Решил попробовать пристыдить начальника, тем более, что он из здешних мест и среди задержанных, которых надо вызволить, есть и его родственники.

Через пару часов Булат уже был в другом районе, где в бетонном подвале одного из сельских домов размещались так называемое правительство и президентская администрация. К дому Булата не подпустили, но вице-премьера Мезиева Солсу вызвали на связь. Булат сообщил ему, что у него к нему дело особой важности, что его прислал командующий Шамилев. Мезиев обещал Булату, что примерно через час сможет принять его в доме одного родственника.

И вот они одни в чужом доме, на жестких стульях в скромной кухонной комнатушке.  Булат без всякого вступления сказал:
- Солса, много невинных забрали. Ты знаешь. Есть надежда, что их можно выкупить. Нужны деньги. Ты из Турции привез более миллиона долларов. Отдай их.
- Так этот вопрос закрыт! – вскипел Мезиев. – у меня же их отобрали на границе! Сам Дудаев в курсе! Он бы меня давно расстрелял, если бы я их украл!

- Не правда, - тихо возразил Булат, - у нас есть стопроцентная информация, что деньги у тебя. Отдай их по-хорошему.
- Я поклянусь на Коране, что денег нет, что их отобрали! – пустил Мезиев в дело свой самый веский аргумент. Булат немного помолчал, брезгливо глядя в глаза собеседнику, потом сказал:
- Хорошо, неси Коран.
Мезиев нашел Коран в доме родственника. Принес, положил его на стол. Был готов принести клятву.
- Поклясться? – спросил он у комбата.

- Нет, - тихо возразил Булат. – Клясться буду я. Ты знаешь, что русские сделали с автобусом, с моей матерью, отцом. Знаешь, что мне терять нечего, что я более не жилец на этой земле. Поэтому слушай меня внимательно. - Он положил на Коран правую руку и произнес: - Клянусь этим Священным Кораном, что если сегодня до вечера я не получу деньги, я тебя убью. А если убежишь, спрячешься, я не успокоюсь, пока не найду тебя и не убью. – Булат поднял руку с Корана и спросил: - Когда и где до вечера мы встречаемся?
- Ты хочешь, чтобы я занял эти деньги у кого – то? – растерялся Мезиев, поняв, что Булата не остановить.
- Делай что хочешь. Время пошло!
К вечеру Булат вернулся в штаб с черным дипломатом, набитым долларами. От чемоданчика нехорошо пахло. Очевидно, Мезиев прятал его в курятнике.

***
Надежда сходила с ума, тоскуя по Булату. Она пять раз в сутки меняла свое решение кем же станет он ей, если отыщется – братом или мужем? Ведь все зависело от нее и она никак не могла избавиться от изначально поглотившей ее страсти.

     Надежда твердо решила продать домик в деревне и отправиться в Чечню на поиски Булата. Она в один миг хорошо поняла, что сидя здесь, в Москве, повлиять на его судьбу  невозможно, если он жив.

В одно время она сильно надеялась на Анет, каждый день ее беспокоила. Подружка, возможно, и помогла бы, но не смогла. У нее не было никаких связей ни с федеральным руководством в Чечне, ни с той стороной, неподконтрольной федералам.
- «Я не прощу себя. Я буду проклинать себя всю жизнь, если не поеду. В конце концов, получается, что Булат – самый родной мне человек…» - говорила девушка сама себе.
Прилетев ясным летним днем в аэропорт «Ингушетия», Надежда подошла к первому попавшемуся таксисту:

- Отвезите меня в Чечню, в Басхой.
Таксист, немолодой, невысокий мужчина с хриплым голосом, конопатый и в потрепанной куртке, удивился:
- Девушка, там же война! Опасно. Много блокпостов и разных разведгрупп…
- Я журналистка, - решительно сказала девушка и предъявила красную корочку. Таксист сразу же зауважал девушку, но соглашаться не торопился.
- Плачу сколько скажете! – поняла девушка его нерешительность. Это задело мужика:
- А я с вас ни копейки не возьму!
- А почему так? – не поняла журналистка.
- Потому что вы решительная и мужественная девушка. У нас таких уважают.
- Ничего. Я пассажирка богатая. А у вас, наверное, семья.

- А Вам повезло, - признался таксист уже в дороге. – Я родом из того района и знаю  окольные дороги. Засветло будем на месте.
Надежда строила планы узнать  в Басхое жив ли Булат, где, в какой тюрьме его держат, был ли суд… И после этого приложить все усилия, чтобы облегчить ему жизнь. Она была уверена, что в селе ей помогут, уж во всяком случае, не причинят вреда, не будут принимать за врага. Хотя кое-какие сомнения все же были. Ведь люди разные. И ситуации разные. Тем более, когда идет такая страшная, беспримерно жестокая война.
- Еще полчаса – и мы доедем с помощью Аллаха, - успокаивал девушку-красавицу таксист.
Дорога вдоль сырого, прохладного ущелья была узкой, неровной, все время кидала малолитражку со стороны в сторону. Но вот впереди показались какие-то военные. Они смастерили что-то на подобие шлагбаума.

- Боевики, - вырвалось у водителя, – откуда они взялись? Их же раньше здесь не было!
- Они нас не пропустят? – насторожилась Надежда. Ей передалось волнение таксиста.
- А что они сделают? – старался мужик успокоить себя и пассажирку. – Дадим немного денег и поедем дальше.

Главным здесь, очевидно, был высокий, здоровый боевик в черных противосолнечных очках. Он потребовал выйти из салона, проверил багажник. Долго разглядывал и вертел в руках удостоверение журналистки, явно что-то замышляя.
- Ты можешь поехать обратно, - крикнул он на водителя, – девушка останется с нами.
Разговор проходил на чеченском языке и Надежда могла только догадываться, судя по мимике и жестам.
-Я никуда не поеду! Я должен доставить журналистку в Басхой. Я так обещал ее руководству. – Заупрямился водитель, чувствуя недоброе.
- Сколько тебе надо? Возьми свои деньги и кати отсюда! – повысил голос главный и полез в карман.
- Я девушку вам не оставлю! Можете меня здесь же расстрелять! – подал таксист еще более громкий и убедительный голос. Потом добавил: - Я сам из Басхоя, еду к себе домой. А эта девушка – моя гостья, подруга моей дочери, которая учится в Москве! Чего вы от нее хотите?
- Ее надо проверить, - вступил в разговор боевик пониже ростом в каракулевой шапке с перевязанной головой. – Вдруг она – шпионка. Мы же для этого здесь стоим. Не бойся, не съедим мы твою красавицу.
- Проверяйте нас вместе. Забирайте меня вместе с ней.- Не сдавался водитель.
- Ладно. Черт с ним. Садись, Ваха, вместе с ними в машину и отвези их в штаб разведки – приказал главный.

- А штаб где? – поинтересовался таксист по дороге у сопровождающего.
- В Басхое, - коротко ответил тот.
По прибытии на место водителя все-таки куда-то увели и девушка осталась одна в пустой комнате заброшенной, наполовину разваленной снарядами или бомбами сельской школы. Охранники смотрели на нее с нескрываемым интересом, кого-то ждали. Но вот вскоре появился тот, которого, очевидно, ждали – быстрый и шумный молодой человек лет тридцати, невысокого роста и мускулистый.

- Ну, и что вас, девушка, привело в наши края? – кричал он издали, весь деловой, правильный и уверенный в себе – Я следователь Департамента государственной безопасности. Вам лучше сразу же во всем признаться, потому что еще никому не удавалось вести нас занос. Крутых, как Шварцнегер ломали, а вас помучать – одно удовольствие. Сами понимаете. Итак, я вас слушаю.
- Я ищу своего брата. Его зовут Булат. Булат Махмаев. Его месяц назад арестовали в Ингушетии.
- Следователь долго ничего не мог сказать. Он ничего не понимал.
- Какой Булат? Какой арест? Ты что, девушка, с ума сошла? Это какой  м…  тебе такую легенду сочинил? Он же тебя прямо в петлю загнал!
- Я не знаю, о какой легенде вы говорите. Я ищу своего брата.
- А ваш брат, интересно, знал, что у него есть такая глупая  сестра?! – вдруг разразился следователь истерическим хохотом. Потом сразу притих, обратился к охранникам:
- Глаз с нее не спускайте. Я вернусь ночью. Дайте ей хлеба, воды. Пусть пока поживет.

Булат стремительно ворвался в комнату и  застыл на месте, увидев Надю. Он не подошел, не обнял девушку, чем сильно ее удивил. 
 - Булат… живой…
Через минуту девушка откровенно рыдала, обливаясь слезами.
- Ты ее знаешь? – спросил следователь у Булата.
- Да, знаю. Я ее заберу.
- А я думал… федералы ведь думают, что ты, Булат, умер, вот и придумали для этой «шпионки» такую глупую легенду. Хотел разоблачить. Я и думать не мог …
 

Подразделения федералов все дальше продвигались в горы. Недалеко от Басхоя спешно сделали высокую ограду, ворота, собрали мобильные казармы и прочие помещения, создали воинскую часть. Во всех селах начались так называемые зачистки. Теперь мужское население начало бесследно исчезать здесь же, за этим высоким забором.
Ополченцы уходили подальше в лес и повыше в горы. Казалось, еще немного и трагическая для ополченцев развязка неизбежна.

В ту ночь Булат и Надя сидели возле костерка, над которым был протянут тент, чтобы самолет-разведчик не засек. Варили чай, грели ужин. Вскоре Булат начал разговор, о котором думал весь день:
- Надя, ты когда хочешь полететь обратно?
- А ты меня гонишь? – блеснули глаза девушки, губы выдали грустную улыбку. – Ты сильно изменился. Ты не рад моему приезду? Что произошло?
- Здесь опасно. Я волнуюсь за тебя. – серьезно ответил Булат.
- А ты еще не навоевался?
-Ты хочешь, чтобы я сбежал, бросив все? Русские прижали к скалам, а я ноги делать?
- Извини…
- Ты думаешь, я рад воевать? Ты думаешь, что русских я считаю своими врагами? Русские как народ ни в чем не виноваты. Виноваты политики, выполняющие чей – то авантюрный заказ. Мы втянуты в эту войну против своей воли.
- Ты хочешь угодить мне, как русской? А я не русская, Булат, я чеченка.
Булат не обратил на эти слова никакого внимания:
- Какая разница, кто какой национальности? Понятия добра и зла выше национальных признаков. Зло иногда бывает таких размеров, что не приходится выбирать, восставать против него, или нет. Мой выбор окончательный. У меня обратной дороги нет. А вот ты – Надя, должна жить. Долго и счастливо. Уезжай домой. – И, сделав над собой усилие: - Завтра мы с тобой попрощаемся. Я не жилец на этом свете. И я тебе не жених. Не хочу, чтобы ты страдала из-за меня. Побаловались и хватит.
Возникла пауза. Слышно было, как трещали в костре дрова, а по ночному небу где-то очень высоко, тяжело и тревожно урча, пролетал самолет-разведчик.
- Я не уеду, Булат, я дома. А если и уеду, то только вместе с тобой. Куда хочешь, только вместе с тобой. Хочешь – в Баку, хочешь – в Турцию. Я продала домик в Подмосковье и привезла кое-какие деньги.
- Но зачем? Зачем? – искренне удивился Булат.
- А у меня нет никого роднее тебя. Я не смогу жить без тебя, Булат.
- Ну ты даешь…
- А ты ничего не знаешь.
- Что я не знаю? Что ты имеешь ввиду? – Повысил голос Булат.
- Мы с тобой в самом деле брат и сестра.
Булат засмеялся, покачал головой, ничего не ответил. А Надя продолжила:
- Я позже об этом узнала. После того, как мы были у водопада. Мне мама сказала и наш отец Мухади при этом присутствовал. У нас с тобой один отец. Был…
- Что это означает?  Что за бред ты несешь? – готов был разозлиться Булат.
-Я много думала, рассказать тебе об этом, или нет. Но теперь начала понимать, что не смогу с этим жить. Я буду казнить себя и в конце концов сойду с ума, если не расскажу, не посоветуюсь с тобой.
- Надя, я ничего не понимаю, - посмотрел Булат внимательно в глаза девушки, -  Ты о чем? Расскажи, пожалуйста, пояснее.

Далее последовал рассказ. Он сопровождался горькими рыданиями Надежды и был настолько убедительным, что Булату ничего иного не оставалось, как поверить.
- Получается, мы  с тобой еще и грешники, - тяжело выдавил он из себя, наконец.
- И что же нам делать теперь? – испуганно уставилась Надежда на брата,- пойми, я влюбилась в тебя и сошла с ума до того, как узнала, что ты мой брат! Хорошо, что мы с тобой… еще больше глупостей не наделали…
- Черт! Даже не знаю, что теперь делать, - вскочил Булат. – Уж одно точно знаю: мне теперь на самом деле нечего жить на этом  подлом свете. И чего тебя сюда занесло, сестричка… Ладно, иди спать. Завтра утром отправлю тебя обратно. Кончится война – приедешь, представишься родственникам. Сама их найдешь.
- Не гони меня, Булат! – испугалась Надежда. – Я буду тебе хорошей сестрой!
- Ты хочешь нас еще больше запутать! – Вскипел Булат – Ни слова больше! Завтра же уедешь. Хватит. Разговор окончен.

- Я приму ислам, Булат. И я – чеченка. Ты же знаешь. Я твоя сестра! – заревела девушка. – Зачем ты такой жестокий? Зачем не хочешь понять меня? Что с тобой произошло за эти несколько недель?!!
- Не жилец я на этом свете, - тихо, но убедительно сказал Булат, - Оставь меня, Надя, мне на самом деле тяжело. Не надо ко мне привязываться. Будет тяжело и тебе, и мне. Очень плохо, что ты приехала. Я очень хотел тебя забыть.
- Ты на самом деле жесток, - перестала Надежда плакать. – Тебя, наверное, война искалечила.

- Не правда. Война либо убивает, либо воспитывает как надо. И выжить на войне – не самое достойное дело.
- Ты вправду очень хочешь умереть?
- Вчера я еще сомневался. А теперь думаю, что да.
- И в этом виновата я?
- Ты здесь не причем. Иди спать.
- И что ты все же собираешься делать?
- Не знаю. Ничего не знаю. Иди спать! – крикнул он на нее, не понимая, какую горькую обиду он ей в очередной раз наносит этим грубым криком. 
Девушка молча поднялась, на этот раз подчинилась его воле.

В полночь к палатке подъехала какая-то тяжелая машина. Из кабины вышел по голосу молодой, энергичный человек, приглушенно поздоровался с Булатом:
- Оссолом алайкум.
- Ваалайкум салам.
Надя отчетливо слышала их разговор.
- Ну что, нашел человека?
- Нашел.
- Надежный?
- Надежнее не бывает. Уверен в нем больше, чем себе.
- А имя шахида не скажешь?
- Потом узнаете.
- Ну, Булат, для нас хоть не делай из этого тайны.
- Скоро узнаешь. Не спеши. Главное – дело сделать.
- Парень или девушка?
- Парень. Сколько взрывчатки в кузове?
- Почти тонна.
- Осечки не будет?
- Если не сработает – как запасной вариант, в кабину выведены два провода. Пошли, покажу тебе.

Надя из подслушанного разговора поняла: готовится теракт. И совершить его собирается сам Булат. В этом не было никаких сомнений. Вот в чем причина столь резкого изменения его характера, поведения…
Ночью Булат в палатку так и не вошел. Он лег в кабине КАМАЗа, в кузове которой была целая тонна смертоносного груза.

      Утром Булат заглянул в палатку, чтобы разбудить и отправить Надю обратно. Но ее там не было. Он стал кричать, звать, но все без толку. Девушка исчезла, как будто ее и не было вовсе.
      Прежде чем сесть за руль КАМАЗа, Булат часа два ходил по лесу, громко, во весь голос опять и опять звал девушку, но она исчезла странным образом. Под конец он решил, что девушка просто сбежала, крепко обидевшись на него.
      Медлить было нельзя. В тот день с утра на федеральную воинскую часть в Басхое, согласно данным разведки, должно было явиться  высокое начальство из правительства в сопровождении нескольких генералов…

       Булат медленно вывел КАМАЗ на узкую лесную дорогу. Полчаса езды – и он возле села. Рывок, и он протаранит ворота, наедет на командный корпус, и – ба-бахх! – все руководство полетит на воздух! «Оно этого заслуживает за все зверства над мирными людьми! Сами же вырастили сепаратистов, снабдили их огромным количеством оружия, теперь под этим предлогом убивают народ…  »
       Булат не хотел ни о чем думать, кроме успешного завершения диверсии. Он внушал себе вновь и вновь, что это – самый успешный аккорд в его несостоявшейся жизни. Ведь он все равно не смог бы жить с той невероятной болью в душе, нанесенной ему этой проклятой войной. И поэтому, когда ему неделю назад приказали найти надежного человека для совершения диверсии, он, нисколько не сомневаясь, решил, что сделает это сам.
      
       Было еще темно, когда Надя вышла из палатки, незаметно подкралась и залезла на кузов грузовика, спряталась за большим деревянным ящиком, в который были уложены мешки, набитые  взрывчаткой.
       Она настолько привязалась за это время к Булату, стань он ей мужем или братом, что не могла себе представить дальнейшую жизнь без него, без его самоотверженной позиции в этой пошлой, лицемерной, алчной, жестокой жизни. Девушка нисколько не сомневалась, что совершаемое Булатом – подвиг и что она рада, даже счастлива, находиться рядом с ним при  его совершении.
      «Пусть Бог рассудит. Если святым суждено погибать, а мерзавцам праздновать – я хочу быть со святыми. Это – мой выбор. И никто мне не запретит распорядиться своей жизнью так, как я сама хочу, так, как мне подсказывает моя совесть!
       …Вы убили мою мать, моего отца, погибните и вы! Я бы все равно не смогла бы жить, потеряв всех, вот теперь и брата…»

       Булат вдруг представил себе последствия того, что он сейчас сделает. «О, Аллах, я же об этом и не подумал… Тут же начнутся самые жесткие зачистки. Арестуют всех, включая женщин и детей. А ведь и тех, задержанных неделю назад еще не выпустили, хотя деньги взяли. Обещают вот-вот… Озвереют федералы мгновенно, весь аул уничтожат на скорую руку…» Эта мысль пронзила его, словно молния.
       Булат резко тормознул, взялся ладонями за голову, опустился на руль.     «Что я делаю? Я, кажется, потерял разум. Мне – геройская смерть, а тысячам другим – смерть мучительная? Мне не достаточно тех, кто заживо сгорели в моем автобусе? Да что же это такое?!! Повернуть обратно? Скажут – трус и поручат диверсию другому. Что же делать? Где же выход?!!»
       Машина замерла на возвышенности. Там, внизу видны сады, крыши домов Басхоя. До аула – минут десять езды. Рвануть – нельзя. Это смерть всего аула, как минимум. Обратно – тем более. Еще не было среди ополченцев такого случая явной трусости, малодушия.
       «Что же делать?!!»
       «Зачем он остановился? – размышляла Надя. – Неужели залезет на кузов, найдет меня? А я все равно не отстану! Куда он – туда и я. Решено!»
       Булат вспомнил, что в утренней спешке забыл совершить намаз. Он медленно вышел из кабины, прихватив с собой белую овечью шкуру, бросил его на траву, повернулся в сторону Мекки, не спеша помолился. Завершив, обратился к Богу со словами: «О, Всевышний Творец, прости меня, заблудшего. Мне нет пути не вперед, ни назад. Я не хочу, чтобы из-за меня гибли люди. Но и без чести, трусом жить я тоже не могу. Мне следовало отговорить людей от этой диверсии, но мне не хватило ума. На войне все понемногу сходят с ума. Вот и я сошел. Но я не хотел и не хочу зла никому. Даже к русским у меня нет ненависти.
       …Иблис побеждает. Побеждает, потому что мы сами его и вырастили. Вырастили, потому что у нашего народа нет согласия между собой. Каждый видит только то, что у него под носом. Вместе думать о своем будущем мы не хотим. Мы хотим всего и сейчас. А так, наверное, не бывает. За ошибки надо расплачиваться. Плохо, что расплачиваются невинные.
       …Всевышний, прости меня! Не считай меня самоубийцей. Я знаю, что самоубийство – страшный грех. У меня на самом деле нет другого выбора…»
       Булат завел машину и направил ее в сторону глубокого обрыва. Но впереди возникла фигура странного старца. Булат тормознул. Выкрикнул из машины:
       - Добрый день, Ваша. Тебе что-нибудь нужно?

       Но старик только молчал и пытался внимательнее заглянуть Булату в глаза.
       - Кунта – Хаджи?!! – вырвалось у Булата и он высунулся из кабины. Комбат никогда не забывал пророческие слова старика из Хаджи-Аула о том, что бывают ситуации, когда даже спокойная смерть кажется сладкой надеждой, и тогда вспоминается великий святой чеченской земли… Но там уже никого не было. Он хотел крикнуть, позвать Кунта - Хаджи, но из-за поворота выскочил военный БТР. Из него вышли двое здоровенных федералов, обвешанных всеми видами стрелкового оружия и гранатами.

       - Кто такой? Что в кузове грузовика? – грубо спросил один из них. Возникла пауза. Булат почти не обращал на федералов внимания. Он был под впечатлением только что происшедшего: «Кунта-Хаджи!!! Это, конечно же, был он! Я его увидел. Он пришел ко мне. Значит, все нормально. Все, что я делаю – нормально!»
       - Тебя спрашивают, что в кузове?! – направил второй федерал на Булата ствол автомата.
       - В кузове мои вещи. Я Надежда Светлова. Беженка из Грозного. Сейчас еду обратно. Слышала, там сейчас все спокойно. Вот мое удостоверение. Я журналистка… - с этими словами с кузова слезла красавица-блондинка и вежливо улыбнулась военным. У военных настроение явно изменилось.
       - А чего стоите? Проезжайте быстрее. Сейчас здесь проедет колонна.
       Они сели в свой БТР и быстро, с шумом и грохотом скрылись за поворотом.
       - Получается, ты опять мне жизнь спасла? – тихо спросил Булат.
       Надя только молчала, пожимая плечами.
       - А я не хотел жить, - также тихо сказал брат. – Не хотел, а сейчас хочу. Знаешь, я его видел. Он приходил ко мне…
       - Кто?
       - Кунта – Хаджи.
       - Это ты с ним разговаривал?
       - Да. А ты что,  слышала?
       - Да, слышала.
       - Погоди немного. Отойди в сторону.
       - Что ты собираешься делать? – испугалась сестра.
       - Не бойся. Я только сброшу машину в пропасть. Я теперь не хочу умереть. Я хочу, чтобы все жили. Все, понимаешь?
       Раздался оглушительный взрыв. Там, на дне глубокого узкого ущелья никто не пострадал.
       - Пошли отсюда, - взял Булат сестру за руку. – Я теперь знаю, что делать. Мы не умрем. Мы никогда не умрем, всем нашим врагам назло!
       Там, далеко впереди на возвышенности вновь появилась фигура загадочного старца. Булат его отчетливо видел и к его горлу подкатил острый комочек. Он был уверен, что там, впереди – Кунта – Хаджи, который пришел – таки к нему на помощь в самый нужный час и своим секундным молчанием сказал ему больше всего, что он слышал за всю свою жизнь.
       Такого состояния он раньше никогда не испытывал.  Это было состояние, близкое к прозрению, просветлению. Хотелось тихо заплакать, не стыдясь своих слез.
       «Жить и бороться труднее, чем «геройски» умирать, - скажет Булат сестре позже, - потому что соблазнов у Иблиса множество на каждый день. Быть и оставаться мусульманином каждый день и показывать в этом пример другим – вот что сказал мне  святой Кунта – Хаджи в своем пристальном взгляде!»

      
         гг. Грозный
             Москва
             1999г.