День начался вполне удачно.
И ни у кого из нас тогда не было сомнений - у мальчишек в этом искрящемся от радости городе любой день не может начинаться неудачно.
Предстояло осуществить план, к которому я исподволь готовился целую неделю. План рухнул в течение последующих суток. И не просто рухнул, но и стал катастрофой, определившей всю мою жизнь вплоть до сегодняшнего дня...
Припрыгивая, я бежал в соседний двор, где на этой неделе в квартире одной из девочек располагалась группа фребелички.
Кто же эти фребелички? Ребёнком я знал, что это умудрённые, но умученные жизнью дамы, к которым приводили на целый день детей, не попавших (к их счастью или сожалению - теперь уже не разобрать за давностью лет) в детский сад. Я начисто забыл о существовании когда-то не такого малочисленного сословия, пока неумолимый интернет не напомнил:
"ФРЕБЕЛИЧКА, фребелички, ж. (дореволюц.). Воспитательница детей дошкольного возраста по методу немецкого педагога Фребеля. Слушательница курсов, подготовляющих таких воспитательниц.
Фридрих Вильгельм Август Фрёбель (21 апреля 1782 — 21 июня 1852) — немецкий педагог, теоретик дошкольного воспитания..."
Очень достойный, как выяснилось, господин.
Сверстница - дочка квартирной хозяйки, кстати, приходилась мне то ли троюродной сестрой, то ли племянницей, то ли тёткой той же степени родства. По правде говоря, я до сих пор не разобрался.
В нашем городе многие приходились друг другу родственниками, даже не подозревая об этом. Тут, возможно, и кроется причина тех тёплых отношений, которые так часто складываются между одесситами.
Бывают и неожиданные встречи - мой собственный свидетель явился на мою же свадьбу с девушкой, которая объявила себя очередной троюродной сестрой. И я ей верю. Почему нет? Хотя видел её тогда в первый и в последний раз в жизни.
У входа во двор я с опаской и надеждой заглянул в окно мадам Седлецкой.
Мадам Седлецкая была официальной сумасшедшей нашего квартала.
Причём буйно помешанной с правом жить у себя дома.
Обитала она на высоком бельэтаже и обычно проводила всё свое время, наблюдая с недоверием и злобой за окружающим миром и людьми, его населяющими.
Теперь то я знаю, что, видимо, у неё были для этого веские причины. До революции и дом, в который я направлялся, и большинство домов в округе принадлежали её семье, а сама мадам (тогда мадемуазель) закончила Институт Благородных Девиц.
Девицей она, возможно, и осталась. Благородство, если и было, давно выветрилось. А статус помешанной она получила вовремя, так что могла орать без опаски обо всём, что приходило в её затуманенные мозги - о взрослых, детях, собаках, управдоме и долбаной (это было наиболее приличное слово из её лексикона) советской власти.
Дети, собираясь в стаю, её дразнили, провоцируя на очередную порцию ругани, лишённой всякой логичности и перемежаемой чёрным матом.
Иногда она переходила на польский - и в этом был даже какой-то шарм.
А уж если на французском, которого, разумеется, никто из нас не знал - это был высший класс. Я уверен по сей день, что на этом языке любви заблудшая душа мадам Седлецкой выплёскивала на нас поток нерастраченной девственной нежности, который в ней безусловно гнездился.
Но она стеснялась, просто стеснялась сделать это по-русски.
Разве не так?
Никто из нас её, конечно, не боялся - вечное существование мадам Седлецкой было своего рода гарантом разнообразия окружающей жизни.
Окно было закрыто - видимо, мадам ещё отдыхала.
Я быстро проскользнул во двор и вбежал в квартиру, предварительно позвонив в два коротких и один длинный звонок.
Вы можете спросить меня: "Зачем эта конспирация со звонками?". А вот почему - фребеличка боялась финотдела. Впрочем финотдела боялись все - виноватые и безвинные.
Даже мы, дети, знали, что финотдел может обложить налогом, от которого мы все (бедные и совсем бедные) станем ещё беднее.
Доверия к любой власти и её многочисленным органам в этом городе не было никогда.
Злого или Доброго Гения звали Светланой, но все называли её Стеллой. Почему - не знаю по сей день. В этом тоже есть какая-то тайна. О том, кто она на самом деле, ни я, ни другие дети, ни сама Стелла, конечно, не подозревали.
У меня с собой была оловянная коробка, наполненная консервными наклейками, выигранными мной неделей непрерывной игры в "Салочку".
Стелла принесла три марки Гондураса, украденные ею из коллекции старшего брата. Мы договорились об этом неравноценном обмене давно. Причем оба понимали его неравноценность именно в пользу Стеллы.
Но Гондурас был нужен Валере, моему старшему дружку, ходившему уже во второй класс. Валера, в свою очередь, обещал привести ко мне домой одноклассницу, которая покажет ЭТО.
Обмен со Стеллой был произведен беззвучно и с соблюдением всех правил конспирации. Мы интуитивно чувствовали некоторую преступность наших намерений.
К трём часам я вернулся домой, убедился, что бабушки нет дома и вручил марки Валере и шоколадную медальку его спутнице (так тоже было условлено).
ЭТО оказалось абсолютно неинтересным. Там не было НИЧЕГО. Прямо как у пупсов, с которыми любили играться девочки.
На следующий день меня ожидала катастрофа. В подъезде квартиры фребелички меня поджидали скулящая Стелла и её старший брат. Можете себе только представить, что произошло после...
Желание участвовать в операциях обмена товаров и услуг у меня было отбито навеки.
Я стал и навсегда остался просто инженером.
А во всём виноват, конечно, мой маленький Злой или Добрый Гений.