Если бы я составляла список мужчин, встреченных мной на жизненном пути и даже как-то пытавшихся пройтись по нему в ножку со мной, то окажется, что он полон очень интересных персонажей, противуположных до крайности, от которой впору задуматься – отчего бы это так? Был ведь и однорукий. Меня даже девушка одна любила… Ну, раз любила меня, то мы и ее к списку мужчин причислим. В минуту горькую, бывалоча, я вопрошала Бога о смысле затеи сией, Он же бормотал что-то вроде «Ad Marginem»… Так и живу: смирясь и аки агнец притягиваясь к ад-маргинальным личностям. И все же один герой достоин отдельного описания. Он отличался не просто, например, юнейшим или старейшим возрастом, не считал суахили родным языком, не был зороастрийцем – кого ж этим нынче удивишь! Он был самым настоящим негром. Город наш, по сугубо личному моему мнению, по-прежнему толстозад и непросвещен, несмотря на соцсети, а смуглая кожа – настолько смуглая, что все же позволяет перейти в вялых размышлениях от армянина к негру – еще вполне свежо и неожиданно смотрится на фоне местных сугробов.
Но, по порядку…. Давным-давно…
Хорошо прогретым июньским вечером я возвращалась домой с курсов повышения душевной квалификации. Мне посоветовали пойти туда, чтобы зализать душевные раны, нанесенные тупым предметом - несчастной любовью. Но курсы-то явно оказались не так просты, и в кружке со мной сидели бывшие (а думаю, и действующие) наркоманы, родители, потерявшие детей, суицидники… Надо признаться, я растерялась: моя мелодрама на фоне их душераздирающих трагедий как-то не смотрелась. Потому я старалась помалкивать, участливо слушать и сопереживать – лишь бы не выгнали: люди-то были интересные.
Но вот в тот сумеречный вечер, возвращаясь с этих курсов, я сошла с трамвая и побрела по своей вечно не освещенной улочке, уже предчувствуя удушающую слезную волну. Я шла и рыдала за этих наркоманов, за родителей и детей, «О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех, забывших радость свою». Плакала и своем «тупом предмете», конечно. Выходило у меня по-тургеневски красиво – беззучно, мокро, содрогательно.
Стоит отметить, что на мне были надеты яркая яблочно-зеленая – ах, люблю этот цвет! - кофточка в обтяг, короткая кремовая юбка и кремовые же босоножки на высоком каблуке. Зачем нам все эти ваши бусы, спросите вы? Да потому что я искренне полагаю, что именно юбка и босоножки «виновны» в дальнейшем. Каблуки эти, кстати, были виноваты и в дополнительных содроганиях, я их просто прокляла по дороге – такие неудобные!
И вот уж замерещил уголок моей родной «хрущевочки», как вдруг чья-то рука тепло легла мне на плечо. «Девушка, ты плачешь?» Я оглянулась без ужаса: маньяка я б все равно не успела испугаться по причине близорукости и слезной завесы.
Позади стоял парень повыше меня, улыбался белозубо. Слезы мои в свете его зубов быстро просохли. Излишне глубокий загар вызвал у меня подозрения, но черты лица были вполне европейскими. Ну, может, испанскими: чуть шире разрез ноздрей, чуть больше глаза и губы. Но вполне симпатичный и улыбчивый. Одно я поняла сразу – не наш человек. Мы на это натренированы еще с войны.
Я что-то пролепетала – ну не «нихт ферштейн», конечно, но тоже какую-то околесицу. Он пошел меня провожать до дома, до подъезда, до квартиры – нет, до кровати нет пока. Но взял имя, обещание прийти на свидание и телефон. Я вот даже не помню, какой телефон? Мобильных тогда не было, домашнего у меня тоже. Но что-то взял. Рабочий, наверное. Сдала Нюша пароли без шуму и пыли, в общем. Но вы поймите и мое экстатическое состояние в тот момент.
Я помню, что, словно персонажи чудесного мультика «Веселые мишки» Потап и Тундра, в той серии, где к ним пришел с картой пингвиненок-японец, искренне полагала, что у иноземного парня проблемы с геолокацией - ох, какое словечко модненькое! - и ничего лучше он не придумал, как спросить дорогу у странной зареванной барышни. Я и поныне часто такая дура. Слово pick-up у нашего среднестатистического горожанина и сегодня вызовет устойчивую ассоциацию с «пирожком», развозящим по утрам еще теплый хлебушек по рынкам. А тогда, в гороховые времена….
Через пару дней я отправилась на свидание с горячим парнем из Марокко - да, он оказался светло-коричневым негром из страны мандаринов. Назовем же моего нового знакомца Ярам, что значит «горячий». Мы гуляли по набережной, лизали мороженое, он все время лез обниматься и целоваться, а я, прочитавшая почти все 200 томов из «Всемирной библиотеки», но не читавшая о ту пору «Интердевочки», пыталась налаживать культурный мост. Выходило плохо: его русский был темен и невнятен, мой английский начинался на первом спуске набережной и заканчивался на втором…
С грехом пополам я узнала, что Ярам учится в нашем мединституте, там же, где и его старший брат. Их отец - марокканский врач - решил вовлечь старших сыновей в свой семейный бизнес и послал их учиться дешево и сердито в Россию. Жили братья в институтской общаге, ели исключительно то, что готовили себе сами (а вдруг аборигены отравят?); у старшего уже была девушка, а вот у младшего - нет. «Теперь ты - моя девушка», - сказал Ярам, жадно облобызал меня и заявил, что в Марокко пары просто обязаны постоянно целоваться на улицах, подтверждая тем свой объединенный статус. Отсюда же логично вытекало, что парам необходимо скреплять свой союз обоюдным сексом. «Слава Богу, хоть не на улице», - подумала я и повела Ярама к себе домой.
«Что ж ты, девонька, делаешь-то такое?» - спросите вы, и я с удовольствием отвечу, почему я вступила в партию свободной марокканской любви. Во-первых, впервые за долгое время я не плакала целых два дня, и все мои мысли были заняты «королем мандаринов и маракасов». Во-вторых, я слышала про «клин клином». В-третьих… В-третьих, мне было просто любопытно – «а как у них?».
«У них» все было как обычно. Только презервативы были неевропейского разлива, какие-то невиданные – и цветом, и упаковкой. Ярам с африканским энтузиазмом любил меня, а по щекам моим тихо текли слезы. От того, что никаким клином, даже и таким экзотическим, нельзя было подковырнуть и вытащить «тупой предмет», засевший в моем сердце. И – «от того, что знала, как хорошо бывает»… Я испытывала столь острую и такую неуместную тоску по любимому, что спроси смуглый до черноты парень опять «Девушка, ты плачешь?», я бы разрыдалась в голос. Но мой марокканский друг, видно, списал все на слезы радости от укрепления российско-марокканских отношений и ничего не спросил…
Мы встречались еще несколько раз - сценарий тот же, и я уж даже начала выспрашивать, нет ли у папаши Ярама мандариновых плантаций, но тут меня неожиданно на месяц отправили в командировку в еще более толстозадый чем наш город.
Однако точку в этой истории ставить рано.
То ли солнышко разморило где-то злодейку-судьбу, то ли марокканец этот, и не умея вовсе, как бы сказал мне: «Анька, хватит ныть, жизнь полна приключений!», и я расслабилась и чудесно провела командировочный месяц вместе с коллегами-журналюгами на футболе, в местном шапито на качелях, в ловле рыбы и в поездке на соляное озеро. Когда я загорелая, похудевшая и отчетливо счастливая вернулась домой, то по закону всемирного притяжения ко мне вернулась и моя, казалось бы, навсегда потерянная, любовь.
Как-то, придя с работы и опять даже не дочистив картошку к ужину, мы, наскучавшиеся, рванули в постель, но нас остановил звонок в дверь. Как наиболее одетая, я пошла открывать. За порогом стоял Ярам.
Можете себе представить мой мгновенный ужас при мысли, что сейчас может произойти. Ни одному любящему мужчине в мире, даже если он оставил тебя, сказал, что все, что никогда больше, что встретимся теперь только в лучшей жизни, что ты заслуживаешь счастья и должна жить своей жизнью - даже после всего этого ни одному мужчине не придет в голову, что ты именно так и поступишь: будешь жить своей жизнью. На самом деле смысл этих фраз только один – «люби меня вечно». Ну или - «Яраму тут не место». Моя заново обретенная любовь явно не смогла бы пережить встречу с неизвестным фактом моей самостоятельной жизни, тем более столь явно принадлежавшим к другой расе. Могло дойти до кровишши. Страсти-то африканские! Потому, всем телом оттеснив Ярама подальше в лестничный пролет, я зашипела на него как кошка, чтобы убегал, убегал, убегал. Тот ничего не понял, но убежал.
Картошка пожарена в тот вечер не была, но потом как-то все улеглось, загладилось…
Последний раз я услышала Ярама спустя два года, будучи уже глубоко беременной - именно услышала: он позвонил мне на работу, был обрадован так, словно неожиданно нашел сестру, потерявшуюся во время кораблекрушения. Горячо настаивал на визите, и мои отговорки его не убеждали. Даже когда я уж прямо сказала, что жду ребенка, он и тут продолжал питать надежду. Пришлось наврать, что дома злой муж. Ярам стал звать на набережную. Я смеялась, аж похрюкивая…
Больше я его никогда не видела и не слышала. Но вот в прошлом году меня звали в пресс-тур в Марокко, и на минутку я улыбнулась, представив, как буду идти вечером по улочке Рабата и неожиданно повстречаю потерявшегося во время кораблекрушения «брата»…