ГЛАВА 17.
КОДА.
Работы по ремонту крыши школьного здания едва перевалили за половину, а у парней уже были сожжены спины.
Пал азиатского солнца, раскалённая крыша и отсутствие ветра делали практику невыносимой!
Мальчишки часто прибегали в родной класс, кабинет истории, который девчонки почти отремонтировали, просили чего-нибудь попить-перекусить и, пока перекусывали, блаженно вздыхали в прохладе сквозняков открытых окон, медленно остывая от палящего июньского зноя.
Девушки, отпаивая их компотами и морсами, сочувственно жалели, тихо матерясь на школьное руководство.
– Денег они пожалели. Не могли нанять бригаду строителей. А наши парни все спины до мяса сожгли! А конца ещё не видно. Бедные мальчишки!
В один из таких дней они свободно бегали по школе – Танеевская уехала куда-то с утра, и не нужно было теперь оглядываться и вздрагивать, ожидая грозного директорского окрика за своё нескромное поведение или непорядок в одежде.
Стоя у выхода в холле, Мари смотрела в окно, ожидая Риту из интересного места, куда та убежала пару минут назад. Скользнув нечаянно взглядом по дальней дорожке сквера школы, увидела, что по ней, держа под руку Раю Анисимовну, идёт… Лёпа собственной персоной! Душа похолодела от предчувствия чего-то нехорошего и неотвратимого, сулящего одни неприятности! Словно она перед ними в чём-то провинилась и не была достойна даже прощения.
Быстро отойдя от бокового окна, скорым шагом пошла в класс.
Сказала девчонкам, чтоб теперь вели себя потише – директор вернулась. Сама же, взяв в руки кисть, стала что-то докрашивать в углу.
Через несколько минут окликнули:
– Риманс, к директору!
Положив кисть на край банки и сняв с рук перчатки, с замершим сердцем пошла по узкому проходу между расставленных по бокам парт, слыша ехидные перешёптывания примерных интеллигентных отличниц:
– Зачем это её к директору вызвали?
– Что теперь вытворила?
– Ишь, идёт, глазки свои бутылочные потупила – сама невинность… Святая прям…
– И с кем теперь её застукали: с Гошей, Нурланом или с Толиком Ахметовым?
– Ой-ой, спинка прямая, животик подобран, попка оттопырена – прынцесса чистая!
– Хи-хи-хи… Бу-бу-бу… Шу-шу-шу…
Закрыв за собой дверь, уже не слышала злыдней и дальнейших высокоинтеллектуальных разговоров. Постояла, вздохнула и пошла по коридору к кабинету «Учительская», от визита в который ничего хорошего не ждала.
Подойдя к массивной двери, за которой её ожидали, замешкалась, оглядывая себя в поисках беспорядка в одежде, поправляя цветную косыночку, прикрывающую волосы от капель краски, протирая лицо носовым платком.
Не успела его положить в кармашек брючек обратно, как дверь распахнулась, и разъярённая Рая налетела на девушку! Оттолкнув с дороги, прошипела обычную гадость в её сторону и, сильно впечатывая каблуки в старый деревянный пол коридора, скорым шагом пошла прочь в сторону выхода. От грузной женской фигуры исходили ощутимые волны ненависти и злобы, раздражение так и сквозило в напряжённых плечах и шее, в сильном размахе рук, в широком шаге и стремительных порывистых движениях.
«Так-так, понятно: опять была свара», – грустно подумала Мари. Вдруг сообразила, что стоит перед распахнутой дверью в учительскую, а директор удивлённо смотрит на ученицу буквально с открытым ртом! Спохватившись, что не поздоровалась с мамой одноклассника, да ещё на глазах Лёпы, прокричала вслед удаляющейся фигуры:
– Здравствуйте, Рая Анисимовна! – не сдержав характер и длинный язык, прибавила. – Рада была повидать Вас!
Повернулась к директору, как ни в чём не бывало, спросила смиренным тоном:
– Вызывали, Лариса Леонидовна?
Едва успела прикусить ершистый язычок на отчестве, и не сказав Леопардовна!
Танеевская задумчиво продолжала смотреть на ученицу, обдумывая какую-то свою мысль и не находя слов, чтобы начать нелёгкий разговор. Очнувшись, скосила взгляд к окну, кивнула головой в сторону улицы, по которой уже широко шагала Рая.
– Что я видела? Не поняла. Что это было?
Девушку разобрал смех, сообразив, что директриса и не слышала их с Раисой, задумавшись о своём. Изобразила на лице невинную мину.
– Это у Вас надо спросить, что за разговор был с Раисой? Почему она опять «писает кипятком»? Ой, простите! – смешалась, матюгнувшись в уме, прикусив несносный язык, поняв, что сказала лишнее. – Вы меня вызывали…
– Да, заходи и прикрой дверь, пожалуйста, Марина… – задумчиво глядя, медлила и тянула время. – Не знаю, с чего и начать наш разговор…
– И не надо! – нетерпеливо перебила, вдруг по лицу догадавшись, что она пытается сказать. – Не волнуйтесь, Лариса Леонидовна. Больше не стану отвлекать драгоценного сыночка Раи Анисимовны от учёбы. Можете ей передать: золотая медаль будет. Он абсолютно свободен от меня! Как птица! – выкрикнула речитативом.
Тут же вылетела из кабинета и крепко захлопнула за собой многострадальную дубовую дверь.
Так и не выслушав доводов и аргументов взрослой и опытной директрисы, помчалась по коридору, кипя от возмущения:
«Как мне всё это надоело! Сколько можно гнобить и унижать? Ходить в школу, “заводить” на скандал Лёпу, позорить сына и меня? Нет, уехать, и немедленно!»
Мысли метались и сталкивались, больно били в черепную коробку, разрывали, провоцировали сильную головную боль.
Вбежав в класс, растянула до отказа улыбку.
– А не пора ли обедать? Есть хочу!
Пока все недоуменно стояли с раскрытыми ртами – ожидали другого результата, прошла в уголок и принялась докрашивать.
Ритки и Сонюшка, уже вернувшаяся от отца, быстро сообразили, что Марине срочно требуется «дымовая завеса», и подхватили идею.
– А ведь верно, время-то уже обеденное.
– Да и я хочу есть! Давно пора!
– А нам там что-нибудь от мальчишек осталось?
Наперебой заговорили, заметались с партами, составляя их в подобие обеденного стола, стали таскать с подоконников свёртки, бутылки, стаканы.
Постепенно в суету включились девчонки-отличницы и отвлеклись от Риманс, дав ей невольно время справиться с лицом и нервами. Кто-то побежал звать к столу проголодавшихся работников с крыши.
К Мари подошла Соня с беззаботной улыбкой на бледных губах. Не переставая улыбаться, смотрела на всех и всё тоскливыми, помертвевшими, пустыми глазами.
– Мариш, на счёт Жоры Лёпа вызывала? Опять? – возмущённо покосилась на дверь класса. – Вот привязались! Просто со свету сживают!.. – вздохнула печально. – Сказала б, что давно не с Жориком, а с Сергеем. Что у него другая пассия имеется…
Почти не слышала подругу, ещё кипя негодованием. Взяла с трудом эмоции под контроль. Встала, пошла к столу с Соней, намереваясь за едой забыть неприятный инцидент. «Заесть».
Сели обедать, не дожидаясь парней.
Они приходили на короткое время, быстро перекусывали, опрокидывали банку прохладного питья и тут же возвращались к работе. Всем хотелось побыстрее закончить проклятую крышу.
Под самый конец трапезы пришли Гизар и Жорик.
Пообедав, сняли рубашки, обнажившись до пояса, и попросили девушек «ободрать» сползающую кожу с обгоревших частей спины.
Убрав остатки пиршества с парт, составили в два «хирургических» стола, куда и положили парней лицами вниз.
Одна группа девчонок занялась операцией за дальним столом, колдуя над Гизаром.
На ближний стол от входной двери уложили Жору.
Кропотливая работа сгрудила девушек вокруг мужских спин, и на пол класса вскоре стали падать длинные влажные лоскуты тоненькой кожи, осторожно снимаемой с пострадавших участков.
Для облегчения работы над трудными частями пришлось залезть на «столы» и сесть на попы мальчишек под всеобщие смущённые смешки.
На выпуклости Гизара села Рита Лебедева, сказав, что вовсе не стесняется соседа и друга.
На Жорика с замиранием сердца опустилась его нынешняя пассия Геля и с благоговением влюблённой стала тоненькими пальчиками снимать самые нежные лоскутки, кокетливо сдувая их с музыкальных подушечек пальцев.
Остальные девушки опустились на колени вокруг столов и, помогая снимать, дули воздухом на только что освободившиеся участки, остужая и подсушивая.
Процедура была настолько приятна для парней, что они мурлыкали от удовольствия, пока… не уснули.
Вдруг дубовая дверь класса распахнулась, с силой ударившись о косяк.
Старые стены буквально содрогнулись!
– Риманс!.. Совсем обнаглела?! Стыд потеряла? Сидит на Жоре верхом при всех, не стесняясь! – Танеевская, находясь вне себя, орала, став такой же пунцовой, как и её знаменитое алое платье из джерси. – Ты ещё любовью с ним займись прямо здесь, в школе!
Девчонки ошалело смотрели на Лёпу, ничего не понимая.
Парни, успев уснуть, с трудом продирали глаза, недоуменно оглядываясь на крики.
Рита смотрела на директрису, поставив руки в бока и саркастически презрительно улыбаясь прямо в лицо.
Геля, продолжая сидеть на попе Жоры, замерла с кусочком кожи в руках, испуганно смотрела на неистовствующую фурию, в которую превратилась интеллигентная уважаемая женщина.
Никто ничего не понимал, только Мари сообразила: «Рая возвращалась и довела-таки Ларису до белого каления, – тяжело вздохнула. – Опять война, опять на амбразуру…» Встала из-за парт с колен во весь рост, возвышаясь теперь над всеми: лежащими мальчишками, изумлённо хлопающими глазами, и перепуганными девушками, сидящими на коленях в полном оцепенении.
– Я здесь, Лариса Леонидовна.
Сняла платок с головы, резким движением головы разрушила гладкую причёску с высоким пучком, заставив волосы, когда-то ставшие камнем преткновения в их с Лёпой отношениях, рассыпаться по плечам дымной платиновой волной, волнистой и блестящей, прекрасной и редкостной. Гордо вскинув голову: «Пропадать, так с музыкой!», посмотрела открыто, с отчаянным вызовом, в ошарашенное лицо директрисы.
Совершенно выбитая из колеи женщина смотрела непонимающими глазами то на Риманс, то на Гелю, продолжающую держать кожу в пальчиках и уже дрожащую от страха, и, вероятно, никак не могла сложить две картинки в мозгу.
И тут Марине стало до конца понятно, что же произошло на самом деле.
«Танеевская намеревалась, прежде чем зайти в класс, поймать меня с Жоркой с поличным. Видимо, не найдя его на крыше среди ребят, решила, что он со мной здесь, и для этого заглянула в дверную скважину замка класса. На ближнем столе заметила лежащего Жору, а на его попе меня, Риманс.
Только сейчас сообразила, покосившись на одноклассницу, что у них с Гелей похожие треники и косынки, да и стати почти одинаковые!
– Лёпа приняла Гальскую за меня! Вот, что её “подорвало на мине”! Так оскандалиться… Конец всему и всем…»
Стремительно обойдя вокруг парт, быстро подошла к Ларисе, властным движением сильной, взрослой, неженской руки вывела в коридор и с треском захлопнула дверь.
Директриса всё ещё находилась в трансе от недоумения, подчинилась безоговорочно.
Дав ей немного времени прийти в себя, девушка пристально смотрела в пунцовое лицо стареющей, подурневшей, уставшей, окончательно запутавшейся женщины.
«Желая увидеть, что хотела, приняла увиденное за желаемую действительность, – стало жаль её, но прекрасно понимала всю сложность ситуации. – Так не может дальше продолжаться. Пришла пора “рубить канаты”. Если б ни визит Раи, Лара бы не сорвалась. Теперь ничего не исправить: я, Марина Риманс, стала её личным “врагом номер один” на всю жизнь! Лёпа просто не простит мне такого конфуза и позора! Съест и не подавится…»
– Лариса Леонидовна, Вы меня хорошо слышите?
Посмотрела прямо в серые глаза с сильно покрасневшими белками, отчего педагог вздрогнула, нервно дёрнувшись всем телом.
– Я, Марина Риманс, здесь. Там, в классе – Гелена Гальская. Она помогает снимать сгоревшую кожу со спины Жоры. Он сам её об этом попросил, – говорила ровно, монотонно и медленно, чтобы до женщины, в конце концов, дошло, что же она всё-таки видела. – Вам уже лучше?
Лара странно моргнула, словно только что проснулась.
– Что, опять Рая нажаловалась на меня? Напрасно. У неё нет повода для подозрений, клянусь. Ни малейшего. И не будет.
Слушая спокойный ровный голос ученицы, Танеевская начала с ужасом понимать, что сейчас, на глазах почти всего девятого класса, оскандалилась самым вульгарным способом – закатила сущую истерику! А виновата в этом Риманс. Как всегда. Только она. Её вечное проклятие и несмываемый позор отныне. Сильно покраснев от ярости, сжала губы в ниточку, пытаясь что-то сказать негодяйке с такими зелёными и вызывающе красивыми глазищами, от которых потерял покой даже её муж Слава! Многое вертелось на языке, но понимала – за дверью десяток пар ушей и острых языков – вмиг разнесут новость по селу!
– Я Вам в учительской уже сказала: не нужен мне Жорик Сироткин. Даром. Он давно с Гелей, а не со мной. Я тоже не свободна. Чувства взаимны. Всё серьёзно, – тихо договорила Мари.
Не поверив ни на гран, Лариса, «потеряв» лицо и воспитание, «закусила удила», взбеленилась, ослепнув и оглохнув от ненависти и ревности, и уже нисколько не заботилась, услышит ли её слова ещё кто-нибудь, кроме гадкой ненавистной девчонки. Уязвлённое самолюбие сыграло злую шутку с опытным педагогом и крепким психологом, потомственной интеллигенткой и редкостной интеллектуалкой, превратив её в банальную глупую базарную бабу-торговку с семечками.
– Лгунья! Тебе не удастся меня заговорить и заморочить голову! Не на ту нарвалась! – завелась с полуоборота. – Думаешь, самая умная? Что ты всё предусмотрела? Да я же не слепая! Поумнее и постарше тебя, уж точно! Ты отличный конспиратор и великая лицемерка – мне это давно известно. Да вот только Жорик твой простак! Куда бы ты ни пошла – его глаза идут за тобой! Тебя нет в школе – от него нет толку на уроках: весь в раздрае и в мыслях о тебе! Как только ты появляешься – он весь цветёт, как маков цвет, от счастья! – охрипла от гнева и стала говорить чужим страшным голосом. – Нееет, я костьми лягу, а не дам тебе испортить ему золотую медаль! И не смотри на меня так невинно! Ты не устоишь перед ним и, рано или поздно, сдашься на милость победителя. Я не позволю вам опозорить честь школы!..
От злости у женщины полностью сорвался голос, и она уже прошипела, как старая кошка:
– Даже не надейся сдать выпускные экзамены! Я «завалю» тебя с превеликим удовольствием! – не владела собой, обезумев совершенно. – Окончишь школу с «белым билетом»! Запомни: будешь учиться в десятом классе зря!
Резко отвернувшись, пошла по длинному пустому полутёмному коридору школы, негодующе стуча высоченными шпильками красных кожаных туфелек импортного производства, которым завидовали все женщины села.
Каблуки стучали всё громче и громче, и их стук начал отзываться в бешено стучащем сердце Марины, сбивая ритм, вызывая самую настоящую сердечную боль в левой части грудины, перехватывая дыхание кардиоспазмом, мутя сознание.
…Последним усилием воли и восставшей в душе польской гордости взяла себя в руки. Стала дышать глубоко и ровно.
«Бейся! Бейся, негодное! Не сметь останавливаться! Я ещё хочу пожить и порадоваться этой жизни. Похозяйничать в ней, всем чертям назло! Ха! Ешче Польска не сгинела! Я выживу всему вопреки! Вас всех переживу!
Заставила себя дышать, а сердце через силу гнать кровь по слишком тонким нитевидным сосудам, что так часто подводили в критические минуты. Приказывала, крича в уме:
– Не сметь падать в обморок, пани! Держаться! Жить!»
Справившись с дурнотой, выпрямилась, расправила плечи, упрямо посмотрела вслед удаляющейся фигуре.
– Что ж, спасибо, что предупредили. По крайней мере, честно поступили и не держали больше камня за пазухой, – шептала, не сводя взгляда с деревянной спины женщины. – Хоть в этом Вы, Лариса Леопардовна, лучше Вашей закадычной подруги. Благодарю за сведения! Низкий Вам поклон!
Голова горела огнём от избытка мыслей, нахлынувших после столь «задушевной» беседы.
– Не собиралась оставаться в школе, не волнуйтесь. Без Ваших «милых» подсказок решила: уеду. Вы лишь поставили жирную точку на решении и дали Ваше Царское позволение на моё удаление.
Думы становились глуше и глуше – стук директорских каблучков полностью заслонил их своей музыкальной темой: «Тук-тук-тук-тук, туки-тук-туки-тук…» Она звучала не только в голове, а стала отражаться от пола коридора, биться эхом между стен, врывалась в открытые двери классов и металась там до тех пор, пока не вылетала в распахнутые окна, открытые для просушки после окраски. Вылетев, летела дальше, пока не растворялась звуками пения птиц и шелестом листьев на деревьях, посаженных учениками вокруг школы, которая с этой минуты стала для Марины абсолютно чужой.
Эта стычка оказалась последней каплей. Она переполнила чашу терпения.
Не возвращаясь в класс, девушка пошла из школы, ничего не видя перед собой и ничего не слыша вокруг.
Сзади что-то происходило, кто-то окликал, что-то кричал, но её уже не было здесь.
– …Постой! Да остановись ты!.. – Нурлан сильно и больно схватил за плечи, резко развернул, как куклу! – Что там произошло? Кто так сильно кричал? На тебя?..
Видя отсутствующий помертвевший взгляд, отчаявшись, встряхнул любимую, как грушу!
– Очнись же!
Заметив, что смогла кое-как сфокусировать взгляд на его лице, немного ослабил хватку сильных смуглых рук.
– Чего хотела Лёпа?
Тревожно смотрел в расширенные, огромные, бездонные, чужие глаза, бело-синее лицо, неживые, словно бескровные губы.
– Я убью её! – взвился.
Когда понял, что и эти слова не возымели действия, в исступлении притянул в объятия, начхав на возможных свидетелей. Обнимал с любовью, овевая каменное мраморное личико ароматом прокалённой на яростном азиатском солнце рубашки, пропитанной мальчишечьим потом, далёким запахом сухого барбариса, из которого девочка сварила вчера морс – узнал от Сони. И ещё горячим телом и чем-то таким, отчего сжался её желудок, сведя мышцы в жёсткий ком, вызвав головокружение и туман перед глазами.
Качнулась, невольно схватившись за ткань пальчиками.
– Мариш, это из-за меня? Она узнала про нас?
Трепетал, держа в руках тонкие плечики, касался дрожащими губами, ледяного в такую жару, лба девушки.
– Машук! Говори! Ответь хоть что-нибудь… Не молчи, моя…
Резко вскинула на него строгие глаза, не дав договорить.
«Не хочу это слышать! И без слов ясно: влюблён с детства. Теперь на грани. Если сейчас признается в любви, сорвёмся и падём в такую пропасть, что не сможем оттуда выбраться без смертельных обоюдных ран! Не любовь у нас, а безумие! Затмение мозгов, дикое чувственное наваждение! Морок! Поубиваем друг друга!
Держала цепко взглядом, парализуя его волю, продолжала думать:
– Пора не только уезжать, а отпустить душу и сердце того, кто сию минуту готов убить любого, причиняющего мне боль. Остановиться и остановить. Не хватало ему чужой крови на руках и совести! Предел. Со своей бедой справлюсь. Не стоит мучить ещё одну человеческую душу рядом. Я – бедоносица. Нельзя приносить такое “приданое”, кому бы то ни было. Даже заклятому врагу. Поняла сейчас. Мама Масика права: моя судьба – одиночество. Схима».
Сжав волю через крик, решилась на разрыв.
– …Что? Прости, у меня так болит голова!..
Сделала растерянное и удивлённое лицо, глядела ясными невинными глазками. Подумала: «Права Лёпа – я отменная лицедейка. Пора в актрисы – не прогадаю. Моё истинное призвание».
– Соображаю что-то плохо. Надышалась краски, наверное. Ты сказал, что кричали? – потерянно похлопала ресницами. – Даже не слышала. Отпросилась с практики домой, – состроив усталую и больную мину. – Не волнуйся, я в порядке, – заставила себя улыбнуться немного. – Возвращайся, а то тебя будут ругать. Крыша ждёт!
Отодвинулась от недоумевающего, возмущённого, ни на йоту не верящего ей парня, закончила представление.
– Спасибо, что переживаешь, но тебе лучше идти. Пока, Нурлан! Я пойду домой. Прилягу. Прощай.
Вырвавшись из любимых рук, пошла прочь быстрым шагом, волоча по пыли конец косынки. Не видела, не замечала ничего вокруг из-за хлынувших из глаз слёз.
«Прощай, Нурка! Не ругай меня. Так будет лучше для нас всех. Не ищи, родной, умоляю! Не смогу оторваться, если обнимешь».
Пройдя длинный путь по широкой и ровной тенистой аллее Центральной улицы, оглянулась незаметно через плечо: на углу школьного участка всё ещё стоял Нура. Обняв рукой толстый ствол осокоря, прислонив голову к шершавой коре, с грустью смотрел ей вслед, словно чего-то ожидая.
«Не вернусь. Не позову. Бросишь и поедешь со мной на край света. Нет, любимый. Ты старший мужчина в семье, должен быть с женщинами дома, стать главой и опорой – закон. Довольно мучить, лети налегке. Забудь меня быстрее, пожалуйста. Счастья тебе, моя облепиховая любовь! Вторая половинка. Душа… Кровь… – в голос рыдала, стиснув зубы в отчаянии.
Делая последний шаг в свой переулок, махнула на прощанье косынкой и скрылась за деревьями.
– Вот и всё. Попрощалась окончательно. Соберись, девочка. Теперь ты свободна. Что дальше? Космос и пустота. Забвение. Сиротство. Смерти прошу, боженька… Нет, и этого нельзя. Узнает, последует тут же, и грех не удержит. Придётся жить, через крик и муку, через не хочу, обманывая саму смерть! Что ж, потягаемся, “курносая”… Поборемся… Поиграем. Предупреждаю: я трудная мишень, лёгкой победы не жди…»
…Через три дня, 21 июня 1980-го года, её нога коснулась бетонной посадочной полосы аэропорта «Домодедово».
«Москва, я вернулась, как и обещала прошлый год! Здравствуй! Ты меня звала, я приехала! – подумала радостно.
Направилась к терминалу прибытия, где маячила фигура Ванды. Гордо подняла осунувшееся личико к неяркому солнцу России, продолжая мысленно подводить итог жизни.
– Вот и следующая ступень. Неведомый отрезок пути. Новая страница. С чистого листа. Что судьба напишет? Какими чернилами? Какого цвета будут: розового, серого, чёрного или красного? Сколько листов заполнит, ведя по стезе жизненных испытаний? Всё равно. Какие бы ни были, они точно будут счастливее и радостнее, чем те, которые пока не в силах даже перечитать. Всему своё время, пани Марыся. В добрый путь».
КОНЕЦ.
2006 год, июнь. Продолжение следует (Послесловие к роману «Отдалённые последствия».).
Февраль 2013 г.
http://www.proza.ru/2016/09/21/2290