«Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!» (Петрарка)
Жанна Шлом – так звали юношескую любовь Сергея.
Они встретились на Дне рождения его сокурсницы, куда она пришла со своим бой-френдом. В первое же мгновение он был пленен ее изысканной грациозностью. Не понимая, откуда могла появиться здесь, среди обычных девушек эта девочка-фея, и вообще ничего не понимая, Сергей не находил объяснений своим столь стихийно нахлынувшим чувствам. С тех пор он жил одной мечтой – быть рядом с ней всегда.
Жанна – нежная красавица из интеллигентной еврейской семьи являла собой воплощенный «гений чистой красоты». Сергей был убежден, что все самые прекрасные стихи от Петрарки до наших дней о любви воспевали именно ее ангельские уста и речи неземные, ланиты нежные и локоны смоляные, походку легкую и стройный стан. Отдельной поэмы конечно же были достойны обволакивающие бархатным взглядом из-под блестящих густых ресниц ее глаза-черешни. Читая строчки стихов про перси, он, робея, даже боялся представить себе, насколько они обворожительны.
Она была моложе его на три года. В свои восемнадцать совсем ребенок, чистый милый непосредственный, она была простодушна и жизнерадостна. Сексуальность ее была так естественна и ненавязчива, что любая мелочь, например, в виде случайно расстегнутой верхней пуговки на блузке, приоткрывающей более обычного прозрачную кожу на шее, родинку над ключицей, сводили его с ума. Возвышенная, утонченная, она казалась нереальной недосягаемой случайной гостьей на Земле.
Но прошло время, судьба оказалась благосклонна к смертельно влюбленному Сергею.
Они поженились, и любовь начала приобретать более земные очертания, выраженные, в первую очередь, в ее округлившемся животике в положенный срок после свадьбы, потяжелевшей походке. В ее обычных земных потребностях было столько очарования, что он влюблялся в свою жену с новой и новой страстью. Она была обворожительна, когда ела, одевалась, причесывалась, пудрила носик, мерила перед зеркалом обновку, которыми он без счета заваливал ее.
Шел одна тысяча девятьсот девяносто второй год.
Семья Шлом, включая родителей Жанны и двух ее братьев-близнецов, которых по домашнему смешно звали Кока и Вока, к тому времени, соблазнившись раем на Земле, уехала на свою историческую родину, в Израиль. Жанна грустила, часами разглядывая семейные фотографии. И тогда он любил утешать ее – плачущую, тоскующую уединенными вечерами, наполняя их ласками, поцелуями, постепенно разжигая в жене нешуточную страсть. И как же ему нравилось, когда она сама, измученная ласками, раскрывалась ему навстречу, моля близости. Тогда он полностью растворялся в ней и был счастлив.
Роды прошли в его присутствии в лучшей клинике города на удивление легко и гармонично. И уже маленькая Сонечка, скорчив в смешной гримасе крошечные губки в поисках материнской груди, приятной невесомостью согревала его.
Сразу и навсегда он прирос к этой малышке всеми своими клеточками сознания, пророс всем сердцем без остатка. До года она и спала вместе с ними. И Сергей иногда сам спросонья не понимал, кто из них, он или Жанна дает грудь сладко сосущей дочке. Никакие часы кормления, конечно, не выдерживались. Сонечка получала все по первому требованию.
Жизнь семьи Шлом в Израиле оказалась далеко не такой сказочной. К изматывающей жаре прибавилась бесконечность разочарований и стрессов. По приезде репатриантов атаковали всевозможные маклеры, предлагая, как выяснилось позже, весьма сомнительные услуги. Привыкшие к доверию советские до мозга костей граждане в результате всевозможных афер лишались всех денег, выделенных государством на обустройство.
Так произошло и со Шлом. Гнилое нутро капитализма, бесконечные безрезультатные хождения по конторам, добивали. Но последний удар был таким сокрушительным, что отец семьи слег с сердечным приступом. Мальчишек–близнецов избили в школе одноклассники, когда они отказались снять штаны и продемонстрировать всем обрезание, которое по еврейским традициям делалось при рождении всем мальчикам.
- Они называли нас грязными вонючими русскими свиньями, - рыдали дети.
- Надо уезжать обратно, в Россию, - в отчаянии решила мать.
- Циля, - с горечью слабо возразил ей отец, - ты забыла, что там их дразнили жидами и тоже били. Мы везде чужие.
Софи было тогда всего полтора года, когда внезапное известие о тяжелой болезни тестя разрушило их идиллию. Жанна вынуждена была уехать. Сергей надеялся, что они разлучаются на время, а оказалось навсегда.
Болезнь отступила, кризис миновал, тесть пошел на поправку, а она почему-то все тянула с возвращением в Петербург. Сергей потерял покой, по нескольку раз в день звонил в Израиль. Ночами, давя тоску, много курил. Наконец, не выдержал, и, оставив дочь на попечение опытной няни, ринулся в Тверию – город, в котором жила семья Шлом.
Действительность сразила своей определенностью и непоправимостью. Его и только его Жанночка безумно влюбилась в лечащего врача своего отца. Сергей видел своими глазами, как она трепетала только при одном взгляде на огромные, густо заросшие волосатые руки знойного марокканского мачо, и ни о чем не желала слышать. Даже Софи интересовала ее теперь совсем мало.
Он боролся. Убеждал родителей Жанны переехать обратно. Их бедственное положение ужасало. Но они отказались. Годы антисемитизма в Советском Союзе оставили в их душах неизгладимый след.
- Всю жизнь я страдал от того, что не родился русским, - с горькой усмешкой сказал отец, - и вот наконец-то стал русским. Дайте мне хоть умереть русским!
Сергей уехал ни с чем.
Предательство он пережил тяжело. И до сих пор не простил ее, ни разу не пытаясь даже увидеться.
Только малышка спасла его тогда от пропасти небытия. Только ради нее он решил во что бы то ни стало жить, сжимая себя в тисках необходимости.
После этого за много лет Сергей ни разу не виделся с Жанной. Она, приезжая в Россию раз или два раза за год, останавливалась в гостинице, и туда в сопровождении воспитательницы ей привозили на свидание дочь. Все ее просьбы забрать Сонечку в Израиль погостить, решительно отклонялись.
Он возненавидел эту страну, укравшую его любовь.
И вот теперь его любимица-дочь была уже в том самом возрасте своей матери, когда Сергей впервые увидел и влюбился в нее. София - его прелестница неожиданно расцвела, распустилась словно дивный роскошный цветок, напоминая ему жену, и в то же время совсем не похожая на нее. Дочь, а Сергей был стопроцентно в этом уверен, являлась продолжением его, своего отца, лучшей частью его плоти и крови.