О том, как баба Мария отучала деда Андрея от пристрастия к алкоголю и о том, что из этого вышло.
Давно это было – ещё когда хутор наш многолюдствовал, а в каждом дворе доились коровы и козы. Жили с нами по соседству дед Андрей и баба Мария. Я почему говорю «жили»? Померли они давно уж. Не переехали, не уехали, а просто засеяли своими костями хуторскую землю и всё.
Крепко любил дед Андрей выпить. Иной раз неприкосновенный бабкин запас осушал, за что и получал частенько от супруги своей за воинские заслуги. Ничего – говорил он мне каждый раз после очередной схватки – я вон до Берлина дошёл, и не такое знавал. Дальше сыпались многочисленные фронтовые истории и случаи из жизни многогрешного раба Божьего Андрея.
Всё он мне рассказывал. Я ведь единственным его спутником был, разумеется, кроме коров, на лесных тропинках. Часто было так, что солнце ещё не взойдёт как следует, а я уже гоняюсь за Зорькой, Белухой – сейчас и не припомню всех прозвищ. Деду – помощь, а мне – невиданный детский опыт пастуха и командира над всем рогатым стадом.
Обойдём с ним все сочные места хуторского леса, а перед обратной дорогой сядем, отдохнём, дед Андрей выпьет, закусит, сверху пару таблеток валидола – вместо конфет он их поглощал – сладкие, дескать, мятные – любил он всё на себе испытывать сразу и бесповоротно. Бывало, прослышит где-то, что моча собственная весьма полезна для здоровья и ну пойдёт умываться ею, обтираться, пить и мне того же желать. А иногда говорил так: «вся трава, Сашек, ранней весной пригодна человеку в пищу». Надо полагать, что и этот опыт старику не был чужд.
В один из дней, во время отдыха на лесной поляне дед Андрей и поведал мне эту историю.
Решил он как-то развернуть подпольную деятельность, направленную против бабкиной монополии на самогоноварение. Пора, мол, настало время суверенным становиться в данном вопросе. Так и говорил: «суверенным». Самогон, конечно же, сложно в полевых условиях, да так, чтоб баба Мария не заметила, варить. Посему было среди него принято («Среди него» – тоже его выраженьице) единогласное решение остановиться на виноделии. Нашёл он в сарае пару старых бутылей и организовал собственный винзавод подальше от бабкиных глаз – у ставка, значит, в камышах. Смотрит баба Мария – самогон цел, а дед пьян в дрезину. Обыскала его всего, ощупала, залазила даже в те места, куда лет двадцать уже не хаживала её рука, собрала паутину в штанах деда, а искомого не обнаружила. Оставила его в этот раз, но неладное заподозрила, хоть и в разведке не служила. Перепробовала бабка весь свой самогон в подвале – были ведь случаи грубой подмены. Гости, бывало, придут, бабка с банки разольёт по рюмкам, а оказывается, что и не самогон то вовсе, а вода обнаковенная. Баба Мария за кочергу, а деда и след уж простыл.
В этот раз самогон на месте. Да и где ему быть то? Все входы и выходы в погреб ею же и зашифрованы с самого того случая.
Положила баба Мария с того дня следить за дедом – будто другой работы у неё не было – вставлял мой рассказчик. Долго выхаживала, пока, наконец, не нашла окаянную вражескую базу. Вылила в ставок: рыбе на радость, деду на беду. Но наш Варяг всё не сдавался до тех пор, пока бабка не нашла вторую вражескую базу в самом дальнем углу огорода. База была вкопана на две трети в землю, а Варяг, как было видно, заправлялся через трубочку. Лень было бабке откапывать бутыль – засыпала землёй вожделенную влагу, что и послужило началом, как ей показалось, капитуляции вражеского флота.
Плохи дела, подумал дед, разведка у бабки хорошо налажена, нюх опытный, все фарватеры знает. Так, мол, войну не ведут, надобно хитрость партизанскую применить.
Кумекал кумекал дед, да и придумал. Воспользовавшись бабкиным отсутствием, нагрузил бутыль виноградом, сахаром и плавно опустил сию вражескую мину в самую жижу нужника, горлышко только на поверхности осталось, а трубочку под самый вырез прикрепил так, что во мраке и не разглядеть. Да и кто смотреть туда будет – не клозет, поди, ландОнский (это Лондон по евойному).
«Пойду до ветру схожу» – это значит дед решил ударить в тыл вражеским соединениям. Достанет трубочку, заправится, и день удался.
Не поймёт бабка, где в её обороне брешь приключилась. Заново диспозиции уточнять: самогон на месте, неприятельские гнёзда разорены, а враг пьян, хоть и в окружении. Отчаялась, было совсем баба Мария, решила допрос с пристрастием устроить. Понял тут дед, что уж, коль такое примитивное оружие пущено в ход как допрос, то, стало быть, средств противодействия совсем не осталось у старухи. Расслабился на радостях да с бдительностью и поссорился. Стал вояка частенько хаживать «до ветру», прикладываться к заветной трубочке то. Подметил это враг.
– Статистику она, что ли, свою вела, не возьму в толк ни как, пожав плечами, снова вставил старик, кривя своим морщинистым лицом. Вышло ведь всё равно по ейному, продолжал он. Не знаю когда и при каких обстоятельствах, но только подметила она этот мой променад. Вот до сего дня о последствиях не могу забыть, горечь, прямо таки, на языке, осадок. Нашла моя кикимора глубинную бомбу в нужнике. Понятное дело, никто доставать её не стал – побрезговала вражеским оружием то. Взяла кирпичину и пульнула вниз, обезвредив последний мой аргумент в борьбе с монополией. А главное, не объявила старуха моя о своейной победе над злейшим врагом, не сказала о разбитом бутыле, что поджидал меня в найнепригляднейшем из всех мест хутора. В тот же день я и капитулировал. Зашёл по нужде, а на последок пригубить из трубочки решил, взалкал, так сказать. Ну и хлебнул горя, что скопилось во мраке неприглядном. «Гавно через соломинку» – это обо мне, Сашек. Вот так то. Проучила меня бабка моя. А я теперь строго под выдачу, с её разрешения да с её запасу, так оно надёжнее, здоровей будет. А войну я проиграл, признаю.
Много ещё историй рассказал мне дед Андрей о своих со старухой приключениях, всего и не вспомню теперь. Пусто без них в хуторе, ушли друг за дружкой. Теперь с нами соседствуют их дети, но о них в следующий раз.