Он так на меня орал, что сначала перемкнуло горло, потом темная пелена спустилась на глаза, потом появился шум в ушах и голове, независимый от крика, а изнутри. Правильнее всего и проще было встать и уйти. Я даже встала. Но не ушла. Знала, что тогда уже больше не вернусь, и вдруг стало жутко жалко все это терять. Я промолчала, вернее, проревела, пока он не успокоился, но в глаза не смотрел. Не от стыда, а от злости.
Во-первых, я опоздала, как обычно, минут на пятнадцать. До этого сходило, но не сегодня. Опоздала потому, что по его просьбе забирала чертежи у Сашки, который, мягко говоря, не пришел вовремя на встречу со мной. Потом я решила после работы зайти домой переодеться, все-таки еду на свидание. Потом захотела перенакраситься. Потом транспорт подвел, авария на перекрестке. А потом… Я забыла чертежи дома. Самое ужасное получилось, когда я сказала, что опоздала, потому, что ждала Сашку. То есть свалила свою нерадивость на другого человека, но он в это время еще не знал про чертежи. Но когда узнал, превзошел себя! Конечно, если бы я не переоделась, не перенакрасилась, зато привезла чертежи, наверное, все было бы просто замечательно, но где-то перелилась последняя капля терпения, и он сорвался. Человек этот замечательный, интеллигентный, вежливый, культурный. Такой реакции от него ожидать немыслимо.
В этой ситуации очень тяжело продолжать вечер. Но мы не поссорились. Про работу говорить было крайне опасно. Стали обсуждать войну в Югославии. Правда, не пришли к консенсусу. Мне было катастрофически жалко солнечную и радостную страну, в которой посчастливилось побывать до войны. Прямо плакать хотелось, когда представляла, как там бомбят мосты. Мосты соединяют людей. Стены разъединяют. Он выражал свое мнение, сводившееся к чему-то для меня непонятному и сложному, связанному с национальной и религиозной рознью. Разговор плавно или внезапно, теперь уж и не важно, перешел на обсуждение иностранных фильмов. Я в основном слушала, так было безопаснее в этой ситуации, иногда что-то ради приличия вставляла, наверное, про Роберта Де Ниро или Катрин Денев, или Николсона. Кстати, для полноты картины, чем-то он был очень похож на Де Ниро.
До моего дома шли пешком, минут сорок неспешной ходьбы. Разговаривали о прочитанном в «Иностранке». Мне полюбился Пол Теру. Ему - Миссима, «Золотой Храм». Договорились обменяться журналами, в целях экономии. Все равно потом все журналы хранились у меня. Когда мы дошли до подъезда, я попросила его подождать пять минут и вынесла забытые чертежи.
Дома я достала из сумочки шоколадку. Его непременный маленький презент - шоколадка, букетик, книжка. Чайник закипал, сквозь прозрачные стенки было видно, как со дна постепенно разворачивалась и поднималась буря. Множество мельчайших пузырьков создавали водоворот, переходящий в шторм. Я отломила от шоколадки три кубика. Он был очень твердый и вкусный. «36 граммов шоколада», - мысленно подсчитала я употребленное сладкое.
-А-а-а, пируешь! - застала меня на месте преступления вроде уже уснувшая, но нечаянно мной разбуженная, маленькая дочка.