2.
На наших почти ежевечерних посиделках у костра звучали песни под аккорды гитары Аркадия. «Сыра-ая тяжесть в сапога-ах…» – запевает кто-то, «…вода-а на карабине…» – подхватывают все. Я слов ещё не знаю, но тоже пытаюсь подпевать: «…кругом тайга, одна тайга, а мы-ы посередине…». Рафаэлю нравится залихватское – про санитарку-звать Тамарка, про какие-то студебеккеры, невелика философия этой песни, и поют почему-то одни мужчины, вернее, не поют, а орут. Орут так, будто под крепким «градусом». Я не оговорилась с этим «будто». Годы спустя, мне довелось быть в одной компании с «особой», посвятившей много лет геологии Северного Урала. Разговорились. Не поверив моим словам о трезвости моих друзей-геологов, она сказала:
– Уж я-то знаю, много лет отработала в геологии! Там нет, и быть не может трезвости. Ведь кто идёт в геологию? Кому больше некуда приткнуться. Дети геологов, или горняков. Наверное, тебе не надо говорить, как пьют горняки, как «гудят» в шахтёрских посёлках? И уволить нельзя. Всех не уволишь. Рабсила на вес золота. А геологи, как правило, люди, рвущиеся к свободе, не согласные с цивилизованным миром, бегущие от него. Я по-прежнему дружу со многими геологами, с которыми довелось делить невзгоды дикой жизни, и не знаю ни одного трезвенника. И мне жаль их жён».
Вполне допускаю, что у этой экзальтированной особы были основания рассуждать столь категорично. «Просто ты художник и смотришь на мир другими глазами» – констатировала она напоследок. Ну что ж, ей не повезло. Или крупно повезло мне. Разумеется, в застольях и у нас не обходилось без спиртного, но всегда это было разумно и красиво, ради соблюдения традиции. Даже если для форсу, или для потехи устраивали эксперимент с «кровавой Мери» – смесью водки с томатной пастой, то это походило скорее на колдовское таинство, чем на извращённый вкус. Затаив дыхание, все наблюдали за магом, который осторожно, чуть дыша, наливал водку на стенку алюминиевой кружки – условия-то походные – по ножику с непременно закруглённым концом. На дне кружки уже налита чуть разведённая томатная паста, в лучшем случае – томатный сок. Весь фокус состоял в том – почему и соблюдали осторожность – чтобы не смешать питиё с закуской, то есть водку с томатным соком, водка непременно должна быть сверху, чистым прозрачным слоем. Зелье это наливали чисто символически, ни разу никто не перебрал, и – Боже упаси! – наутро никто не страдал похмельем. Я максималистка, и если бы обстановка была другой, не прижилась бы в той компании.
У костра раскрывались достоинства каждого. Все открыты, непосредственны, как дети, и пели с самозабвением. Только непризнанная Маргарита сидела в сторонке, и нет-нет да бросала на Рафаэля взгляды. Ох, не простые, неравнодушные взгляды! Раф единственный холостой парень в нашей компании, да ещё такой красавец. И ростом не ниже её. Может, потому она так достойно среагировала на Рафкину издёвку в истории с кашей? Маргарита даже не пыталась подпевать, но мне так хотелось, чтобы она хоть чуть-чуть вкусила того кайфа, в котором купались мы, что я не выдержала, шепнула Лёне на ухо: «Ритка совсем одна. Сделай что-нибудь». Муж мой, умеющий ублажать женщин, не придумал ничего другого, не выдернул Маргариту из её уединения, а составил ей компанию, и остаток вечера они о чём-то переговаривались между собой.
В каждом времени и в каждой компании свои песни. В моём детстве и юности, когда по праздникам собиралась большая родня, пелись песни пра-пращуров, И до сих пор сильно помолодевшим и столь же небезголосым составом поём: «…За уланочкой ула-ан ходит черно-окий…», «…скита-а-ала-ась де-ева по ска-ала-ам…», «… в одно-ом прекра-асном парке, на бе-ерегу-у реки-и…». Песни длинные, протяжные, обязательно с трагическим концом. Иногда, устав от печальных и витиеватых мелодий, «меняем пластинку»: «… как наве-ернется ба-асенько-ой, ох назову я его Ва-а-сенькой, а навернется моло-о-денькой, назову его Воло-о-денькой». Такие припевки сопровождались плясками с притопом и прихлопом. Я не любительница таких припевок и старалась «улизнуть» из дома. Мне больше нравились послевоенные песни: «Си-и-ненький скромный платоче-е-к…», «Э-э-х, доро-о-ги-и, пыль да ту-у-ма-а-н…», «Вьё-о-тся в те-е-сной печу-у-рке ого-о-нь, на поленьях смола-а, как слеза-а…». И такая малоизвестная, но часто исполняемая за нашим столом песня о партизане: «… о-он лежи-ит не ды-ы-шит и как буд-у-дто спи-ит, зо-о-лоты-ы-е ку-у-дри ве-е-тер ше-е-ве ли-ит…». Тогда в детстве не казались странными слова следующего куплета: «А над ни-им стару-у-шка-а ма-а-ать его-о стои-ит…». Позже заметила несуразность: сколько же лет может быть матери солдатика с золотыми кудрями? Сорок? И уже старушка? Сколько лет старушке из песни о «Варяге»: «…Напрасно старушка ждёт сына домой…». М-да, насколько всё относительно в мире людей!
Песни у костра, как правило, лицо компании. В ранней юности мне по душе были незатейливые походные песни. «Эх, подружка, моя большая кружка, полулитро-о-вая моя-я, поишь меня, поишь меня горячим чаем, за то тебя, за то тебя я уважаю…» весело кричали мы под огромным звёздным небом. Чуть позже, когда молодых влекла целина, едва родившись, сразу прижился «Сиреневый туман». А с каким самозабвением пели в пионерском возрасте: «Широка-а страна моя родна-а-я. много в не-ей лесов, полей и ре-ек, я друго-ой такой страны не зна-аю-у, где так во-о-льно дышит челове-ек». Мы, дети, вольно дышали, и не подозревали, что за кулисами могла быть другая жизнь. Увы, нынешние дети о своей стране так не поют и не думают. К великому сожалению, исчезло из лексикона выражение «Родина-мать», чаще Родину мачехой зовут и при удобно складывающихся обстоятельствах готовы сигануть за кордон. Ну что же, «рыба ищет, где глубже, а человек…» Печально.
продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/08/1523