(из дневника одного молодого человека)
Наверное, нет ничего хуже развода родителей. Особенно, когда тебе лет 20. Трагедия.
Она всеобъемлюща так то в любом возрасте, но в 20... Да еще и после армии, которой у тебя не было… Да на фоне расставания с девушкой, которой ты не просто не нужен был - ты был олух, лапух, петух гамбургский, который водил ее чуть ли не по всем ресторанам города, а в ответ после 3-ех месяцев отношений и даже единичного секса, получил: "Извини, Паша, но мне нравится твой друг Саша".
Мне хотелось проломить ей голову, но я просто сказал: "Иди на ***". И закрыл лицо руками. Она битый час успокаивала меня какими-то типичными фразами вроде: "Ты хороший, но у него такая замечательная машинка", "да, ты интересный человек, и я первый раз с тобой испытала настоящий оргазм..."."Не плачь, Паша, ты найдешь себе еще девушку. Тебе всего-то 20 лет". Всего-то 20... скажите, пожалуйста. Да считай, что вся жизнь прошла. Правда, говоря откровенно, в постели-то она была не ахти. Ворчала что-то и неприятно пахла. Удивительно, но она одетая мне нравилась даже больше, чем голая. Когда я сказал об этом отцу, то он сказал, что это нормально. Голых женщин лучше видеть при ночном свете. И желательно пьяным. Я его послушался. Я его всегда слушался. И вот... так он меня предал.
Я любил отца. Он был тот самый, тот единственный идеальный отец какой может только и быть в природе. Он был мне почти другом. Точнее, он был круче, чем друг, потому что он был отцом, который пытался быть моим другом. Это ему удавалось. Не то, чтобы он был такой, знаете, свой парень, который даст в любое время на пиво или освободит квартиру ради того, чтобы я привел домой девушку.
Нет. Он был... это сложно выразить. Он был умным. Учителем, который может учить. Что это? Ну вот, когда мне Коля из третьего подъезда разбил лицо в третьем классе, я прибежал домой весь в кровище: "Папа, папа, меня побил Коля"!
Я ожидал, что меня пожалеют, что он пойдет такой большой и сильный, и ввалит
этому Коле ****юлей лихих. Но нет. Отец только посмеялся, умыл меня бережно, дал выпить водки... а на следующий день я уже дубасился с какими-то огромными парнями по рукопашному бою.
Я стал подтягиваться по 10 раз и уже через месяц Коля бежал от меня через все гаражи.
За Колей последовал Илья, потом Вася, а потом самый главный - Витя Сизый по кличке
Ссыкух. Про Сизого ходили слухи будто его батя сидел в тюрьме и там был опущен.
Причем тут Ссыкух не знаю, но легенда ходила. Так вот Сизый еще в придачу держал в своей жопе нож, которым он меня хотел зарезать. Мне было весело.
Я благодарил отца за показанную им возможность быть сильнее и еще более благодарил, когда полез на рожон на всех и вся, и однажды чуть ли не пол нашей школы поломали
мне все ребра. Отец пришел ко мне в больницу, опять налил водки и сказал просто: "Не выебывайся, малыш. Бей, когда тебя бьют, а не наоборот". Я тогда смотрел на него как на бога почти. И вот тут такая подстава...
Нет, я его не корю. Ну развелись они с матерью, всякое бывает. Просто мне не понятно.
Вот стоит он… который вдалбливает мне все эти слова про честь и достоинство женщины,
про то, что "если залетит, то никаких абортов", про мужество, которого нет в современном
мире, про войну, которую он сам прошел и про мать, которая его дождалась оттуда. И вот
он... влюбился в другую. Кто она? Зачем? Как она могла войти в нашу жизнь? Ведь отец
мать чуть ли не боготворил, он ее на руках носил. Она даже слово сказать не успевала -
он все делал для нее. Да он был лучший муж в мире, лучший отец в мире, что же люди такое-то происходит? Все меняется? Но есть вещи неизменные. Он же ведь мне сам говорил: "Честь - за нее не позорно и умереть". Так что же он не умер-то? Не повесился? Почему живет теперь и ходит по магазинам? А мне? Как он мне теперь будет смотреть в глаза? Посмеет ли он поднять на меня глаза? Он, которому я рассказывал и про первый поцелуй, и про первый опыт и про первый бокал вина... Он знал все обо мне, а что я знал про него? Только эти высокопарные слова о настоящем мужчине и не более. Только слова-слова, и поступки, которые он разом перечеркнул и которые больше ничего не стоят.
Я видел рыдающую без конца мать. Видел сестру, которая прижухалась и не смела даже показываться... Я видел фото своей бывшей на мониторе, которая теперь с Сашей, которого я готов убить; я видел отца - сильного, волевого, важного, прошедшего Афганистан... строго смотрящего военного мачо с ранением в грудь. "Оказывается, мачо тоже люди. И они в туалет ходят..."
Не помню, когда у меня возникла мысль его убить. Она пришла как нечто естественное. "Ты опозорил наш род, так получи же пулю в лоб". Я думаю, на моем месте он поступил бы также. Хотя... я ведь теперь не знаю его. Совсем не знаю. Его слова - ложь.
У нас в доме было полно оружия, из которого я попадал в яблочко с 30 метров. Было и боевое и травматическое.
Я решил взять нож. С одной стороны, дельце должно было оказаться кровавым, но с другой – мне было интересно, как он отреагирует, что мне скажет. Я не планировал его убивать сразу, я хотел, чтобы он перед лицом ножа выдал мне всю правду. Точнее, все лицемерие, которым он был проникнут все 20 лет отношений со мной и главное - матерью.
Надевая костюм и звоня ему, я чувствовал себя героем. Последним из магикан, для которого семья - это не пустой звук, это слово чести.
Он на удивление взял трубку сразу и был весел.
- Сынка?
- И никакой я тебе не сынка. - Я старался, чтобы голос мой звучал как можно басовее и грубее, но получалось плохо. - Говори, где ты живешь.
- Заехать хочешь?
- Да повидаться.
- А что такое?
Он, такое чувство что, ерничал. Ни капли злости, ни иронии - простая речь.
Я начал злиться.
- Поговорить надо. О семье.
- Здорово. А я думал ты в армии? Ты чего не пошел то?
Тут я побагровел.
- Ты же знаешь, урод, что меня не взяли! Что ты спрашиваешь..?
И опять ни капли ерничества. Тихий, позитивный тон.
- А по голосу, так как будто и сходил.
- Говори адрес! - орал я
- Московская 103. Рядом с больницей.
Я положил трубку. "Ну теперь ты у меня попляшешь. Я тебе покажу" - неслись в сознании мысли.
Зашла мать.
- Ты чего кричал, Паша? - пролепетала она чуть слышно
- Ничего, - насупился я.
- С твоей девушкой что-то?
- Нет.
- Тогда что?
- Да ничего ма… иди… смотреть сериал...
- Какой ты нервный стал.
Мать постояла секунду и вышла.
Будешь тут... нервным.
Я прошелся по комнате. Вроде взял все. Главное - нож. И телефон. На всякий случай. "А ведь ты идешь на убийство" - скользнула в голове мысль. Да, иду. И ничего. Я должен отомстить. Теперь это дело моей жизни. И не важно, что будет потом. Кто знает? Может, обо мне еще и люди вспомнят, и фильмы снимут, и истории сочинят.
2
На улице было светло. Наш тихий провинциальный городок уже давно проснулся и жил своей сонной жизнью: бабушки продавали, детишки летели со школы, пьяницы резались в шашки на скамейках... Я шел и удивительно беспокойное чувство растекалось по мне огненным маслом. Хотя ничего удивительного в нем не было.
Наоборот, недавно внутри меня была только боль. Открытая рана от расставания с той, которую я считал, чуть ли не самым святым на земле, которой преклонялся
истово и самозабвенно. Наверное, так и бывает с теми, кого мы любим сильнее, чем себя. "Нет, - думал я. - не стоит никого любить. Только мать любовью сына. Она-то уже точно не предаст. А этих всех, женщин, отцов, да и друзей стоит только презирать. Друг, как Саша, например, всегда предаст. Девушка - да тем более. А про отца я вообще молчу. Это самый страшный человек на земле. Нет, нет и еще раз нет. Только ты. К остальным
же никаких чувств. Они не стоят этого: бездарные, глупые людишки".
Сев в автобус, я специально стал вспоминать случаи предательства в моей жизни. На ум сразу пришла история с Сашей, но я на нее забил, как и подобает; потом вспомнился другой эпизод, но он был такой слабый, что упоминать его даже смешно; потом вспомнился эпизод из садика, когда у меня украла конфету Наташа (моя лучшая подруга в садике,); потом... я забылся.
Автобус ехал, мысли мои плавно плыли и я, как по горке, от поиска предателей просто переключился к воспоминаниям.
У нас после школы случилась такая большая компания совсем не похожих
и не интересующихся друг другом людей, которых объединяло лишь одно: они хотели провести хорошо время и выпить. Были в этой компании и лидеры и "как говорили в старину" заводилы. Одним из которых, естественно, считался я.
Ваш покорный слуга в тот период лишь только осознавал, что нравлюсь женщинам. А природу этого явления понять и познать, в силу возраста и неопытности, не мог. Сейчас-то, спустя годы и огромный опыт (Саша, отец), я то понимаю, что женщины падки на две вещи: известность и деньги. Внешность играет роль такую малую, что даже смешно об этом говорить. Важна харизма, умение ее увлечь и, что, наверное, самое главное - мнение других... мнение других о тебе. Вот этот реально. Если она видит в тебе лидера, именно лидера в жизни, вовлеченного в нее, крепко стоящего мужика (как мой отец), то она отдастся тебе в ту же секунду. Ты, как раз то, что ей нужно. Собственно, на этом
и заканчивается ее представление о твоем величии, харизме, индивидуальности. Главное, чтобы все ее подружки тебя хотели и завидовали ей: "Какой он у тебя крутой, Марин". Она видит, что тебе строят глазки, восхищается, ревнует и гордится собой одновременно. Вот и все понятие, так называемой, “женской "любви".
Но это я отодвинулся от темы. У нас была большая компания и в ней естественно были лидеры. Лидером был я, Саша и еще один богатый чел по имени Бес. Звали его Леша, но он едва ли не единственный, в нашей компании носил кличку. Понятия, опять же, не имею почему. Бес был... Бес был мачо. Сложно сказать, сколько женщин у него перебывало в койке, сколько там могло еще побывать - он даже и сам, наверное, не знал. Бес был такой загорелый мулат с томным и одновременно острым взглядом, от природы развитой мускулатурой. Он носил легкую щетину, презирал брюлики и вместо Мазды, которую ему подарил отец, ездил на старой советской Волге, которую офигенно
отделал. Он работал менеджером в компании отца, занимался продвижением продукта, пиаром... Он умел говорить и любому доказать, что он урод. В общем, Бес был героем нашего времени. Не то циник, не то бабник, не то брутальный самец - не поймете.
Ну и конечно, все и просто все девушки нашей компании были увлечены им. Нет, они были не такие дуры, чтобы вешаться. Некоторые доходили до того, что побывали в койках у каждого, пока дошли до самого главного, до того, которого хотели. Он, на удивление, не отвечал почти никому. Хотя девушки у нас были...норм. Мы отличались от других тус. Мы почти не курили, довольно таки много выпивали, но алкоголь был
слабый, так что мы редко напивались. У всех за плечами стоял какой нибудь КМС или мастер спорта по единоборствам, так что подойти к нам просто ну никто не мог. Если и задуматься, то среди молодежных тус, мы даже, наверное, были и лучшими в городе. И к нам хотели попасть. Все знали что мы тусим в Маске, берем несколько столов в углу, сдвигаем их, ставим диваны и так торчим всю ночь. Иногда две ночи. Чаще всего к нам просто подваливали или знакомые знакомых, или просто девушки, которым нужно было "провести время". Иногда являлись задроты, которые хотели стать мачо, присосавшись к нам. Таких мы порой нередко разводили на деньги, а поощрения выписывали в виде какой-нибудь забухавшей страхолюдины, которой вообще все равно с кем.
Возраст у нас был подходящий, время - самое то, наличие Беса предполагало вечный приток новых девочек.И жить бы нам не тужить, да вот нет - конечно все должно было испортиться. И испортилось. Из-за одной маленькой гоу.
Гоу - это просто ****ец. С одной стороны - они все шлюхи, конечно, великие, а с другой - не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Я всегда сторонился гоу. У меня были школьницы, студентки, просто тусовщицы, девушки из хороших семей, замужние, черт знает еще кто. Мне они все нравились, но не настолько, чтобы я с ума сошел или побоялся в один момент их бросить. Нет, все было не серьезно. Пока. Эта гоу была... не просто гоу!
И дело даже не в фигуре. Она мне сначала вообще не понравилась. Она была крашеной блондинкой, а я, как и все мужики, люблю блондинок, но всегда к ним отношусь с каким-то что ли снисхождением. Порой они оправдывают все анекдоты про них.
Это было в субботу. Мы как всегда собрались, заказали выпить, сели. Кто-то пошел танцевать. У меня в тот день, почему-то, было неважное настроение и мне хотелось побыстрее напиться. Ради этого я даже пару раз подвалил к бару. Мы сидели, общались, смотрели на гоу. Я обычно мало смотрю на гоу, ибо противно, но на нее почему-то смотрел. Гоу танцевала, иногда к ней подходили тупые посетители клуба, мы спокойно пялились на все это и... пили. Влип, конечно же, я. То ли я перепил, то ли мне подсыпали, гады, чего-то в коктейль, но в один прекрасный момент мне показалось, что эта гоу что-то хочет мне сказать неприятное. Или показать жест, который не стоит показывать. И вообще в ней сконцентрировано все зло мира, который я должен освободить.
Она была не далеко. Буквально в паре метров от нашего стола. Я подошел к ней - она меня отшила.
- Уйди отсюда.
- Мне нужно с тобой поговорить, - орал ей на ухо я.
- Нам не о чем говорить. Уйди или я позову охрану.
Охрана в клубе была лютая и большая на вид. Завсегдатаи видели и еще ГБР, что похлеще. Она знала, что мы тут часто бываем и, видимо, подумала, что после этих слов я отвалю. Да и мало, кто хочет связываться с охраной.
Но не я.
- Так зови. Что ты мне тут фак показываешь?
- Я? Тебе? Ты что охуел?
Меня окликнули
- Молодой человек, у вас проблемы?
Я оглянулся. На меня спокойно и уверенно, положив тяжелую руку на плечо, смотрел двухметровый верзила по кличке “Богатырь”. Хрен знает, кто он был. Но видно было, что качался.
Я улыбнулся.
- У меня нет, а у вас - да.
Следующие часа 2 я помню смутно. Переворачивались столы, бились бутылки, раздавались выстрелы... Короче говоря, в тот же самый вечер, клуб "Маска" временно прекратил свое существование, ввиду того, что он был разгромлен.
Очнулся я от сильного крика. "Сволочи". Резко поднял голову, взвыл от боли... и как дворовый щенок, потерявший дом, стал оглядываться.
Это была большая белая комната с решетками и нарами. Светлая и плохо пахнущая. Справа, за решеткой был коридор, слева, висело маленькое окошко. "Кутузка", - подумал я.
Раздался шорох. Я обернулся. У моих ног мирно и нежно спала та самая гоу. Изначально, я ее и вовсе не признал.
Опознал только по татуировке дракона на спине. Она, почему-то, запомнилась больше всего.
Меня дернул Бес:
- Вы, Павел, не охуели?
Мне хотелось пить и все я помнил очень смутно.
- Да нет, - сказал я тупо.
Бес сидел напротив и курил.
- Нам светит реальный срок, ты врубаешься? Мы этот клуб разнесли к ***м, избили охрану, говорят ранили кого-то...
Мне меньше всего сейчас хотелось слушать про "ранили" и "кровь". Я посмотрел на гоу.
- А эта что здесь?
- Да эта вообще какая-то дура.
- Что?
- Впряглась. Разбила бутылку о голову того охранника, который тебя хотел убить.
- Меня хотели убить?
- Ну да... - Бес ухмыльнулся. - Ты же Богатыря завалил.
- Я? - У меня аж передернуло все внутри. - Наглухо?
- Жить будет.
За решеткой скользнуло лицо отца.
- Сынка, - позвал он непривычно тихо.
Я подошел к решетке.
- Привет.
- Ты чего натворил то? - Отец улыбался, но слегка грустно. Глаза были красные. Видно всю ночь не спал.
Мне стало стыдно
- Я не помню.
- Будешь должен. Огород с тебя и устрою на подработку к дяде Сереже.
- Забили, - ухмыльнулся я невесело. Лето было мне в этом году не видать.
- На, - он протянул мне сок с водкой. Полечись.
- Спасибо, - сказал я. - Как мать?
- Я ей сказал, что ты звонил и уехал на пару дней с ребятами на дачу.
Какой же молодец.
- Спасибо, - опять сказал я и чуток всплакнул.
Было стыдно.
- Не реви, дубина - скоро выйдете. Это из-за нее? - он указал рукой на гоу.
Я посмотрел на нее с ненавистью. Гоу спала как ангел, отвернувшись к стене и накрывшись моим порванным пиджаком. Маленькая, как дитя.
- Да, - пролепетал я.
Отец ушел.
Я тихо присел на нары рядом с гоу. Голова гудела, во рту стоял отвратительный привкус то ли дрожжей, то ли конского хвоста, руки тряслись и болели. Сбитые костяшки все опухли, за ними опухли пальцы, больно было повернуть голову, руки, ноги, тело - все приносило адские муки.
Рядом показалось шевеление. Я оглянулся. Гоу смотрела на меня кошачьей мордочкой из под пиджака заспанно, мило и недоверчиво.
- Привет, - сказал я так, будто бы ее хотел максимально далеко послать.
- Привет, - почему то улыбнулась она. - Попить нет?
- Есть.
Я ей протянул пакет.
- Что это?
- Водка с соком.
- Я не пью водку.
- Значит, теперь пьешь.
Она опять улыбнулась.
Разговаривать с ней не хотелось. Хотя она (может быть, как и все девушки с утра) была чертовски милой. Ее
даже хотелось обнять и приласкать так по-мужски. Гоу это почувствовала. Она подползла ближе, посмотрела на Беса, на парней, которые распластались в пьяном сне на нарах... потом на меня.
- Это твой пиджак? - спросила она
- Был когда-то.
- М-м-м.
Гоу отпила водки с соком.
- А зачем ты драться то полез? И ко мне подошел?
Мне не хотелось отвечать. К тому же я начинал злиться.
Мимо прошел мент, но на нас даже не глянул.
- А зачем ты охрану позвала?
- Я не звала, - сказала она тихо. - Он сам подошел.
- Не виноватая я... - улыбнулся я.
- Совсем нет.
Мы помолчали. Она смотрела на меня. Я пялился в пустоту, но чувствовал на себе этот взгляд.
Эти огненные глаза.
- Как тебя зовут, гоу? - спросил я, повернувшись к ней и застав ее лицо чуть ли не у своих губ.
- Оля, - пролепетала она.
- И что ты делаешь в жизни, Оля?
Она улыбнулась, как дитя, наивно и мило: так, что показались ямочки на щеках.
- Я люблю цветы.
***
Жизнь - глупая штука. Все в ней неясно и непонятно. Люди думают, что стоят крепко на земле, но время с каждым вздохом своим, только доказывает им, что это не так. Мы птицы и мы уже обречены здесь. Все против нас. Даже небо.
Когда понимаешь подобное, у тебя две вещи: или бояться ступить шаг или ступать, но не относиться ко всему уж слишком серьезно. Играть, мутировать, ну и выпивать по мере возможности. Чем еще заниматься в этом мире, что предал нас еще при рождении?
Когда я искал дом 103 на улице Московской, то в голову пришла мысль, что я даже в пылу не спросил у отца номер квартиры.
- 25, - сказал в трубку он, даже не узнав, зачем я звоню. - Понял?
- Да.
Я нажал кнопку и насупился. Опять все не так. Все идет совсем по другому сценарию. Я должен быть сильнее и не так пылко на все реагировать. Но как избавиться от этого? Мне всего 20! Убить сердце?
Не смотря на всю ненависть к отцу, какую-то злобу, негодование, я почему то опять думал, что мной играют.
Я, как рыбка, иду на крючок к рыбаку, который умнее и сильнее меня во всем. При этом чувствую себя воином. Но он и Давид и Голиаф в одном лице. А я... я тот, кто вспоминает в автобусе, как разгромил клуб из-за какой-то гоу. А он прошел Афганистан. Вот разница между поколениями. Великая разница, на самом деле.
Дом оказался не таким уж старым, но отделанным какой-то дурацкой плиткой. Весь первый этаж был забит под какие-то магазины. Толпились бабушки на скамейках - верный признак того, что дом был построен лет 20-30 назад. В новых районах такого почти не сыскать. Там на лавочках только дети или подростки, мамочки с
детьми... Не знаю, но почему то это наблюдение у меня вызвало какую-то злорадную усмешку. Отец недавно купил нам новую квартиру в только что строящемся районе. Это было почти привилегированное жилье, больше комнаты, новая школа за окном, в которую ходила сестра... Сразу скоростной интернет и даже умный дом на заказ. И вот на это он променял нашу жизнь? Что за бред?
Мысль дурацкая, конечно. Не место красит человека... Но мне все равно было приятно. Приятно осознавать, что он ушел куда-то вниз. Точнее, мне хотелось так считать. Потому что это было не правдой. Мы зависели от него, а не он от нас.
Я позвонил и дверь домофона сразу открылась. Он не спрашивал кто. Лифт был уныл, как и подъезд. Пахло мочой, пьяницами, на 5-ом этаже, где располагалась новая квартира отца, пахло марихуаной. Вероятно, здесь устраивались чуть ли не каждодневные тусы по курению травы местным быдлом. А у нас в доме были камеры и их бы давно загребли менты за такие проделки.
"Зачем, отец?" - спросил мозг неизвестно у кого.
Я позвонил в дверь.
Он открыл. Сияющий, в любимом белом халате, ну точь-в-точь какой и был. Глаза опять не выспавшиеся, слегка усталые и мудрые. Из под халата торчала седая волосатая грудь. Он говорил, что не седеет, на голове, потому что седеет его грудь. Но мне показалось, что он немного еще поседел и на голове.
Хотя, не правда, конечно. Волосы помытые и мокрые. Он был только что из ванной. На ногах любимые тапочки зайцы. Ужасно скрипучие и ужасно детские. Еще и розовые. Совсем не подходящие ему и делающие его таким милым. "Ну просто
мачо", - подумал я злобно, не подав ему руки, хотя от него и не исходило никакого намека
на рукопожатие. Ну конечно, какое рукопожатие со мной, с сачком, с "сынкой", как он меня называл. Но мне почему-то казалось, что перед битвой воины обязательно должны пожать друг другу руки в знак приветствия и будущего смертельного исхода. Это особый ритуал, чтобы не таить зла и уйти чистым и красивым, хоть и в крови. "Хорошо, что он помылся", - подумал я, разуваясь.
Отец за все это время не проронил ни слова. Он слегка повертелся перед зеркалом, легко состриг волос между бровей, повернулся и внимательно смотрел, как я долго развязываю свои гриндера. Он журил меня за такую неудобную обувь, хоть и находил, что она совершенно не убиваемая. "Мы не на войне. Обувь должна украшать, а не быть орудием бойни". На все у него бы ответ. На все.
Я разулся. Отец прошел мимо меня в зал. От него пахло одеколоном и силой. Той самой силой, которая сразу сбивала с ног. Она, как туча обвивала тебя, и ты понимал, что даже и пытаться не стоит - не справишься.
Но сейчас было уже поздно отступать.
Я, смотря на него исподлобья, прошел следом.
Он встал у окна.
- Убить меня пришел? - спросил он, смеясь.
Меня как током ударило. Я сел на диван, закрыл ладони руками и... всхлипнул.
- Я бы тоже своего отца убил, - сказал он со смешком. - Если бы он из семьи ушел. Нашел бы где-нибудь и убил.
Я молчал.
Отец вдруг стал серьезен. Он достал из шкафа бутылку водки и налил мне грамм 200 в стакан.
- Пей.
Я выпил половину... Он допил остальное.
- Хиляк ты, сынка, - сказал он, даже не занюхивая водку. - Вот смотрю я на тебя. 20 лет, а все мальчонка.
Надо было бить сразу. Бить. Я бы понял. Там на небе бы тебя понял. А что ты пришел и на меня глядишь?
Ты ждешь, что я перед тобой оправдываться буду? На коленях ползать? Вымаливать прощение? Ты же знаешь, что не будет так. И если я так решил, если я ушел, то на это были причины. А обманывать вас я не могу.
Он схватил меня за шкирку.
- Пойдем.
Мы прошли в комнату. Это была маленькая такая комната в обычной трешке. В такую, как правило, селят детей, когда они еще маленькие. Там стоял только диван, да на стене висела плазма. Шла какая-то веселая передача. Вероятно был и дурацкий закадровый смех, который я не слышал.
Я ничего не понимал. То есть понимал, что так и будет, что у меня
ничего не выйдет. И злился где-то внутри, что опять ничего не смог, как всегда. Что так вся жизнь и пройдет.
Нет решимости. "Взял нож - бей. А если не бьешь, тогда зачем тебе нож?"
Она сидела в углу. Маленькая. Точно Оля. Моя гоу, которой вроде как и не было.
Глаза ее были тусклы, но полны какой-то обжигающей силы. Видно, что ей было неловко, видно, что отец заставил ее остаться, вероятно она хотела уйти. Она была мокрая. Волосы ее неубранные почти сползли на лицо так, что не было возможности разглядеть все толком. У нее была какая-то скрюченная поза. Мать в положении, но которая уже почти потеряла ребенка. Серый халат, черные волосы до плеч. Слева на запястье
я заметил татуировку. Разглядеть было сложно, но татуировка была похожа на китайский иероглиф. Под ним был дракон. Она поджала ноги под себя и вся всхлипывала, пыталась посмотреть на нас, но смотрела куда-то мимо, в коридор.
- Настя, - позвал отец. - Пойдем.
Она замотала головой
- Это не обсуждается.
Голос его был непривычно твердым.
- Нам надо поесть.
Чего чего, а вот кусок в горло мне точно сейчас не полез бы.
Настя посмотрела на меня.
- Павел, - пролепетал я.
- Ну где вы? - отец был уже на кухне.
Настя встала и я заметил, что она совсем худенькая. Ножки белые и на локтях рук отчетливо видны кости.
- Здравствуйте, - шепнула она мне ну ушко и прошла на кухню.
Я шел за ней и понимал отчетливо, что она нравится мне. Я не мог злиться на нее. Такую
маленькую. Ее можно и убить одним словом. Видно было, что она не хищница, не дура, что она тоже переживает и ей едва ли не больнее, чем нам. Дунь на нее - она и улетит как перышко.
Мы вошли на маленькую кухню. Отец нас усадил напротив, опять налил водки.
- Послушай, меня сынка, - сказал он так, что у меня внутри все затряслось. Я понял, что он мне сейчас скажет что-то важное, что-то такое, чего он никогда не говорил. Я прикрыл лицо руками, чтобы не видеть это.
- Послушай меня, сынка, - сказал он и налил мне еще водки. - Видишь эту женщину. Ее зовут Настя и я ее люблю.
Я уже стар и не могу играть, как мальчонка чувствами, поэтому я говорю тебе сразу: я ни одну женщину не любил так, как ее. Она для меня все. Все, что у меня есть. Мой свет. Ты и она.
- А Аня? - сказал я чуть слышно.
- И Аня и твоя мать... но Аня не моя дочь.
- Что?
Я обомлел.
- Послушай, сынка, - отец пытался говорить четко, но голос его подрагивал. - Я виноват перед тобой. Я не хороший и не честный человек. Я всего лишь человек. Я не оправдываюсь, но ты должен понять. Я любил твою мать.
Очень любил и уважал все эти 20 лет. Я не предал ее, не изменял ей и сделал бы все для нее. Сынка... и ты не мой сын. Я не мог с ней иметь детей.
Он дрожащими руками выпил водки. Я последовал за ним.
- Я нормальный мужик. У меня все в порядке из силой и с семенем. Ты знаешь. Я проверялся сто раз, но не мог понять почему. Почему нам с твоей матерью никак не удается зачать ребенка. Проверяли ее - все нормально.
Может быть, дело в войне, в каком-то стрессе. Мы ездили на воды, на курорты, столько лет, но безрезультатно.
Я хотел сына. Хотел детей, поэтому решился на крайний шаг. Ты был зачат не мной.
Я молчал.
- Его зовут Павел. Как и тебя. И он хороший человек. Я не знаю, что с ним и где он живет, но если ты хочешь - я все узнаю.
Лицо его было бледно, лихорадочно дрожали губы. Было видно, что ему сейчас сделается
плохо. Я никогда не видел его таким. Он опять выпил и продолжал:
- Я виню себя за то, что не сказал тебе. Я должен был сказать раньше. Должен. Но не смог.
Отец подошел к окну.
Я, не зная зачем, потянулся рукой к ножу. Нож был на месте.
- А она...?
- Она ждет ребенка, - сказал он тихо. - От меня.
Я опустил голову. Не знаю... не знаю, что играло во мне, какие чувства. Обида. Хотелось его убить, очень сильно хотелось перерезать ему горло, вбить нож в сердце, смотреть как горлом у него идет кровь... Хотелось.
Виделась мать, вспоминалась, как он не очень-то возился с Аней - типичной маминой дочерью, как порой был холоден со мной. Как на его лицо иногда находила такая робкая грусть. И глаза, всегда грустные.
- Ты можешь меня не считать отцом, - сказал он чуть погодя. - Но ты мой сын. Мой. И всегда им будешь.
Я достал и положил нож на стол. Настя вскрикнула.
- Не надо...!
Меня обожгло.
Я посмотрел на нее. На ее живот. На еле видневшуюся пухлость. Она смотрела на меня робко и настойчиво.
И видно было, что она бросится, если я рискну что нибудь предпринять.
Удивительно, но вместо того, чтобы ненавидеть и его, и Настю и этого
ребенка, что внутри, я вдруг испытал какое-то дурацкое чувство радости. Новый человек родится. "Братик". Хотя, конечно, никакой он мне не братик, но разве в этом дело? Странные мысли змеем полезли в голову. С одной стороны и горечь, обида за ложь, но с другой стороны какое-то чувство умиротворения. Я посмотрел на отца.
Он стоял бледный, такой жалкий и до боли родной. Я его таким видел только раз, когда умер дед. Ветеран войны. Отец тогда чуть не заплакал.
Я улыбнулся. Внутри все горело и трепетало, но вдруг впервые в жизни, я себя почувствовал мужчиной, сильным или пытающимся быть таким. Вот сидит она, слабая, несчастная... и беременная. Вот он. Ему 55 и он впервые будет отцом. Хоть у него уже и есть я. Не хилый такой опыт. Он стоит передо мной бледный, и какой-то родной.
Не тогда, когда он строил из себя такого мачо, "отца", друга... а именно сейчас, когда во всем признался и вдруг соизволил быть слабым. Быть просто человеком, а не героем или воином. И вот в этом и есть что-то настоящее. Была любовь и прошла любовь. Была семья, а теперь вот Настя, которая наверное, ничуть не меньше заслуживает счастья, чем мать или я. И вот он... со всем своим бременем, с которым он жил добрых 20 лет. И даже ни звука, ни намека на то, что что-то не так. Любил ведь. И любит. Даже мать. И его можно понять. Абсолютно точно
- На крестины позовете? - спросил я... и как несчастная, только лишившаяся девственности дура, разрыдался.