Внимание: Эта вещь была опубликована в Хабаровском краевом краеведческом музее им. Н.И. Гродекова, в издании "Записки Гродековского Музея", выпуск 21, 2008 г. (фото с И-нета). А также на личном сайте автора - http://tamaleevwriting.yolasite.com
(К поэме Бориса Копалыгина «Зачёркнутое отчество» ("Дальний Восток", 1989 г.)
Лирика... Бывает лирическая музыка, можно говорить о лиризме русского пейзажа, и ещё лирикой принято считать поэтические произведения, выражающие чувства, переживания автора.
Недавно мне довелось прочесть присланную из Хабаровска поэму Бориса Копалыгина с необычным названием: «Зачёркнутое отчество»... точно кто-то допустил досадную опечатку, пропустив «е» в слове Отечество... Интересно, думал ли об этом когда-нибудь сам Копалыгин?
«Отчество» – Отечество. Даже при Сталине в 1937 году корень у этих слов был один: ОТЕЦ. Тот самый отец, которого сталинское Отечество, объявив «врагом народа», дико и грубо вырвало из объятий Копалыгина-ребёнка. Давая оценку прошлому из дали времён, из боли Русского Зарубежья – как много в Австралии похожих судеб! - можно с полным основанием сказать: жить без «отчества», то есть, без отца, – это то же, что жить без Отечества. Потому что не может называться этим благородным именем страна, которая уродует детство самому маленькому гражданину, самому беззащитному человеку в мире... травмируя ему душу на всю оставшуюся жизнь.
Казалось бы, какая может быть лирика в «Зачёркнутом отчестве»? Если говорить только о возвышенном, то едва ли можно считать поэму Копалыгина лирикой в строгом смысле этого слова.
Детский дом. Шумит мальчишек стая.
Фикусы. Кроваток длинный ряд.
Гипсовый - на видном месте - Сталин
Гипсовую поднял Мамлакат.
Он смеется. Гипсовые розы
Прижимает, полный доброты.
Только, если ты глядишь сквозь слезы,
Сильно искажаются черты.
Был отец - и нет отца со мною.
Мать была - и нет ее теперь.
Оттого и бьюсь я головою
О большую крашеную дверь...
Если же помнить, что даже в самом маленьком человеке никакие силы зла не в состоянии подавить стремление к родительской любви, к уюту и счастью домашнего очага, что детское воображение способно заглушить или хоть ненадолго вытеснить самую уродливую действительность в прекрасном мире приключений, то можно с уверенностью сказать, что поэма Копалыгина лирикой дышит...
...Надо мной величаво плывут облака
Парусами гонимого ветром корвета.
Я гляжу, и мне хочется стать моряком
С якорями, что блещут на лентах, как зори.
Это просто, наверно: возьму и тайком
Убегу из детдома на Черное мере.
Я мечтаю и веки смежаю слегка,
Вижу радуг игру от лучей сквозь ресницы.
А когда открываю глаза, облака
Превратились уже в лебедей вереницу...
Ах, куда вы зовете меня, облака,
Мальчугана, чьи ноги чернеют от цыпок?
Примеряющий в мыслях бушлат моряка,
Из-за вас я наделаю столько ошибок.
Что я знаю пока о земле крутобокой,
На которой, раскинувши руки, лежу?
Я кусаю травинку и в небо гляжу:
Вот слетаются лебеди в замок высокий.
Только жизнь и у замка совсем коротка -
Вот он рушится, падают медленно стены,
И плывут белоснежными хлопьями пены
Облака. Облака. Облака...
Поэма Копалыгина состоит из целого ряда стихов - картин нерадостного детства. Как на холсте художника, в каждой из них меняются штрихи, краски, тона; в каждой картине меняется ритм и настроение; но, как по канве, сплетаются в поэме все картины в единый общий узор:
Директор детдома меня пожалела, ...И часто хлеб наш цвел и сох,
Когда оформляла чернилами «Дело»: А Фикса, если был добрее,
Спасая мальчишку от будущих бед, Нам говорил: - «Кто даст по шее
Черкнула в графе там, где отчество: «Нет». Себя ударить за кусок?»
Неуместно хладнокровно разбирать ямбы, амфибрахии, или сухо обсуждать размер и рифму в произведении - там, где в каждой строке через край переливается непосильное детское горе, парализующий страх, где, вопреки страшной действительности, упорно живёт надежда на невозможное, где, несмотря на боль и отчаяние, живёт светлая, непобедимая вера в то, что каким-то чудом всё ещё образуется...
Разнесся слух среди ребят:
Пришел в колонию солдат...
А это значит: наконец
Счастливым станет кто-то!
На сто ребят один отец
Домой вернулся с фронта.
И защемило сто сердец:
«А вдруг ко мне? А вдруг отец?»
Он взбудоражил всех подряд,
Смешались в вихре мысли,
И ложки с кашей у ребят
На полпути повисли...
Взгляни, сердце человеческое, бережно на картины горя и пойми, что - такое никогда больше не должно повториться; пойми, как страшно детям терять своих родителей; и, что ещё страшней, – заставлять этих детей вытравливать из души всякую память о них. Сам Бог дал право каждому маленькогу человеку иметь отца и мать, дал право любить их, любить - любой ценой. Потому что без этого нет радости ребёноку на белом свете, без этого он не может жить...
...Те песни, что в детстве нам матери пели,
Из памяти могут ли вычеркнуть перья?
А ну-ка попробуй в душе зачеркнуть
Лицо, что всю жизнь озаряет наш путь,
Ту печь, что гудела от огненной пляски,
Где в щелке любой затаилось по сказке,
Ту вишню в саду, что отец посадил?
Т а к и х н е б ы в а е т н а с в е т е ч е р н и л !
Лирика... Справедливо ли утверждать, что лирика - мягкость и тонкость эмоциального начала - обитает в душе непременно зрелого человека, что только ему одному доступны вершины прекрасного..?
Отпер гость наш замочек с улыбкой,
Тот раскрылся с сухим щелчком.
И, достав из футляра скрипку,
Гость коснулся струны смычком...
В годы детства я без ошибки
Мог калибры стволов перечесть,
Но не знал я того, что скрипки,
С к р и п к и кроме орудий есть!
Это было такое диво —
Звуки нежные, как цветы!
Как ты, скрипка, пела красиво,
И как сладко плакала ты!
Будто перед большой разлукой
Я лежу и реву в траве,
И лежат материнские руки
На подстриженной голове...
Зачёркнутое отчество. Уродливая действительность. И всё-таки Копалыгину никуда от лирики не уйти: затаившись от страха, лирика поёт у него, не желая забыть вишню в саду; она сказкой выглядывает из каждой щели; она прячется в траве, захлёбываясь в рыданиях скрипки; она с надеждой смотрит на облака и до последнего верит, что отец вернётся...
Трудно поверить, что человек, которому на долю выпало столько горя, может до конца дней сохранять в душе мягкость и доброту к людям. Даже спустя годы, когда у ног его волною плещется грусть непонятой одинокой старости...
Нет, не зря пахнет море вечернее йодом,
Видно, лечит кого-то оно год за годом.
Волны шепчут: «Забудь свои беды и раны!
Все проходит, хоть раны людей не туманы...
На моих берегах ваши прадеды были, -
И они горевали, страдали, любили.
Но любовь их, и радости, и огорченья
Для живущих сейчас потеряли значенье.
Что твои для потомков страданья и беды?
Ты не с ними - с соседом своим побеседуй.
Он ответит: - Меня не коснулось такое...
Этот год даже тещу оставил в покое;
Без претензий мой сват и мой крестник курносый.
И сведет разговор весь к цене пылесоса...
Те, кто знали Бориса Копалыгина лично, говорят, что он всегда оставался безгранично добрым, светлым человеком, с поющей детской душой. Таким его знала Н.П. Гребенюкова, посвятившая поэту на один из его юбилеев Сонет.
Есть в мире два пророка - Копалыгин
И Аполлон, который мусагет.
Они прекрасны, словно вздох полыни,
Необходимы, как вода и свет.
Их слово - из души, без лжи и лести.
Оно войдёт в открытые сердца -
То полыхнёт мелодией челесты,
То прозвенит нам песенкой скворца.
Речь не о златокудром мусагете,
Кто иногда натягивает лук -
О благородном, о земном поэте,
О торжестве больших его заслуг.
О не смолкай, божественная лира
Любимца муз, всеобщего кумира.
Знакомясь с творчеством некоторых, милостью Божией, поэтов, люди порой говорят: спасибо, что ты был.
Благодарность Копалыгину теплится также в Австралии: Царство Небесное, и вечная добрая память.
Т.Н. Малеевская. Брисбен 2008 г.