А бабушка, испугавшись такой реакции внучки, ее слов, крестилась и просила у Бога прощения за несмышленого ребенка.
Солнышко вернулось. Но в жизнь Наталки с этого дня прочно вошла печаль. В этот день с работы не вернулся отец. Мама, рыдая, читала бабушке телеграмму из города, куда отец уехал в командировку. Писали, что он в больнице, в тяжелом состоянии.
После инсульта отец прожил два года. С бабушкой он спорил еще более ожесточенно. А она, с болью глядя на молодого человека, ставшего инвалидом в возрасте Христа, пыталась объяснить, что не Бог несправедлив с ним, а люди. Что не прошли даром ссоры с родителями, тяжелая работа, бессонные ночи. Что не прошло даром его неверие и кощунственные разговоры.
А Наталка слушала, вспоминая то затмение, в которое она тоже усомнилась в бабушкином Боге, и все больше ей казалось, что это и ее вина в отцовом горе.
Как могла, жалела она отца. На праздник 8 марта, посвященный мамам, Наташа пригласила его в школу. Он долго отказывался, объясняя, что там будут только мамы. А потом, уступив, нарвал цветов в саду и, взяв в одну руку букет и палочку, с которой он ходил теперь, пошел с ней. Там были удивлены гостю, но с благодарностью приняв поздравления от имени мужчин, пригласили на маленький концерт, подготовленный детьми.
Наташа как будто чувствовала близкую разлуку и не отходила от отца. А он складывал стопкой свои любимые книги и говорил дочери:
- Это тебе. Подрастешь, читать будешь.
Диккенс и Конандойль, Вальтер Скотт и Хемингуэй – они уводили его в эти дни от осознания нагрянувшей беды.
Однажды ночью девочка проснулась от грохота. Мама спустилась в погреб и ахнула. Там оборвалась полка с зимними заготовками и стекло вперемешку с повидлом, томатами, салатами и прочими заготовками оказалось на полу. Полочку смастерил отец одной, здоровой рукой, как мог. Мама тихо плакала, а отец, сжав челюсти до боли, произнес:
- Это не горе, Клава. Горе – это когда человек умрет.
В комнате, где приехавший врач оставил отца умирать, горели свечи.
- Мы здесь уже ничем не можем помочь, - сказал он Клаве. - Это тромб. И жить ему осталось несколько часов.
Отец никого не узнавал, не мог говорить. И только увидев бабушку, как будто хотел ее о чем-то попросить, умоляюще глядел в глаза.
- Боренька, сынок, – шептала бабушка, наклоняясь к нему, – что, мой родненький, ты мне хочешь сказать?
Но отец обессилено закрыл глаза и тяжело задышал, захватывая воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег.
- Священника нужно к нему призвать, - сказала бабушка.
Отец вдруг открыл глаза и с благодарностью посмотрел на нее. Из его глаз покатились слезы.
- Да где ж его взять-то, ночью? – загалдели собравшиеся у постели умирающего родственники.
- Я за пастором нашим схожу, - сказала бабушка.
- Вот еще баптистов здесь не хватало!
- Бог один для всех, - Клава, заплаканными от горя глазами, с укором посмотрела на свекровь. - Вы бы хоть сейчас не скандалили. Сын ведь ваш помирает.
Вскоре бабушка привела пожилого мужчину, который, устроившись возле постели умирающего, принялся читать молитву. Наташа, сжавшись от ужаса и горя, всеми забытая сидела возле печки. Ее знобило, несмотря на раскаленную печь. Она не спускала глаз с отца и все не могла поверить в то, что он умирает. Время от времени он вдруг открывал глаза и смотрел в потолок.
- Ой, да на кого же ты нас покидаешь! - пытались до него докричаться женщины. Ой, да у тебя же деточки! Ой да как же они без тебя то бу-у-дут?
- Боренька, да на кого же ты меня покидаешь? - Клава упала ему на грудь и залилась слезами.
Но, было видно, что ему уже все на этой земле безразлично. Он уже даже не боролся со смертью, просто тихо лежал, глядя в потолок. Вдруг по его телу пробежала судорога он глубоко вздохнул и закрыл глаза.
- Все отошел, - прошептал пастор. - Сейчас душа вылетит, смотрите. Вон белый дымок видите?
И он указал пальцем в пространство между головой отца и низким потолком комнаты. Наташе и вправду показалось маленькое белое облачко, плавно поднимающееся вверх.
Женщины заголосили. А бабушка подошла к Наташе сняла ее с табурета и подвела к отцу.
- Попрощайся, детка.
Наташа смотрела на бездыханное тело отца и боялась его. Это уже был не он.
- Бабушка, я боюсь…
Она заплакала и спряталась за бабушкину спину.
- Пойдем, я тебя отведу к Ларочке спать. Завтра у нас будет трудный день.
Когда отца несли из дома на кладбище, Наташа в душе поклялась себе, что никогда она не будет веселой. Нельзя быть веселой, когда нет больше отца.
Через две с небольшим недели ей исполнилось 10 лет. Клава с матерью, чтобы как-то сгладить горе дочки, накрыли небогатый стол и предложили Наташе позвать подружек на день рождения.
В доме еще завешены были зеркала, из всех углов выглядывала беда. Сдавливала грудь своим удушливым дыханием, колыхала воздух тревогой. И, вошедшие в дом подружки, вдруг выпорхнули обратно. Запинаясь и оправдываясь, спешно разошлись по домам. Горькая обида на подружек смешивалась с чувством обездоленности. Теперь все учителя и соседи будут ее жалеть. Теперь ее мама – одиночка, а они с Ларисой сироты. И, как бы в ответ на свои мысли, услышала голос бабушки:
- Ничего, детка… Отца нет, говорят, пол сироты. Берегите мамку. Ой как ей тяжело с вами будет!
Работала Клава в локомотивном депо стрелочницей. День да ночь - дежурство, и двое суток дома с детьми. А летом вместо выходных ездила в колхоз подрабатывать. Старшая дочь за няньку и за хозяйку. И в школе не нахвалятся.
В середине учебного года, в Наташин класс пришла новенькая девочка. Ее отец, получил назначение горным инженером на их шахту. Лена была очень миловидным ребенком. Кудрявые черные волосы, большие карие глаза, веселый характер позволили ей быстро завладеть симпатией одноклассников. В Наташе она видела свою соперницу и в учебе и в количестве подружек. С присущей детям непосредственностью иногда переходящей в жестокость, Лена всячески старалась уколоть Наташу.
Однажды они оказались вдвоем возле магазина, куда их отправили за хлебом. Старое бревенчатое здание с покосившимися дверями было все исчерчено надписями. В шахтерском поселке не было других развлечений, кроме как потолкаться возле магазина, рядом с которым был такой же посеревший от времени бревенчатый клуб. Кто гвоздем, кто просто острым камешком, дети выковыривали надписи, не отличающиеся особой замысловатостью. «Коля дурак», «Вася дуб», «Катька сволочь» - было увековечено просто так, от скуки.
Накрапывал дождь, и Наташа прислонилась к двери магазина под небольшим козырьком, дожидаясь окончания перерыва. Туда же заскочила и Лена, прячась от дождя. С минуту она молча разглядывала Наташу, затем, пренебрежительно скривив губы, сказала:
- Ну какая же ты все-таки моль! Какая-то бледная, худая! Тебя что не кормят дома? А пальцы-то, пальцы! Грязь под ногтями!
- Это не грязь, - покраснев от обиды, ответила Наташа. Я помогала маме забор подкрасить.
- Забор подкрасить! - передразнила Лена. Разве женское это дело?
- Ой, да я ж забыла, ты ж у нас безотцовщина! – выпалила она.
Холодный дождь разошелся не на шутку и Лена, чувствуя свою безнаказанность, продолжала издеваться над соперницей.
- Подумаешь, Снегурочкой ее назначили на Новый год! Это Николаю Дмитриевичу со слепа, кажется, что ты красивая. Это тебя из жалости выбрали….
- А ты - цыганка черномазая! – бросила ей Наташа, едва сдерживая слезы, и выскочив на дождь, побежала домой.
- Что, хлеб разобрали? – спросила мать. - А намокла-то как! Наташенька, да ты плачешь? Что случилось?
Наташа, рыдая, рассказала матери про Ленкину выходку.
- Ничего, дочка. Бог ей судья. Глупая еще. Главное ты старайся никогда не обидеть человека.
Вдова в тридцать лет, Клава за хлопотами забывала о себе. Помогали Борины сослуживцы. Пригласили детей на новогоднюю елку, а летом Наташе выделили путевку в пионерский лагерь.
Широкой колонной вели детей на железнодорожный вокзал. Кто с рюкзачками, кто с чемоданчиком. Шум, гомон, веселый смех. Провожающие родители семенили рядом с колонной, боясь потерять из виду своих чад. Маленькая, светловолосая Наталка, с папиной «балеткой», с которой он ездил в командировки, выделялась из толпы своими грустными, полными слез глазами.
- Наташенька, доченька, - уговаривала Клава у поезда, - ты же отдыхать едешь. Поправишься. Там режим, воздух. К школе сил наберешься.
А сама готова была забрать дочку обратно, глядя на ее заплаканное личико.
- Конверты в тетрадке. Пиши мне чаще. Да, вот возьми на дорогу, что-нибудь в поезде купишь.
И она вложила в маленькую ручонку две бумажки по рублю и рубль, разменянный на мелкие монеты.
Подошли знакомые с Бориной автоколонны, провожавшие свою дочку, постарше Наташи. И Клава с радостью познакомила девочек, в надежде, что старшая присмотрит за ней.
Затянувшиеся проводы утомили и детей и родителей. Но, наконец, поезд тронулся. Наташа прильнула к окну и провожала глазами мать, бежавшую по перрону.
Танюха, так звали новую подругу, потянула ее за рукав.
- Пошли место занимать, раззява.
Раздали постели, за которые нужно было заплатить. Танюха выхватила у Наташи рубль, отдала проводнице, заявив удивленной спутнице, что она заплатит на обратном пути. И принялась потрошить пакетик сладостей, припасенных родителями в дорогу. Наташа достала мамин пакетик, в котором была молодая картошка с огурцом и пара яичек.
- Ты бы еще борща взяла, безотцовщина, – ехидно скривилась Танюха.
Но, глядя, как Наташа с аппетитом хрустит маминым огурчиком, потянулась к ее пакетику:
- Ну-ка, дай попробовать…
Засыпая под мерный стук колес, Наташа думала о маме. Как она без нее? И когда пролетит этот долгий месяц?
Утро ворвалось в окошко вагона шумом колес и запахом моря. Все прильнули к окнам.
Море. Его невозможно было охватить взглядом. Оно было таким голубым, отливало таким нежным светом, что Наташа замерла от восторга. Из этого состояния ее вывели голоса с противоположной стороны вагона:
- Ой, смотрите горы, горы, лес!
(продолжение следует)