ГЛАВА 3.
ПОБЕГ.
В этот раз, когда Мари приехала в семью, они лишь удивлённо вскинули руки.
– Вайии! Ты опоздал, Мыринка! Роза вчера Томск уехал! Ты пощему не приезжал выпускной?! Деньга не был? Пощему не писал? Мы бы выслал!
Обняв с любовью и уважением, успокоила, сказав, что с Розой так и договорились в письме.
– На выпускной вечер не приехала, чтобы не поднимать лишнего шума. Это праздник Розы, не стоило портить его неприятными происшествиями. Хватило 9-го мая. Малик ещё не уехал?
– Ойййё! – мама Таня осуждающе качала головой, прикрывая уголок рта худенькой ладошкой. – Этот Малик всё про тебя спрашивай, где мая Мыринка, гаварит, я жду, где она? Розка ему сказал, что ты Москву уехал! Айййяя, – возмущённо цокала языком, покачиваясь в неодобрении, – как он ругаться! Эээ, савсем дурной стал!
Сидя на коврике на полу, свернув ноги калачиком, гостья со смехом пила чай с молоком из пиалы. Как же она любила их всех!
Папа Розы, Турсун, всё подкладывал ей лакомые кусочки на блюдечко, с любовью заглядывая в сияющие зелёные глаза, а мама Таня, смеясь, шлёпала его по руке, говоря на казахском, что избалует любимицу ещё больше, чем Розу!
Виновница маленького разлада делала вид, что не понимает их разговора, а сама благодарила взглядом отца. Скорее всего, они догадывались, что приёмная дочь почти всё понимает, но старательно делали вид, что верят, когда убеждала их в обратном.
Тихие вечера и долгие беседы за самоваром продлились дней пять.
Никто ни разу не спросил, почему она здесь и надолго ли?
Старики принимали всё, как должное, и не лезли с расспросами.
Лишь однажды, когда выложила в шкаф на полку Розы свои донельзя скудные и скромные вещички, мама, осмотрев смехотворно жалкую кучку, горестно покачала головой и… тихо выматерилась на казахском.
…Вечером пятого дня их старший сын Арман, искоса поглядывая в сторону Марины, что-то долго и тревожно говорил родителям, отведя в сторону.
Прислушалась. Что речь идёт о ней, было понятно по имени, часто мелькавшему в тихом шёпоте, но там мелькало и другое – Малик! Не выдержав, подошла к группке, хоть и не имела права этого делать без разрешения.
– Простите меня, мама Таня и папа Турсун! Я всё слышала. Малик что, ещё не уехал? Почему? Давно пора ехать поступать!
Хозяева стояли плотной группкой и так странно на неё смотрели: и с тревогой, и с надеждой, и с жалостью, и… с гордостью. Потом, взяв с обеих сторон за руки, повели насторожившуюся девочку к стене и усадили на корпе.
Коврик этот она сама помогала шить и стегать маме Тане пару лет назад. Только тогда он был таким мягким и пушистым! Так почему же сейчас показался жёстче пола? Заёрзав, хотела встать, но слова Армана буквально пригвоздили к нему.
– Малик не только не уехал. Он заявил родне, что пока не «украдёт» и не сделает тебя своей женой, никуда не поедет вообще. Сегодня ко мне на работу в военкомат приходили его дяди и отец. Маринка, ты завтра приглашена к их бабушке Зайне на чай. Отказаться мы не можем – таков обычай: пока ты под крышей нашего дома, мы несём за тебя ответственность и решаем, что делать. Я и подумал, что попить чай со старушкой ты будешь не прочь? Так ведь, а, родная?..
Замерев, сидели вокруг Мари и смотрели выжидающе, терпеливо, ничем не подталкивая к ответу, не торопя. Знали: умеет думать и принимать поразительно правильные решения. Гордились такой дочерью невероятно!
Обведя всех внимательным зелёным взглядом, глубоко задумалась, переводя глаза с одного лица на другое.
В глазах мамы Тани был страх, не совсем девушке понятный.
«Не в старые живём времена, чтобы меня, как мешок с бараном, красть. Нынче само понятие “кража невесты” носит чисто декоративный, романтический оттенок. Бывали, конечно, случаи, но в глухих аулах. А здесь, в крупном районном центре… Чушь! Так чего так боится?
Тут до Мари дошло, когда вспомнила женский взгляд на жалкую кучку вещичек.
– Она не за меня боится, а того, что, выдавая замуж из их дома, им придётся и приданое за мной давать, а семья Турсуновых и так из нужды не вылезает!»
Задержалась взглядом на отце.
В глазах папы Турсуна сквозила такая гордость! Хмыкнула про себя, опустив взгляд долу:
«Чего это он так раздулся, как индюк прямо? Ишь, сидит, грудь колесом, одна рука упирается в колено – Наполеон чистый!» Стало так смешно при взгляде на него.
Смотря раскосыми озорными глазами на лукавую рожицу любимицы, величаво поводил правой лохматой чёрной бровью. «Смотри-ка, каакие мы важные становимся!.. Сами Бейроевы к тебе на поклон пришли, Мыринка!» – так и было написано на его круглом, самодовольном, заносчивом смуглом лице. Величаво покачивался, от удовольствия громко крякал, сверкая в сторону девочки умными карими глазами.
Посмотрела спокойно, прямо, пристально в лицо старшего брата, Армана, взрослого парня, мужа, уже отца трёх детей.
Выдержал её пытливый, серьёзный, зрелый взгляд с честью советского офицера: невозмутимо, достойно, не отводя взора.
Тайком вздохнула: «Арман, кажется, единственный, кто не на шутку встревожен ситуацией с Маликом. Только он боится по-настоящему, понимая, что шутки закончились – “жених” вне себя! Ещё бы не встревожиться! Сам видел, какую сцену закатил на дне рождения Розы, сойдя с ума от ревности! Стоило увидеть, что я нарасхват в танцах, осатанел просто! Вот названный брат и понял – это не игра, – тяжело выдохнула, сочувствуя. – Бедный… Что он может сделать-то, служащий комиссариата, офицер запаса? Бейроевы – могущественный клан. Весь район в их руках! Они есть в любой структуре власти, вплоть до Алма-Аты. А Турсуновым ещё здесь жить как-то надо будет после всего этого!»
Жалко стало их всех: и каждого по отдельности, и как семью. Замерла, решившись, набрала побольше воздуха, хитро поглядела на них.
– Ну, и чего вы так задумались, родные? А? Чай, так чай! А варенье клубничное там будет?
Родичи просто покатились по полу от смеха! Смеялись долго, сбрасывая страх и напряжение последних дней, гоготали от души, всхлипывали, утирали кулаками слёзы, хлопали по бёдрам ладонями, что-то приговаривая на казахском неразборчиво…
Не всё смогла понять Мари, но и того хватило.
– …За это и любим! Появится возможность – не отдадим, костьми ляжем! … Переживали, руки ломали, придумывали, как спасти дочь русскую, а её интересует, дадут ли любимое клубничное варенье! Вот так сластёна! Пушинка легковесная! Не характер – пёрышко! Нет, он недостоин её… Не ему владеть… Не бывать.
Утерев слёзы, мама Таня поднялась с корпе, подала руку и повела девочку за собой.
В дальней комнате, служившей женщинам спальней, в тёмном углу стоял огромный кованый сундук работы мастера конца девятнадцатого столетия. Массивный, с серебряными накладками и чеканным узором рода Большой Жуз, он всегда приковывал детские глаза к своим таинственным глубинам. Сколько раз они пробирались и рассматривали в приоткрытую щёлочку сокровища семьи, стараясь не сдвинуть ни одного предмета, не тронуть с места ни одну вещь. А тут сама Татьяна его открыла и откинула тяжеленную крышку заветного сундука!
– Вот, смотри, Мыринка. Тебе нада завтра надеть наш платья, а не твой мини. Туда мини нельзя. Там мужчины много! Одень этот платья.
Вытащила бережно завёрнутое в кусок тёмной ткани длинное платье из шифона на плотной подкладке.
На тёмно-синем фоне расцветали фантастические сказочные цветы, скрытые в изумрудной зелени, а над цветами порхали чудесные бабочки и стрекозы, на ветках пели птицы-лирохвосты. Расцветка была так деликатна, ненавязчива и сдержанна, несмотря на тончайший волшебный рисунок, что, увидев её хоть раз, забыть было невозможно. Это была настоящая драгоценность!
Как же оно разнилось с тем грошовым вульгарным куском псевдошёлка, что так и остался лежать возле шкафа на стуле дома!..
У Марины перехватило горло от слёз.
Таня сделала вид, что не заметила переживаний, тактично отвела глаза.
– Подарить тебе не могу – подарок моей сестры, но завтра ты будешь самой красивой турчанкой в «Карьере», или я не Токтабуби! – закончила задиристо, совсем куда-то… «потеряв» казахский акцент!
Понимающе переглянулись, рассмеялись и обнялись крепко.
Татьяна, наконец, расслабилась, и в глазах засветилась такая материнская гордость!
«Моя русская красавица-дочь станет, возможно, спасительницей! Если покорится Малику – конец бедности и для неё самой, и для нас, её казахской семьи. Но если Мариша встанет на дыбы, я сделаю всё, чтобы спасти девочку от нежеланной, навязанной нам всем свадьбы и такого опасного, дышащего смертью, родства».
…Ночью в окно кухни кто-то постучал. Стучал настойчиво, явно не собираясь уходить.
Перепуганные и встревоженные родители проснулись, соскочили, заговорили и со страхом посмотрели на спальню, где ночевала Марина.
Мать кинулась в детскую, предупредив дрожащую сноху, чтобы забаррикадировалась с детьми и сидела тихо. Потом вышла, побледнев до синевы.
Вероятно, казахская семья подумала, что турецкая родня Малика не стала ждать и решила здесь и сейчас навсегда разобраться с этим вопросом. Быстро, просто, не затратно.
Все Турсуновы приготовились к неизбежному и, скорее всего, неотвратимому. Никто ни на миг не пожалел о том миге, когда пригласили глазастую русскую малышку за стол однажды вечером. Так это было давно…
Встревоженный, но решительный Арман пошёл в сени и, не снимая крючка с петли, начал переговоры через дверь.
Таня выволокла заспанную девушку из постели, раздела и быстро натянула на голое тело, горячее и сонное, то парадное платье, шепча на ухо, чтобы сильно не кричала – не положено, могут и убить.
Турсун стоял босиком, в стареньких трениках и тянутой майке, посреди кухни в напряжённой позе борца перед решающим броском и готовился отразить нападение неприятеля, прекрасно понимая, что он будет и моложе, и сильнее, и что, возможно, его просто убьют на месте, чтобы элементарно не мешался под ногами.
Вдруг голоса в сенях приняли дружеский тон, послышался смех Армана! Он что-то прокричал на казахском родителям, а те, облегчённо смеясь и плача, пошли встречать ночных гостей.
До Мари доносились звуки приветствий и поцелуев, радостные голоса стариков. Выдохнула с облегчением: «Свои!»
Спокойно встала с постели, подошла к сундуку, аккуратно сняла драгоценное платье Тани, завернула в отрез ткани и уложила на кучу вещей в сундук. Закрывая кованую крышку, была твёрдо уверена, что завтра оно ей не понадобится. Откуда взялась такая уверенность, не знала. Словно кто-то прошептал на ухо: «Ты безопасности!»
С блаженной улыбкой влезла в свою старенькую пижамку, гордо сунула руки в кармашки: «Свобода».
…Через три часа, в самую глухую ночную пору, когда даже собаки спят крепким сном, из задней калитки дома Турсуновых вышла странная компания.
Пожилая женщина-казашка в чапане и толстом платке, замотанном по самые глаза, шла, переваливаясь и кряхтя, неся на плечах пузатые перемётные сумки.
Высокий молодой мужчина вёл на поводу тёмную лошадь, крепко держа ей ноздри, чтобы не заржала.
На спине животного лежали мешки с зерном, закреплённые с двух боков. Они были тяжелы, и это не нравилось строптивой скотине: нервно подёргивалась и хрипела, мотая головой.
Так и пошла компания в сторону гор на край села, где с трудом все взгромоздились на бедную лошадку, и она нехотя потрусила по каменистой дороге. Протестующе тихо ржала, косилась на свои бока, храпела, возмущённая чем-то до глубины лошадиной души. Мужчина покрикивал, ругал и хлестал нагайкой упрямую животину.
Лишь отъехав на приличное расстояние, за границу совхозных полей и виноградников, когда в сереющем небе стали гаснуть звёзды, всадник остановил лошадь, помог слезть женщине и потянулся за мешком.
Почуяв свободу, кобыла, придерживаемая под уздцы, закрутилась на месте, взбрыкнула.
Хозяин резко окрикнул и больно хлестнул камчой. В тот же момент прямо на руки мужчине верхний мешок упал, и в нём что-то вскрикнуло!
Быстро приподняв упавший свёрток, казахи осторожно развязали, и из его нутра появилась тоненькая девушка.
Февраль 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/02/07/1756