(короткая повесть длиною в жизнь)
Он родился перед Войной, ровно за столько, чтобы к её разгару достичь призывного возраста. Его отца звали Никон Петрович, а мать Елена Васильевна. Трудно понять, по какой причине, но при рождении они дали своему первенцу имя Беральд. Потом он встретил такое имя только однажды, так звали действующее лицо в «Мнимом больном» у Мольера.
Его отец был военным и уехал на сборы под Брест. Семья тогда жила по месту службы отца в Даугавпилсе, у него уже был двухлетний брат Альберт. Солнечным утром Беральд лежал на пляже на берегу Даугавы недалеко от железнодорожного моста и вспоминал вчерашний день. Он закончил седьмой класс, его позвала в гости нравившаяся ему одноклассница Женя, её мама накормила их праздничным обедом, а потом они ходили с Женей в кино на фильм «Чкалов». После кино они шли домой, держась за руки, а у парадной он её поцеловал. Первый раз. Впереди была распрекрасная счастливая жизнь…
Самолёт появился неожиданно, вернее сначала появился медленно нарастающий тяжёлый гул с неопределённого направления, потом появилась постепенно увеличивающаяся тёмная точка. Возникло, подогретое вчерашним фильмом, романтическое ощущение полёта, каждой клеточкой своего тела он просто физически ощутил красоту окружающего мира, его переполняли мечты о дальних странах и будущих путешествиях… И путешествия начались.
За какое-то мгновение объёмный живой мир размазался по плоскости ударной волны. Самолёт с крестами на крыльях, пока ещё такой непривычно чужой в этом мирном небе, одиноко, безмятежно и неторопливо удалялся. Оседала, поднятая взрывом водяная пыль, секунду назад, казавшийся могучим техническим сооружением, мост осклабился исковерканными клыками каменных быков. Её не ждали, но Она пришла. Пришла ко всем и сразу. Война.
Когда его отпустил первый шок, Беральд побежал домой. Потом он с братом на руках и матерью бежал на её родину в Ясную Поляну, и сам он, и его брат родились там же. Существует такое поверие: чтобы братья не ссорились, они должны быть рождены в одном месте, вот их мать каждый раз на сносях и ехала туда из разных концов страны, в которые её забрасывала служба мужа. Отец его с боями отступал в том же направлении. Враг опять стоял у ворот. Не успев отдышаться, они побежали дальше на восток, на родину отца в Удмуртию. Уже в эвакуации Беральд узнал, что девочку Женю с мамой, отцом и маленьким братом расстреляли во дворе их дома в первый же день оккупации. Они оказались евреями. Так оборвалась его первая любовь.
В эвакуации Беральд пошёл в восьмой класс. Мест в сельской школе из-за большого притока беженцев с детьми не хватало, часть классов пришлось оборудовать в сельском клубе. Проблем с учителями не было, их среди эвакуированных из больших городов оказалось много. Конечно, тех, кто имел специальное педагогическое образование, много не было, но эту роль прекрасно выполняли искусствоведы, артисты, режиссеры, учёные и другая
эвакуированная интеллигенция. Те же, кому учительских должностей не хватило, в свободное от основной работы в колхозе или в мастерских время руководили организованными в Доме культуры кружками и студиями. Как это ни было странно, но именно война оживила и разнообразила культурную жизнь далёкого села. Помимо школы Беральд ходил в кружок рисования, театральную студию и на курсы допризывников. Его молодое сердце было свободно, и в театральной студии он подружился с эвакуированной из Ленинграда Люсей. Её мать руководила пимокатной мастерской, которая снабжала фронт валенками, а отец остался в ополчении на Ленинградском фронте.
В девятом классе Беральду исполнилось 17 лет, и его призвали в армию. Он попрощался с Люсей, обещал ей писать и уехал в г. Красноуфимск в школу снайперов. После окончания снайперской школы его назначили на должность командира стрелкового отделения в готовящуюся к наступлению на Кенигсберг армию. Это было большое наступление по всему фронту. В светлое время они маскировались в лесополосе, а по ночам без остановок шли и шли вперёд. Чтобы в полной темноте и полусне не уйти куда-нибудь в сторону, он привязывал к вещмешку, идущего впереди, белое полотенце, которое служило ему маяком. Отец Беральда служил на этом же фронте, он уже был полковником артиллерии. Когда фронт изготовился к решительному броску вперёд, он заехал к сыну, чтобы обнять его перед боем, пожелал удачи и вернулся на своё место в этом огромном армейском механизме. Фронт замер в ожидании сигнала.
...В далёком Эльзасе ковалось оружие для немецкой армии. В дыму и огне бездушный металл превращался в такие же бездушные стволы орудий, бомбы, снаряды и пули. ЕЁ изготовили такой же, как и все остальные, такой же холодной, блестящей и безмозглой. Воткнули в пулемётную ленту, упаковали в ящик и отправили эшелоном в Восточную Пруссию. От других ЕЁ отличало только то, что где-то там наверху, в неподдающемся объяснению мире, ей уже не просто дали имя, но и определили долгую жизнь. Т.е. имена-то были у многих пуль, но они повторялись. В её ленте одних Иванов было три десятка, а Сергеев, Петров, Николаев… В соседнем ящике, где пули лежали россыпью, была, правда, одна Ольга, что тоже встречалось не часто, но зато в эшелоне их было ещё две.
У доброй половины пуль имён вообще не было, не было и цели в жизни, оттого они выглядели какими-то дурами.
Ефрейтор в немецком окопе около деревни Гросс Тракеннен не думал, что переживёт ад этой артподготовки. Она длилась несколько часов, и земля вокруг была перепахана плугом войны почти на глубину человеческого роста. Неожиданно всё смолкло, его оглушила тишина. Ефрейтор выскребся из-под засыпавшей его с головой ещё тёплой земли, откопал заботливо прикрытый брезентом пулемёт, выставил его на бруствер, достал из ящика и вставил пулемётную ленту. Ждать пришлось недолго. По всему горизонту, куда хватало глаз, взвились сигнальные ракеты, тишину разорвал крик наступающего фронта, он навёл свой пулемёт в направлении наиболее громкого крика и нажал на спусковой крючок. Пули, имеющие имена, вылетали навстречу своим целям, безымянные просто пошли в темноту. ЕЁ пинком загнали в узкий ствол, оглушили внутренним взрывом и выкинули в раскалённый поток встречного воздуха…
…Сигнал к атаке, которого ждали уже давно, всё равно оказался внезапным, фронт вздрогнул, Бог войны открыл свои шлюзы, и людская лава хлынула на запад.
Беральд готовился к этому бою давно, практически с тех пор, как научился читать, как научился различать явное добро и явное зло, как осознал несправедливость и безвозвратность первых потерь, как понял, что нужно именно ТАК, а не иначе. Он был готов...
Невидимая пружина толкнула его вперёд, какой-то взорвавшийся изнутри крик перекосил лицо и он полетел вместе со всеми в неизвестность. В кромешной темноте он спотыкался, падал, вставал и снова летел в направлении общего движения. ОНИ сближались…
Внезапный тупой удар бросил его оземь. Сначала он подумал, что споткнулся, машинально попытался встать и снова упал, снова попробовал и не смог. Мимо бежали наступающие, они, не останавливаясь, бежали в сторону тарахтящего пулемёта, бежали сплошным потоком. Пулемёт затих, голоса удалялись, его сознание отошло в сторону, чтобы отдышаться. Когда он открыл глаза, было ещё темно, но шум боя был уже далеко. Беральд не чувствовал боли, он даже не знал, где она, собственно, должна была быть. Он лежал на спине. Пошевелил руками, поднял их и осмотрел, пошевелил пальцами – всё в порядке. Мысленно в графе «наличие» поставил плюс. Под правой рукой нащупал винтовку, поставил ещё один плюс. Ощупал тело – снова плюс. Стал ощупывать ноги в пределах досягаемости рук, показалось странным, что руками он их чувствовал хорошо, а сами ноги не отзывались. Снова поднял руки и посмотрел на них – они были в крови. Попробовал пошевелить пальцами ног и только тогда почувствовал боль во всей нижней части тела. Ни повернуться, ни сесть он не смог. Откуда-то издали до его слуха долетел протяжный зовущий крик: «О-о-ольга…» Вспомнил, что именно так зовут батальонную санитарку, тоже позвал пересохшим ртом: «О-оль-га»… Подождал. Опять подал свой сигнал бедствия. Время было неподвижно, внутренние часы стояли. «О-о-оль-га»…
Она выросла из земли неожиданно и рядом, спросила: «Куда?» Беральд виновато и неестественно улыбнулся, по инерции сказал: «О-ольга»,- и, показав куда-то вниз рукой, отключился.
Когда Беральд снова открыл глаза, было светло, вернее уже смеркалось, он лежал на дне воронки, левая штанина была разрезана до самого пояса, и от колена до пояса всё было перетянуто неожиданно белым в окружающей грязи бинтом. Вокруг ходили вконец измученные санитары с носилками, собирая урожай войны. Подобрали и Беральда. ОНА решила его не убивать.
Позже он узнал, что спасшую его от потери крови батальонную санитарку Ольгу, в этом наступлении убила шальная пуля. Просто люди были не в курсе...
Заражение уже началось, в полевом госпитале Беральда готовили к ампутации. Сначала попытались извлечь пулю, но так и не смогли ЕЁ найти, хотя выходного отверстия не было. Хирург посмотрел на операционную сестру, потом они оба посмотрели на него - восемнадцатилетнего мальчишку, решили не брать грех на душу, залили всё пенициллином, зашили, загипсовали и отправили в тыловой госпиталь: пусть судьба сама разбирается.
Его долго везли в кузове Студебеккера, потом в санитарном эшелоне, пока не выгрузили в городе Бузулуке. Там в глубоком тыловом госпитале, прежде чем принимать какие-то решения, ему сделали рентген и Беральд, наконец, увидел ЕЁ фотографию. ОНА сидела глубоко внутри тазобедренного сустава ярким белым треугольником. «Спасибо тебе, - подумал он,- ведь могла бы и убить».
Доктора посоветовались и решили удалить инородное тело. Сняли гипс, вскрыли и почистили рану, но без нанесения непоправимого ущерба удалить пулю не представлялось возможным: слишком глубоко она зашла в сустав. Снова зашили и загипсовали. Зря возились, ОНА к этому ещё была не готова. Беральда похлопали по плечу, сказали: «Держись, боец, не переживай, пусть всю жизнь на костылях, но зато ты жив».
Германия пала, его отца перевели на Дальний Восток в Порт-Артур. Кенигсберг переименовали в Калининград, во всей Восточной Пруссии немецкие названия заменили русскими. По необъяснимой причине деревню, где ранило Беральда, назвали Ясной Поляной, отметив таким образом место его второго рождения. С Беральда сняли гипс, снабдили костылями и выписали из госпиталя. Он приехал в Порт-Артур и девятнадцатилетним инвалидом на костылях пошёл доучиваться в 9-й класс.
И на фронте, и в госпитале, и на Дальнем Востоке Беральд продолжал переписываться с Люсей из Ленинграда. Её отец погиб при прорыве блокады, но они с матерью, братом и сестрой вернулись в родной город. Люся училась в Университете на искусствоведа и звала Беральда после окончания школы поступать туда же. Он так и сделал.
В гимнастёрке со знаком тяжёлого ранения, медалью «За отвагу» и на костылях приехал он в Ленинград и подал документы на юридический факультет. По сути, раненая нога и гимнастёрка сдали за него вступительные экзамены. Ну, а как могло быть тогда иначе?
Люди всегда были разные. Некоторые абитуриенты просили у него форму и костыли напрокат. Он давал и ждал со своей Пулей в длинном коридоре на лавочке в чужой одежде. Уже перед началом занятий по университетскому общежитию ходили агитаторы и зазывали поступивших переходить на филфак, заманивая более высокой стипендией, там оказался жуткий недобор. Он согласился, и Пуля перешла вместе с ним.
Люся окончила Университет, уже работала в Академии архитектуры и писала диссертацию. Беральд с интересом учился, да и не мудрено - ему преподавали прекрасные педагоги, например, древнерусскую литературу читал академик Лихачёв. С течением времени Беральд стал обращать внимание, что Пуля всё меньше и меньше его беспокоит. Сначала он сменил костыли на палочку, потом отложил и её и даже начал ходить на физкультуру. Перед самым дипломом их группе предложили сделать выбор: либо писать диплом по журналистике и выпускаться по этой специальности, либо получать специальность преподавателя русского языка для иностранцев. Они с Пулей выбрали второе. Позднее стало понятно, что поступили правильно. Его друг Ромка выбрал журналистику и всю оставшуюся жизнь просидел в отделе писем газеты «Гудок».
После окончания Университета Беральд и Люся поженились, он переехал к ней в коммуналку пятым жильцом в комнате. Какое-то время он поработал синхронным переводчиком с болгарского языка в Школе милиции, а когда стали набирать иностранцев в Военно-морское училище имени Дзержинского, перешёл туда. В основном там учились китайцы. Одному богу известно, как он, зная по Порт-Артуру всего несколько китайских слов, умудрялся их обучать, но через год те уже вполне сносно говорили по-русски. Потом отношения с Китаем испортились, китайские курсанты уехали домой, а Беральд перешёл в Электротехнический институт на кафедру русского языка , где оказался единственным мужчиной. Там обучались не только студенты из стран Социалистического содружества, что вполне понятно, но и приличное число студентов из бывших французских колоний. Кто-то выбирал нашу страну из идеологических соображений, кто-то по причине невысокой стоимости обучения и бесплатной медицины. Достаточно часто иностранные студенты, приезжая в СССР, первым же делом ложились в госпиталь и удаляли аппендикс, без всяких на то показаний, просто с прицелом на будущее в силу бесплатности самой операции. Пришлось Беральду записаться на курсы французского языка. Какая сила его к этому подтолкнула не понятно, но когда «рука Москвы» стала дотягиваться до Юго-восточной Азии, и в Социалистическом королевстве Камбоджа Советский Союз построил Политехнический институт, кого туда посылать заведующим кафедрой русского языка сомнений не было, все мыслимые аргументы были на стороне Беральда, и они с Пулей поехали.
Работал он самозабвенно, писал учебники, выдумывал новые методики, открыл Клуб друзей русского языка, занимался дополнительно, иными словами просто «горел на работе». Студенты его любили, а, как известно, любовь к учителю поднимает интерес к его предмету. Скоро добрая половина Пном-Пеня понимала уже не только по-французски, но и по-русски. Беральд обрастал новыми интересными друзьями. Через год к нему присоединилась Люся, которая решила, бросив карьеру, посвятить свою жизнь мужу. Она не стала защищать уже написанную диссертацию, чтобы не угнетать чувство собственного достоинства мужа своей дипломированностью, поскольку было понятно, что он, в силу своего характера, этого не сделает никогда. Люся стала работать учительницей начальных классов в школе при Посольстве для детей дипломатов. Русская колония в Камбодже жила активной и интересной жизнью: выезжала на пикники, устраивала капустники, концерты, спартакиады. Пуля Беральду не мешала, он даже стал чемпионом русской колонии в Камбодже по бегу. Да, он и не вспоминал о НЕЙ. Только однажды, во время очередной диспансеризации, удивлённый доктор, глядя на рентгеновский снимок, и, видя перед собой абсолютно здорового, цветущего человека, спросил: «Боже, а ЭТО что?» Беральд рассказал. Рассказал и о двух безуспешных попытках удалить «инородное тело». Его положили на обследование в построенный Советским Союзом и переданный в дар Камбодже оборудованный по последнему слову техники госпиталь. После долгих совещаний ему предложили заменить сустав целиком на практически вечный искусственный. Беральд отказался. Он представил, как в его организме будет поскрипывать какая-то посторонняя железяка…, а что Пуля?, с НЕЙ он сроднился, ОНА ему не мешала, да, и вообще, он ЕЁ по-своему даже любил.
Объяснить сегодня, что означало в советское время иметь родственника, работающего заграницей, невозможно. Беральд отработал там три положенных срока. Вся родня «ходила в джерси, мохере и кримплене», была завалена, милыми сердцу советского человека, безделушками. За равномерным распределением «добра» между родственниками следила Люся, да, и вообще, если бы не она, то Беральд бы всё заработанное «профукал» в силу широты души прямо на месте. Командировка закончилась, Беральд вернулся на кафедру, купил себе мечту советского человека – «Волгу» цвета «сиреневый туман», в стране начиналась «эпоха застоя». Заработанные заграницей «именные чеки Внешпосылторга» обменяли на обезличенные «сертификаты», на них было можно отовариваться в магазинах сети «Берёзка», а можно было, втихаря, поменять на рубли по приличному курсу, что позволяло всей семье относительно безбедно существовать в материальном смысле.
Беральд продолжал путешествовать, посетил по путёвкам Чехословакию, Польшу, съездил на своей «Волге» «по вызову» через Румынию в Болгарию, поскольку в Югославии были свои законы, и визы для поездки туда не требовалось, ненадолго заскочил и в Белград.
Спустя какое-то время Советскому Союзу понадобилась военно-морская база на Средиземном море. Поскольку русский язык был не только средством общения, но и средством идеологического воздействия, то уже «проверенного в деле» Беральда отправили в бывшую французскую колонию Алжир. Там он повстречал многих старых друзей и обзавёлся новыми. Ещё работая в Электротехническом институте, Беральд учил русскому языку студентов из Ливии и Египта, а с приездом в Алжир, не без его усилий, уже весь север Африки заговорил по-русски. Пуля о себе не напоминала, и без ЕЁ помощи все шло в его жизни довольно гладко.
В Алжире Беральд тоже отработал три срока, в Ленинград вернулся уже на должность заведующего недавно открытой кафедрой в Химико-фармацевтический институт. В стране наступили полуголодные времена, и Беральд вспомнил о НЕЙ. Его, как инвалида войны, приписали к какому-то «распределителю», замаскированному под подвал, и регулярно позволяли отовариваться продовольственным «дефицитом». Этот "подвал" периодически менял свою дислокацию, чтобы не сильно привлекать внимание и не раздражать окружающих. Распределением дефицита среди родственников опять же руководила Люся. В связи с отсутствием в стране и непродовольственных товаров, для инвалидов создали специальную очередь, с регламентированными по срокам получения различных видов товаров лёгкой промышленности правилами. Люся завела специальную тетрадку, в которой отмечала: «Холодильник -1 раз в четыре года, цветной телевизор - 1 раз в четыре года, ковёр – 1 раз в два года, дублёнка – 1 раз в два года и т.д., дата последнего получения…, срок очередного получения…»,- и строго отслеживала процесс. Слово «получение» означало следующее: покупался товар за свои, и немалые, деньги, а «получал» ты только право их на это потратить. Только в искривлённом сознании советского человека могла сконструироваться фраза, поразившая Люсю своей абсурдностью, соседка по дому ей как-то сказала: "Вам-то хорошо, у вас муж инвалид". Может сложиться впечатление, что это говорило о высокой социальной защищённости инвалидов войны, на самом же деле свидетельствовало о полной беззащитности всех остальных. Беральд искренне любил свою Пулю, как-то вспоминая прожитое, он сказал про неё: « Она в меня попала в первом серьёзном бою и, практически, спасла от настоящей «мясорубки», которая была впереди, сделала меня инвалидом, но никак не ограничила моих возможностей, помогла поступить в Университет, вступить в партию, без членства в которой говорить о какой-либо карьере просто бессмысленно, ведь это ОНА открыла мне путь заграницу, помогла обеспечить семью, а теперь ещё и кормит. Просто ЗОЛОТАЯ ПУЛЯ».
ОНА слегка смутилась, но возражать не стала.
Беральд продолжал заниматься своим делом: на работе учил русскому языку иностранных студентов, а в нерабочее время занялся репетиторством. Слухи о его способности быстро научить алеутского оленевода тому, как без ошибок написать сочинение на тему "Стилистические особенности литературных портретов Болконского и Безухова, используемые автором в романе «Война и мир»", распространялись быстро, и тропа, протоптанная абитуриентами к его дому, зарастать не успевала. И то, что именно в его день рождения страна отмечала День учителя, выглядело вполне обоснованно.
Время уходило быстро. С третьей попытки он всё же вышел на пенсию, но продолжал учительствовать на дому, в котором по естественным причинам уже не было его родителей. Он купил дачу, и в летнее время открывал там «школу» для праздно болтающихся по садоводству недорослей, родители которых с великой радостью пристраивали туда последних. К его дому опять протоптали тропу.
Он много переписывался с разбросанными по всему свету друзьями,некоторые из них приезжали к нему сами, но ему выехать к ним уже возможности не было - законы не позволяли.
Когда в одночасье, с таким трудом строившийся социализм, рухнул, Беральд снова вырвался на свободу. Он проехал на автобусе всю Европу, даже свозил свою Пулю на ЕЁ историческую родину. Ему уже было прилично за восемьдесят, но на каждое лето он планировал какие-то поездки. Родственники не удивлялись, когда в телефонной трубке звучал голос Беральда: «Я в Швейцарии у Татьяны, едем с ней пить кофе в Италию…» Возраста он не чувствовал, но ОНА всё чаще напоминала о себе. В последнее время его левая нога слегка усохла, стала короче, и он снова достал свою палочку…
Беральд был моим отцом. Был до прошлой весны… Он уже заказал на Майские праздники билеты в Манчестер, но неожиданно умер. Умер так и не успев понять, что совсем постарел...
Смерть тоже была к нему расположена благосклонно: не мучила болезнью, не изводила диетами и лекарствами, пришла себе тихонько под утро оторвавшимся тромбом.
Он прожил со своей Пулей 68 лет, после смерти Беральда её извлекли, она тоже перестала быть Пулей, превратившись в обычный кусочек ржавого металла. Фраза "они жили долго и счастливо и умерли в один день", - это про них.
У меня дома ОНИ висят на стене рядом – портрет отца в рамке и ОНА – его Пуля в коробочке под стеклом. Люся была моей матерью, она ушла годом раньше.
Простите меня и прощайте...
P.S. Любовь к "отеческим гробам"
Намного лучше проявлять,
Ещё при жизни тех, кто там…
_____________________________________________
Картина автора "Инвалид войны" картон, масло.