ГЛАВА 11.
ГОРДИЕВ УЗЕЛ.
В школе дела были всё хуже и хуже.
Танеевская Лариса Леонидовна, директор школы, она же учитель математики, сорвалась с «катушек», буквально «ела» её за малейшие прегрешения, не прощала мельчайшей оплошности, не упускала случая унизить и оговорить. Всё шло в топку «любви» к ученице: невыспавшееся лицо, хмурый вид, неподшитый вовремя кружевной воротничок, мятая форма, завернувшаяся страничка в учебнике – всё вызывало дикое раздражение и возмущение! Заметив отсутствующий вид на математике, могла во весь голос сказать:
– Смотрите-ка на неё! Сидит и мечтает! Да она, кажется, влюблена в кого-то по уши! Джульетта ты наша деревенская.
Ей было всё равно, что после этого девушка и вовсе не могла сосредоточиться на уроке. Поделом! Легче было застать врасплох с вопросом и с наслаждением поставить в дневник «пару» на пол-листа.
Не лучше стало и на других уроках.
Холстова, учитель немецкого языка, и вовсе не давала рта раскрыть, а ведь Риманс была очень неплохой «немкой» – язык давался легко, да и родовые корни давали о себе знать! Но все старания девочки пропадали втуне.
Только и говорила спасибо «химичке», любимой «Репке», что не приняла в конфликте ничью сторону, небрежно махала рукой на красные «двойки» по другим предметам и, с удовольствием ставя «четвёрку», ворчала, что «пятёрку» и себе бы не поставила.
Так же радовал «физик», «Васбор», который, с недоумением смотря на «неуды» и говоря: «Как же так? Матика – “два”, а мои задачки щёлкаешь, как орешки? Нонсенс…», терпеливо разобрав с Мариной у доски уж очень заковыристую задачку, ставил твёрдую «тройку», говоря, что на следующей задаче «четыре» будет обязательно.
Отрадой были только гуманитарные науки, физ-ра и труд – конёк и гордость Мари. Тут уж никакие придирки не работали. Любовь к предмету и крепкие знания на уровне интуиции спасали и радовали, и педагогов в том числе. Тихо шептались по углам: «Не сдаётся – уже победа!»
Когда «двойки» замелькали в дневнике красными лебедями, мать Варвара недоумевала, пыталась расспрашивать, но что дочь могла сказать?
…Однажды домой пришла Балжан с посещением и твёрдым намерением поговорить с матерью ученицы об успеваемости.
Проговорив некоторое время о делах в селе, о старших детях женщины, о мелочах и пустяках, приступила к основной теме.
– Варвара Ивановна, что с Мариной происходит? Объясните, прошу!
– А вот это я и сама бы хотела знать. Уж поверьте: учит доча не меньше, чем в прошлом году – зубрит часами! И всё пытается мне или братику пересказать, просит, чтоб проверили, не забыла ль чего? Но оценки у ней всё хуже. Вот и хочу Вас спросить: чо твориться в школе? Вам-то изнутри виднее. Разберитесь, пожалуйста! Сами, пока её отец не вмешался. Нрав у него суровый, даже буйный, ежели придёт – сорвётся: убийства не избежать. Контуженный он, и не раз. А за Маринку головы с радостью всем поотрывает! Любимица она его. Вот и прошу Вас: по-домашнему там разберитесь. Не хотела я сор из избы выносить, но, видать, придётся, если дело не поправится. Скоро поеду с отчётом в управление МВД – уж найду, кому рассказать о беде. Мы там на особом счету – прислушаются и примут меры, не сомневайтесь, да и начальнику районному нашему дочь уж очень понравилась.
Балжан как-то странно посмотрела на молчаливую Мари: сидела на краешке дивана с прямой напряжённой спинкой и мертвенно-белым личиком, за последнее время сильно осунувшимся и ещё больше похудевшим! Вздохнув с жалостью: «Как тростинка!», попросила девочку проводить.
Выйдя за калитку, осторожно оглянулась по сторонам, посмотрела в окна соседей: темно, пусто.
– Мариша, ты мне ничего не хочешь рассказать? – спросила негромко, покосившись на дорогу.
В ответ только отрицательно покачала головой, покрытой старенькой вылинявшей полушерстяной шалёнкой, как называли местные женщины тёплые платки.
Бася замерла, окинула внимательным взглядом подопечную.
«Изысканная, тоненькая, миниатюрная, с красивыми формами тела, как у польских балерин прошлого века! Княжна! Немудрено, что мальчишки передрались из-за этой Дюймовочки зеленоглазой, как из фарфора изваянной. Прелестной, но бедной до отчаянной нищеты, – тяжело вздохнула, не сводя узких карих глаз. – Какой старенький и застиранный этот утеплённый байковый спортивный костюмчик! Его и новый красивым не назовёшь, а сейчас, когда стирали несчётное количество раз, сильно дал усадку, безобразно деформировался. Бедняжке катастрофически мал к тому же! Ёжится на холодном февральском ветру и мелком дождике, кутаясь в растянутую, явно материнскую кофту какого-то жуткого серо-зелёного оттенка! Не зря такие цвета в простонародье презрительно называют серо-буро-козаявчатыми, – неуловимо нахмурилась, протяжно невесомо выдохнула. – Да… нищета и нужда способны изуродовать даже юную девочку голубых кровей. Бедные дети! Бедные родители…»
Опомнилась, вернулась к разговору.
– Пойми, я не смогу помочь тебе ничем, пока не узнаю причину.
– Спасибо Вам. Справлюсь сама.
– А ты в этом уверена?..
Растерялась и почему-то передёрнулась от неприятного чувства, что говорит не с девочкой, а со старой, всё на своём веку повидавшей женщиной. «Почему это почувствовала? Отчего увидела не молодость, а бесконечную усталость от жизни, которая едва началась?» Еле отряхнулась от жуткого ощущения безнадёги и абсолютной беспросветности!
Заволновавшись, шагнула ближе, но взять за плечики почему-то не посмела.
– Мариш, прошу, помоги, чтобы я смогла помочь тебе!
Молчание в ответ, глаза опущены на землю, на мокрую снеговую кашу, перемешанную с грязью.
Балжан замерла, напряглась телом до судорог, сильно сжала кулаки: «Солдат, а не ребёнок!»
– Помощь не примешь, так понимаю?
В ответ – слабое покачивание головки, глаз так и не подняла.
Поняв тщету усилий, педагог отступила назад.
– Оставить всё как есть не могу. Совесть и воспитание не позволят…
Задумалась, стараясь найти выход из тупика. Только одна мысль билась о черепную коробку: «Её душа, как это месиво под ногами – холодная и грязная. Сколько можно валить на невинного ребёнка дикую злобу и гадкие сплетни? Как выдержит? Сможет ли? Если отчается, быть непоправимой беде». Нервно вздохнув, попыталась хоть что-то предпринять.
– Ты сумеешь?..
Не договорила, вдруг поперхнувшись от странного, словно бездонного, останавливающего зелёного взгляда, вскинутого прямо ей в глаза.
– Да.
Вздохнув обескуражено и позорно сдавшись, Балжан поспешно ушла, не в силах даже попрощаться с ученицей!
Марина долго-долго стояла под мелким дождём оттепели, промокнув и промочив насквозь ноги – драные колоши.
«Настоящий глухой тупик. Никак не нахожу выхода из этого закоулка. Хотя, это не тупик, а… замкнутый круг, – задумалась, забывшись. – Не могла я сказать Басе, что война объявлена не её коллегами-педагогами, что первопричина не в школе. В человеке. В женщине. В Раисе. В матери Жоры Сироткина. Не смогла…
Мучительно размышляя, старалась найти хоть какое-то оправдание обезумевшей матери. Для её поведения, как ни пыталась, не находила разумных объяснений.
– Не могла же так испугаться за будущее сына, что принялась травить подружку! Удар на опережение? Абсурд. Слишком рано! Что ожесточило? Не обижала её даже взглядом, всегда вежлива и внимательна, тактична и скромна, хорошо относилась к их семье. Мне очень нравится его папа, а с Валюшей, сестрой Жоры, вообще в шутку называемся сёстрами. Но в тайне – Вале не хочется ссориться с родителями. Теперь это сделать проще – девушка учится в институте далеко от дома. Мне же стало труднее – нет поддержки изнутри семьи, – ещё больше загрустила. – Что же упустила? Чем разожгла костёр ненависти и недопонимания? Почему моя мама не в курсе? Или просто молчит? Если так, это что-то давнее. Я тут при чём?
Назойливые колючие мысли всё мчались и мчались.
– Бег по замкнутому кругу, как пони по манежу. Мал, а выбежать на волю не позволяют борта. Сколько же мне ещё так бегать?..»
За что так возненавидела с самого детства Раиса, узнала, будучи уже взрослой*. Тогда поняла и простила, хоть в той истории вины Мари не было вовсе. Простила, чтобы отпустить обиду прочь.
…Рая Анисимовна разошлась не на шутку.
Если вначале ещё действовала за спиной Марины, сея сплетни и делая гадости, то в середине учебного года осмелела настолько, что стала частой гостьей школы и кабинета директора в частности.
Пройдясь по классам, бывшая педагог делала далеко непедагогичные вещи: подслушивала, выспрашивала, подглядывала и склочничала. Собрав урожай мерзких слухов и чудовищных домыслов, важно шла в учительскую в гости к Лёпе. Они вдруг так «задружили»!
Во время её посещений всех учителей, как ветром сдувало из помещения: никто не желал выслушивать недостойные низкие сплетни, становиться невольным соучастником постыдного действа. Да и на директрису, после таких посещений становившуюся придирчивой и несправедливой, не хотелось нарываться.
Посидев и поговорив «по душам», Раиса уходила медленной поступью победительницы, поглядывая надменно и свысока на трусливых педагогов. Дали б отпор – ей сюда путь был бы заказан, а отпора не было – свобода!
Однажды Мари нечаянно столкнулась с ней нос к носу – Рая как раз выходила после беседы из учительской.
Грузная, рослая, мощная женщина с негодованием сильно оттолкнула тощую девочку с дороги, под нос что-то проговорила гадкое и неприличное.
Марина же отлетела пушинкой к стене, едва не ударившись головой! Придя в себя, задумчиво посмотрела на посетительницу и ответила на грубость милой, светлой и невинной улыбкой:
– Здравствуйте, дорогая Рая Анисимовна! Рада была повидать Вас! Жаль, что Вы торопитесь!
Женщина подпрыгнула, будто её хлестнули плёткой-камчой по спине, и с ненавистью прошипела, злобно оглянувшись через полное плечо:
– Хамка!
Ученики и учителя были свидетелями дикой абсурдной сцены, но только тайком шептались и вздыхали, не имея возможности или элементарной смелости вмешаться и что-то изменить в создавшемся положении. Понимали, сочувствовали, краснели лицами и… молчали.
«Милые рабочие отношения, ничего не скажешь. Примерный коллектив советских педагогов, – вздыхала Мари, не смея даже в уме винить кого бы то ни было. – Каждому своё, по заслугам его воздастся.
Грустила, ясно понимая, что ситуация затягивается в настоящий морской узел.
– Мне не распутать его уже. Не представляется возможным. Не те способности и знания. Когда опасно пережмёт душу, придётся рубить, чтобы просто выжить, – вспомнила крылатое выражение, усмехнулась. – Пресловутый “гордиев узел”. Только не знаю, где найти тот меч, что разрубит “подарочек” царя Гордия? Что за событие им послужит? И только ли его разрубит, или полетит чья-то голова?»
* За что так возненавидела… – события отражены в рассказе «Головастики» из серии «Истории детства и юности». http://www.proza.ru/2013/02/14/1228
Февраль 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/02/07/1712