ГЛАВА 8.
НОВЕНЬКАЯ.
Утром началась новая жизнь. Школьная.
Всем классом стояли во дворе родной школы, шумя и переговариваясь.
Объявили о начале торжественной части линейки, и пришлось быстро построиться в «каре», уже столь привычное за восьмой год обучения. На ступеньки школы начали подниматься председательствующие и гости, а ученики продолжали тихо перешёптываться.
Пока звучали приветственные речи и славословия, у детей было чем заняться: осматривали друг друга, хвалили обновки и делились новостями…
Только Марина Риманс в обсуждениях одноклассниц не участвовала. У неё была веская причина прятаться за спинами класса – огромный чирей. Он появился за сутки, видимо, от ледяной воды водопада. Соскочил прямо под носом, безобразно приподняв влево его и верхнюю губу, да ещё к тому же был зелёно-жёлтого цвета! Ужас! Несчастная и некрасивая, пряталась от всех сзади, прикрывая беду сложенным отутюженным носовым платком.
Не только девушке было неуютно на сегодняшней школьной линейке.
Нурлан Сабиев пришёл в школу бритым под ноль, некрасиво «светя» незагорелой частью головы. Контраст с тёмным загаром лица и шеи был не просто разителен, а вопиющ! Понимал и, как Марина, стеснялся показаться на глаза школе, что было очень сложно, учитывая его рост. Деваться было некуда, выдержал стойко кривые смешки и громкие издевательства со стороны салажат из начальных классов. Не обращал внимания: «Что с них возьмёшь? Дети». Но его неловкость тотчас отошла на дальний план, едва увидел её, Маришу.
Задохнулся сначала от радости, пока не понял, почему так незаметна сегодня, отчего не поднимает чудной светловолосой кудрявой головы, украшенной двумя красивыми «хвостиками» с белоснежными капроновыми бантами. Как только всё понял, не сводил глаз, сразу сообразив, что девочка чувствует в эти мгновенья и чем это может закончиться. Посмотрев на склонённую головку и полыхающие от стыда ушки, тепло улыбнулся. Внимательно присмотрелся, осматривая с головы до ног: непослушные волосы сегодня не слушались её дрожащих от смущения и волнения рук, потому несколько «петушков» торчат из приглаженных локонов на голове, не портят очаровательной картины причёски прилежной школьницы, а немного веселят глаз; воротничок на платье подшит новый, явно вырезанный из плотной тюлевой шторы, а не куплен готовым в магазине, что может служить показателем, как фантазии девочки, так и… острого безденежья в их рядовой, скромной по доходам семье; фартук не нейлоновый с пышными воланами, а бесхитростный, самый простой, из хлопка, что быстро желтеет и очень сильно мнётся.
Задумался, припоминая, вздохнул грустно: «Да, это явно прошлогодний фартук, как и школьное коричневое платье. Сильно “село”, залоснилось на локтях и подоле сзади. Пыталась исправить, отпоров снизу, отпарив, отгладив, но с рукавами-то ничего не сделаешь, вот и старается руки не поднимать, чтобы запястья не видны были, – опустил потерянно голову, сжав губы. – Бедная моя девочка! Твои родители так и не смогли скопить денег на обновки к школе! Проклятая нищета. Сколько ни работай, выше оклада не прыгнешь.
Скосил глаза на младшего брата Мари, Вика. Тяжело вздохнул.
– Так нечестно! Ему-то всё новенькое и качественное купили: костюмчик какой красивый где-то нашли, рубашка наглажена и накрахмалена, да и ботинки такие добротные! Стоит, озорник, стреляет шальными зелёно-карими глазками, как у сестры, косится на девчонок, заигрывает. А его сестра… – перевёл взгляд на поникшую светлую головку девушки, посмотрел на обувь. – Бедняжка! Родители, да нельзя же так с девочкой, которая уже невестится! – зарычал сквозь зубы, стараясь не выдать возмущения и волнения наружу. – Как же ей горько и тяжело! У неё, красивой, совсем взрослой девушки, в такой торжественный праздник на ногах… тряпичные ботиночки в мелкую клеточку! Мокасины со шнурками, – присмотрелся и побледнел. – Да они куплены не в магазине, а на рынке, на задворках, где за копейки продают ношенные вещи, те, что уже и вещами-то назвать трудно.
Закрыл глаза, зажмурился до красного цвета под веками. Долго так стоял, сжимая кулаки до побелевших костяшек. С трудом справился с отчаянием и приступом острого сочувствия любимой. Вновь посмотрел потемневшими от негодования карими глазами на злосчастную обувку.
– Старалась, моя Золушка. Постирала их, купила новые пёстрые шнурки, заштопала протёртые дырочки на носах, припасла красивые хлопковые носочки цвета топлёного молока, даже вышила на них в районе щиколоток маленькие розочки. Понятно, почему ты так от всех прячешься. Чирей здесь ни при чём. Достаточно на одноклассниц посмотреть: все в новеньких дорогих модных формах, с роскошными фартуками, пышными воротничками и манжетами из кружев, в настоящих импортных босоножках на каблучках, в капроновых чулочках и гольфах с рисунком. Косятся, бесстыдницы, окидывают презрительными, пренебрежительными, надменными взглядами ту, которая в сотню раз красивее и благороднее их! Не смотрит с завистью или злобой, лишь потерянно опустила глаза и старается не обращать на себя внимания. Мечтает, наверное, провалиться сквозь землю. Понимаю, Машук, как никто другой. Мы похожи, родная. Не бойся, не оставлю тебя одну на растерзание нашим ехиднам. Как жаль, что помочь могу только душевным участием, биением горячего сердца и любовью. Зато в них ты никогда не будешь испытывать нужды и недостатка, клянусь!»
В какой-то момент Мари стало так стыдно находиться среди радостных, счастливых, обеспеченных, красивых и нарядных одноклассников, что в чёрном отчаянии решила совсем уйти с линейки. Такое накатило!.. Больше не находила в себе силы стоять на этом эшафоте позора и ощущать ничтожность. Захотелось единственного: прийти домой и прямо в парадной форме… влезть в петлю. Вдруг так чётко увидела эту картинку! Как-будто смотрела фильм по телику: вот идёт по длинной аллее Центральной улицы, сворачивает в свой переулок, открывает твёрдой рукой калитку, заходит на веранду, берёт с верхней левой антресоли ключ, идёт на летнюю кухню, открывает, слева снимает с гвоздя верёвку, направляется к качелям. Их поставил отец специально для неё, любимицы, зная, как любит качаться. Вот на их перекладине она и повесилась.
Поразившись до немоты, стояла позади одноклассников, а видела не учителей на ступенях школы, не гостей и начальство районное, а себя в саду, висящую меж стропами качелей. Зажмурила глаза, сдерживая слёзы, постаралась изгнать дикую, жуткую картинку из головы.
«Так… Спокойно, Мариш. Это твоё будущее. То, что может быть, если не возьмёшь себя в руки. А ты справишься обязательно. Должна». Но, сколько ни прогоняла видение, оно лишь становилось чётче и явственнее. Даже окружающие звуки исчезли! Теперь слышала только тихий скрип давно смазанного бревна-перекладины и шуршание своей одежды о железо раскачивающихся строп.
Открыла глаза и, словно слушая чей-то приказ, как во сне, пошла исполнять!
Едва сделала движение в сторону, к ней шагнул Нура и ласково, но решительно взял за руку, останавливая малодушный побег в смерть. Сделал это так по-доброму, мягко, заботливо смотря в смущённые до слёз зелёные глаза, словно говоря: «Я с тобой, я рядом!», что её сердце рухнуло куда-то в ноги, а кровь бросилась огненной волной в голову. Так и осталась стоять чуть поодаль от ребят, оглушённая прилившейся кровью, не видя ничего из-за красной пелены перед глазами, крупно дрожа, еле дыша от переполняющих эмоций.
Они были так противоречивы! Не желали мириться друг с другом: жить долго и счастливо или тотчас умереть. Сильно боролись за её душу и тело, причиняли боль невыносимую!.. Эта война совсем обессилила девушку.
Если бы ни рука Нурлана, крепко её держащая, точно рухнула б на колотый острый щебень дорожки, разбив колени в кровь. В лучшем случае.
Долго приходила в себя.
Когда голова прояснилась, с откровенной радостью осознала, что навязчивая картинка с качелями испарилась из памяти начисто. Прислушалась: «Пусто. Словно не было этого дьявольского наваждения. Нурлан спас меня от смерти! Буквально!» Замерла поражённая и потрясённая.
Он стоял рядом, подняв голову, и смотрел, как ни в чём не бывало, на крыльцо школы. Рука нежно сжимала повлажневшую девичью ладонь, большой палец ласково гладил запястье с внутренней стороны, где выбивал бешеный лихорадочный ритм пульс, явно зашкаливая за все допустимые нормы! Настойчиво гладил и гладил, словно вводя в транс тягучими, неспешными, завораживающими движениями, укрощая взлетевшее давление равномерными нажатиями на вену, заставляя угомониться, перестать мучить слабую и впечатлительную любимую. Замедлил поглаживания лишь тогда, когда пульс снизился до приемлемого уровня. Тогда сжал руку в ласковом пожатии, с радостью ощутив едва заметное движение в ответ.
«Справилась с паникой и унижением. Умница моя!
Скосил глаза и с облегчением увидел, что подняла голову, больше не стыдясь ни нечаянной беды на треугольном худеньком личике, ни бедного поношенного одеяния на напыщенном празднике школы.
– Радость моя, ты смогла и это с достоинством пережить! Как я тобой горжусь, Машук!..»
Деликатно отвёл тёмный обожающий взгляд, стараясь не смущать.
Как только давление отпустило, кровь отхлынула от головы и шеи, затылок перестал гореть огнём и давить раскалённым кирпичом, Мари облегчённо выдохнула.
Постояв некоторое время с закрытыми глазами, открыла, порадовавшись, что кровавая пелена медленно растворилась без остатка. С удивлением поняла, что лишь теперь начинает вновь слышать обычные звуки школьной жизни, и нет больше оглушительной мёртвой тишины, где гулко стучало её сердце, да визжали давно смазанные бревно и петли качелей, раскачивающихся с нею в такт.
Немного выровняв дыхание, осторожно покосилась на Нури.
«Стоит с такой безмятежной миной, словно ничего и не происходит с нами и руками. Шельмец! – хихикнула про себя, зардевшись нежным румянцем на худых щеках. – Сначала просто гладил пальцем, теперь “целует” кожей ощутимо! Как ему это удаётся? Как можно подушечками пальцев так ласкать, что ласка превращается в поцелуи? Или я так ощущаю? – прислушалась к ощущениям. – Нет, не кажется. Гладит, а в уме целует мне руки, плечи, шею и… губы! – закрыла глаза, сжала сильно, прогоняя ясную картинку в голове. – Так, Маринка, не сходи с ума. Хорош читать его мысли! Меньше знаешь – лучше спишь. “Закрой” душу, больше не посматривай и не подслушивай. Он-то этого не умеет и уж точно не обрадуется, когда поймёт, что ты его “видишь” насквозь, как рентген! Возьми себя в руки и вспомни, кто ты и где находишься, – открыла глаза, осмотрелась исподтишка. – Порядок. Все заняты линейкой и разговорами.
Вновь искоса посмотрела на парня, всё ещё крепко держащего её руку. Его глаза смотрели на происходящее на ступенях действо, дыхание ничем не выдавало обуревающих душу чувств, лицо отстранённо и загадочно, даже рука была не горяча, как её, а немного прохладна и неожиданно мягка. Удивилась.
– Как у девочки, хотя сама вчера видела, что руки-то у Нуры уже мужские: крепкие, сильные, накачанные, с мозолями, – задумавшись, догадалась. – Что удивляться, что так рано повзрослел? Первый сын многодетной матери-вдовы. Отчаянная нищета, бараны, вечная нужда и каторжный труд с утра до вечера. Едва приходит со школы, перекусит, чем Аллах пошлёт, чаще это лепёшка и пустой чай, и за пастьбу до самого темна. Некогда, бедному, даже уроки делать. Что он там напишет да нарешает на колене и без помощи друзей? Вот и числится в отстающих, а парень-то умный и старательный. И такой надёжный, настоящий, добрый, благородный и преданный. Турок прав, чёрт побери: муж».
Тяжело вздохнула тайком, перевела взгляд на сцепленные руки.
Словно почувствовав, поднял её руку, устроил на сгиб своего локтя, закрыв кисть тёплой ладонью. Глаз не скосил, продолжая следить за торжественной частью на ступеньках родной школы.
Теперь стояли под руку, как супруги! Открыто!
Это её совершенно успокоило и придало силы прогнать панику и малодушие. Радостно выдохнула, затрепетав тощим миниатюрным тельцем, с трудом справилась со слезами нахлынувшего женского счастья: «Он рядом со мной, теперь ничего не страшно! Мы вместе. Справимся».
Когда отважилась поднять голову высоко, чтоб осмотреться вокруг, буквально натолкнулась на… бешеные глаза Жорки Сироткина.
Он с высоты своего роста, конечно, всё сразу рассмотрел. По лицу пошли красные пятна гнева, губы сжались в тонкую посиневшую полоску, желваки так вздулись, что стало понятно: не просто взбешён – ослеплён яростью и… ревностью! Как только опустил глаза на руки Марины и Нурика, напрягся тетивой, прищурился…
У неё побежал «мороз» по коже: «Знаю его хорошо, ни минуты не сомневаюсь – если спровоцировать, от лощёного, нарочито покладистого характера отличника и гордости школы не останется и следа – слетят, как покрывала Саломеи, вмиг! Драки не избежать. Всегда был задирой. Нужно принять меры».
Быстро высвободив руку из замка ладоней Нуры, улыбнулась одними губами.
– Пройду вперёд. Соня Злотникова зовёт. Хорошо?.. – старалась не дрожать голосом.
Ложь была вполне правдоподобна – подружки.
Поверил и сразу отпустил с тёплой улыбкой: «Пока!», проводил ласковым взглядом: «Увидимся». Нечаянно подняв глаза поверх головы Марины, заметил ледяной взор Георгия. Не сразу сообразил, почему тот так бледен и зол. Когда дошло, тут же выпрямился, развернул плечи, упрямо выдвинул подбородок и посмотрел на соперника с вызовом: «Хочешь потягаться силой? Рискни! – взора с серых взбешённых глаз русского рослого мощного одноклассника не сводил, раскусив и причину негодования. – Что? Машук?.. – ещё жёстче посмотрел, ощерив рот в нехорошей ухмылке, словно в оскале волчьем злобном. – И не надейся! Она моя!»
Виновница раздора не стала ждать развязки и… позорно сбежала. Виновато пряча глаза, тяжело вздохнула: «Простите, парни, не с моими полтора метра лезть в драку с теми, в ком под два. Не раз получала “горячих” в драках! Воздержусь, пока не возникнет острая необходимость в моём вмешательстве».
Протиснувшись в первые ряды, сразу забыв о чирье, подошла к подружке, затеяв разговор. Тут же замерла, заметив возле неё незнакомую девушку.
– Знакомься: Надя Ромашина, – представила Соня. – Она теперь будет учиться у нас в школе в нашем классе. Их семья переехала из Сибири сюда, к родичам в Капайке.
– Привет, Надя! Меня зовут Марина Риманс.
Смотрела с любопытством на крупную, рослую, взрослую приезжую: тёмно-русые редкие волосы средней длины, карие близко поставленные глаза, густые прямые ресницы, румяные крепкие щёки; немного асимметричный нос, тяжеловатая челюсть с неправильным прикусом не портили лица: привлекательного, простого, открытого. Хмыкнула беззвучно: «Внушительная, но не мосластая. Лошадью или девахой не назовёшь. Сибирячка и есть. Девица-то на выданье! Поздно пошла в школу? Надеюсь, не второгодница. Иначе придётся брать шефство. Кроме меня никто не возьмёт, заносчивые павы».
Понравилась. Марина улыбнулась приветливо.
– К кому приехала? Я там почти всех знаю. Это не за домом Лысенко?..
Она попыталась ответить, но… не смогла! Оказалось, что девушка очень сильно заикается, особенно, когда волнуется. Так и не сказав ничего, залилась краской стыда, едва не заплакав от конфуза.
Новые одноклассницы стали тихо успокаивать, обещая помощь и защиту от местных сплетниц и недоброжелательниц.
Застенчиво улыбнувшись, с признательностью смотрела на новоявленных подружек и поражалась: «Так дружны, но не похожи: у Марины тон волос намного светлее, у Сони глаза совсем другие. Но тянутся друг к другу, касаются руками-плечами, вторят, поддакивают. Сёстры? Двоюродные? Разные отцы? Добрые, сразу видно, – вздохнула с облегчением. – Порядок. Двое на моей стороне. Может, в этой школе станет учиться легче? Не будут так травить и издеваться, как во многих и многих других? Сколько их уже было…»
Февраль 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/02/07/1692