Когда я покидаю Марию, во мне просыпается кошка. Обычно я как собака: дерусь за миску и гавкаю. Еще - умею быть ломовой лошадью. Так считают дружественно настроенные коллеги, хотя начальство убеждено, что я черепаха. Зоопарк, а не женщина, одним словом.
Дважды в год, под Рождество и на восьмое марта, Мария делает из меня человека, и тогда во мне просыпается кошка. Она выпускает коготки-артфренч, потягивается гладким телом и отправляется гулять сама по себе.
Спасибо, Мария! Ты даже не представляешь, кого выпустила на свет в этот раз. Рыжую бестию – вот кого! Потому что накануне крестная – разумеется, фея! – остановила выбор на синем шелке и при этом уточнила:
- Под него тебе - рыжую мелировку. Только не пошлую, а благородных оттенков. Минимум трех. Каштан, медь, розовое золото. Можно каплю охры. И стайлинг. Впрочем, тебе объяснять – бить о стенку горохом. Машка знает, она сделает…
…Машка сделала.
- Под рыжий – глаза «девочки с панели», - деловито объяснила она, обводя острой подводкой оружие потенциального флирта. Захотелось плакать.
- Хороша чертовка, – ахнула Маша в финале с таким видом, будто и не видела, что вытворяла на предоставленном в ее распоряжение материале, то бишь, на мне.
Отражение по ту сторону зеркала скептически уставилось на машкину работу и… подмигнуло. «Собственно, - подумало отражение, - теперь бы под душ и спать - самое то». Ручаюсь, именно так оно и подумало. Я с ним согласна, - женщина c полученной внешностью достойна исполнения желаний, а я мечтаю выспаться. Послать к черту корпоратив. Кошкам плевать на человечьи ритуалы. Но… Но платье! Ах, Боже мой, не пропадать же такой красоте!
...После Машки пришлось заскочить в обувной - не было туфель на каблуке, а в таком платье без них никак. Признаться, давненько я не брала на ноги шпильки! Даже не помню, когда выбирала дресскодовую обувь в последний раз. Поэтому глаза в магазинном фешенебеле разбежались с непривычки. Стало ясно, что перебирать придется долго. Возможно, даже до конца корпоратива. Но лучше явиться под занавес при полном параде, чем к началу - в синем платье, выбранном моей крестной феей, и неподходящих туфлях.
В общем, если честно, я совсем скисла. И тут передо мной волшебным образом возникла продавщица с подрагивающими крыльями ангела за спиной. Нет-нет, крыльев обычные посетители не видели. Хотя я - видела.
- Что ищете? – понимающе улыбался ангел.
- Что-то из модельного ряда под это.
Продавщица скользнула профессиональным взглядом под распахнутую «норку», удовлетворенно кивнула и точным движением иллюзиониста выхватила единственно верный вариант из имеющегося арсенала: на пару тонов темнее платья, но того же оттенка благородный лак с парфюмированной серебристой отделкой. Я ж говорю: ангел, а не продавщица!
И тут во всем квартале вырубили свет…
Да, со мной такое часто бывает – вы потом поймете.
На обувном складе, в темноте, под скудную иллюминацию мобильника мой серафим порхал среди коробок, отыскивая нужный размер. Я тем временем добросовестно сторожила витрину. В полумраке меня принимали за манекен. Какая-то тетка заинтересованно провела рукой по воротнику шубы - видимо, в поисках ценника. Я повернулась и улыбнулась ей как можно приветливей. Она заорала так, что я до сих пор волнуюсь, не осталась ли она заикой до конца дней. Мужчина, который шел рядом с ней, - наверняка остался.
…Разумеется, открытый мысок, сияющая подошва, общая высота каблука с учетом скрытой платформы – все пятнадцать сантиметров. Само собой, цитрусовая дольче-габана в глубине декольте. И ни одного кольца или браслета. Сегодня для них мои руки слишком нежны. Хватит комплекта из бриллиантового «ошейника» и двух маленьких сияющих звезд на подвесках в ушах – бабушкин раритет. Впрочем, на самом деле у меня просто нет других драгоценностей, а бижутерию не ношу. «Дурной тон, - поучала бабуля. – Лучше голой ходить». «Лучше голой, – отвечала ей мама. – Было бы перед кем...».
…И вот я иду на работу. Ни одна крутая иномарка, кажется, не проехала, не посигналив. Или одна-таки проехала? Или даже две? Не считала. В конце концов, порядочные девушки на клаксон не оборачиваются. Особенно, когда спешат. До начала коллективного действа оставалось меньше часа. Я влетела раскрашенным приведеньем в коридор и поплыла мимо возмутившейся, а затем расплывшейся в улыбке физии охранника. По пути в родной отдел постучалась к заведующему.
- Чем помочь будущим собутыльникам, чтоб последняя «карета» фирмы не укатила на праздник без нас? – спросила я его. Он долго молча смотрел на меня.
Ради его открывшегося рта я снова пойду к Марии через год.
- Теперь мне понятно, для чего ты отпросилась, - произнёс он, наконец.
- У нас с сыном был утренник…
- Не знаю, какой у вас был утренник, но выглядишь ты не по-детски.
Ради его комплимента я к следующему году накоплю на платье в полтора раза дороже.
Наш отдел в составе двух надежно женатых коллег добивает последние цифирки в рабочих компах. Зав уверил, что мне им уже не помочь. Так что сижу и жду, когда они будут готовы двинуться в путь. От скуки вытаскиваю из-под столешницы рабочую «клаву», и пальцы с разрисованными, как тропические бабочки, ногтями неуверенно взлетают над ней, выстукивая при приземлении совсем не официально-деловой текст:
По небу летела,
Я тебя хотела –
Рыжего, носатого,
Очень волосатого.
Ты на скрипочке играл,
Мою душу волновал –
Крученую, мученую,
Хитрости ненаученную.
Когда я вошла, первый коллег сдержанно кивнул на мое приветствие и теперь поглядывал в мою сторону только мельком, хотя и с откровенным одобрением. Нас объединяет студенческая молодость, а в ней - выступления в самодеятельности, так что он в курсе моих способностей к перевоплощению.
Коллег-второй с нами недавно, поэтому созревает лишь спустя некоторое время. Смущенно протерев очки мятым носовым платком, он засовывает их в карман пиджака, а платок рассеянно пытается напялить на нос.
- Ну… - подает он голос, не с первой попытки рассовав и напялив все по правильным местам, - я знаю, что праздник... меняет женщин… но до такой степени… вижу впервые.
Улыбаюсь. Не кокетливо. Понимающе. Потому что до такой степени – я, признаться, тоже вижу впервые, и причина вовсе не во мне, а в Машке, которая умеет разбудить во мне кошку.
…По небу летела,
Скрипочка звенела…
Будь я солидным писателем, могла бы позволить себе продолжить рассказ чем-то вроде: «подъезжая к ресторану раздался салют» по аналогии со знаменитыми вокзалом и шляпой Чехова. Читатель бы смутно ощутил стёб и отнёсся к рассказу несерьезно, как тот, собственно, и заслуживает. Но стёб в моем исполнении давно никого не смешит. Жить мне тоскливо и холодно, и я думала об этом, наблюдая за рвущимся на части небом: наше авто вырулило к ресторану как раз под фейерверк, без которого нынче не проходит ни одно Рождество. (Граждане сценаристы, почему вначале-то?..)
- Звездопад желаний! – надрывался на крыльце ведущий праздника, оперативно приступивший к исполнению обязанностей. – Загадывай – не хочу. Только бы успеть! Успевайте, друзья, успевайте! Падают специально созданные для вас звезды. Загадывайте!
Я успела. Потому как мне загадывать нечего. Зажала в ладонях остатки сгоревших желаний, вышла из машины на асфальтовый лед и разжала пальцы. Ветер подхватил и развеял с них пепел. Его оказалось так мало, что никто ничего не заметил, а мне даже руки вытирать не пришлось. Ветер легкий, и пепел легкий, и мне стало легко, и время - обнулилось. Погас фейерверк, повисла тишина, в небе выступили редкие крапинки нефальшивых звезд. Они выстроились нотами на стане Млечного пути. Жаль, в сольфеджио я не сильна. «Хочу, чтобы пришел скрипач и сыграл», - загадала я.
Как глупо…
…Как глупо должен выглядеть музыкант с деревянной - даже не электрической! - скрипкой среди жующего народа. Особенно если народ окружён полутьмой, попсой и вихляющимися лазерными лучами на данс-поле. Хоть и должен - маэстро вовсе не выглядел глупо, а вполне себе органично и даже интригующе, явившись в полном соответствии с загаданной мною прихотью на ресторанной эстраде.
Да-да, со мной бывает и так – вы это тоже потом поймете.
Высокий, худющий, длинноволосый, в мятом костюме музыкант с нездешним, чуть насмешливым взглядом.
Мигалки в зале вырубили, свет эффектно высветил фигуру скрипача, и наш конферансье помпезно объявил:
- Знаменитый виртуоз к вашим услугам! Классическое попурри!
Зал не понял и замер – с любопытством и недоверием. Через секунду он загремит вилками. Поэтому, не упуская короткий момент тишины, артист ударил по струнам.
И мир перевернулся.
У меня словно тёмную повязку сняли с глаз.
Или бируши из ушей вынули, а из сердца - осиновый кол.
Маэстро пошел смычком до того слаженно, что я услыхала оркестр, хотя играла всего одна скрипка. Конечно, моцартовская серенада - чтобы не заснуть. И трепетный Вивальди. И самый неуемный Брамс. А потом ещё Шнитке, которого надо не слушать, а осязать. Горючая смесь в одном стакане. От неё закружилась голова, и трудно было понять, как одна скрипка может такое! Была там или нет минусовая поддержка - неважно. Голос солиста оставался одинок, он был пронзителен и великолепен. Музыкант, умеющий менять реальность, - я, ужас, как люблю такое волшебство, потому что, соприкасаясь с ним, живу по-настоящему.
На знаменитом пьяццоловском либертанго я пошла к нему в слабо освещенный круг. Сняла на границе тьмы и полутьмы каблуки, переступив из туфельного лакового глянца в пространство, где танцуют только босиком…
…А Хореограф в детстве был старый и толстый. «Дыханье паровоза, щеки-метлы», - складывала я про себя гнусные стишки про круглого дядьку в широком пальто, который поднимался за нами с мамой по училищной лестнице. Потом выяснилось, что он будет преподавать в нашей группе классический танец. Я не поверила. А через несколько лет с восторгом следила, как он усаживался в тяжелое кресло и щелкал отечными пальцами звукорежу: «Лёвочка, музыку!..» Прослушивал, полузакрыв глаза, и сразу начинал выстраивать «географию»: «Значит, десять квадратов, а не восемь… Хорошо! Леся, первые три счета – сделай мне диагональ из кулисы к авансцене… Выбежала, словно потеряла что-то, ищешь… ииии - припарасьон… Выходи на верчение… Почему рука запоздала?! Не передерживай… Здесь батман, и с той же ноги - дуга на центр…Голова пошла против плеча!.. Это еще три такта. Запомнила? Дальше…» Так он простраивал почти весь номер, не выходя на площадку, не отрывая зада от сиденья. И никогда не ошибался! Иногда только - очень редко - дольше задумывался и просил повторить музыку дважды. Мне казалось это колдовством. Хотя сейчас я точно знаю, это – профессионализм высшей пробы, магии здесь процентов восемь, не больше. В точку попал местный критик, подметивший, что наш танцевальный учитель создает не хореографию, а драматургию.
А еще было: он соизволял к нам выйти, чтобы показать, как выглядит верный ход вальса или мазурки, например. Тогда исчезали одышка и болтающиеся щеки, рука партнерши покоилась на уверенной ладони, и сделать ошибку было невозможно, до того надежно ученицу держали и вели словно по проложенной в дощатом полу колее. Я гордилась, что для таких показов он выбирал меня чаще других девчонок, и что он говорил мне: «Детонька, вам надо танцевать. В вас есть soul…».
Дорогой Хореограф из детства! Давайте выпьем за покойника - мой soul похоронен под толщей офисных бумаг. Я плохо пляшу на кухне между готовкой, стиркой, ребенком и ноут-буком с работой, взятой на дом, потому что ночами я всё равно плохо сплю и делать мне нечего. Дебют со свадьбой и премьера с обывательским гнездышком потерпели позорный провал, который до сих пор продолжается, и у меня всё по инерции валится из рук. Вроде постоянная гонка, но время бесцельно утекает сквозь пальцы.
Это ощущение я ненавижу...
Но вот прямо сию минуту – всё по-другому. Я стою в круге тусклого света перед эстрадой со скрипачом. У нас один пульс на двоих и его ритм задает дух старика Астора. И хорошо, что у меня это синее платье, и меллировка, и что темно-синяя органза скользит по плечам, как парео девушек из Мар-дель-Плато. Потому что так легче вспомнить как это - сосредотачиваться до состояния единственной струны под пальцами мастера на сломанной скрипке…
Аргентинское танго с выходом!
…С последней нотой зависает тишина. Такая густая, что ее можно черпать ложкой, как желе. Она совсем другая, чем до начала игры скрипача. Так и должно быть – мир здорово поменялся за последних несколько минут. Коллеги взрываются аплодисментами, я прохожу сквозь их выстроившийся коридор к своему столику, как большая знаменитость малого корпоративного масштаба, и мне приятно. Улыбаюсь и киваю – налево, направо. Бабушкины «звезды» качаются в такт – направо, налево. Противоход. Бабуля была бы мной довольна. Чуть екнуло сердце от того, что музыкант исчез с эстрады на последней ноте.
Но не было времени грустить. В мою честь поднимали тосты, говорили комплименты. Передали розу в подарок. Когда я вышла на балкон вдохнуть свежего воздуха - на плечи оказался предупредительно накинутым чей-то пиджак. Стоило зазвучать медленной композиции и я уже с кем-то топталась в ритм веселой толпы.
Я шутила и смеялась чужим шуткам, офисный народ с удивлением открывал, что я умею быть не только коллегой-собакой, но еще и женщиной-кошкой.
Но едва очарование вечера стало подтаивать в винных парах, я отвела всем глаза и скользнула на выход. Хорошенького понемножку - пора возвращаться на круги своя.
Идти пешком по безлюдной и темной улице не хотелось, и я позволила себе пролететь полквартала спуска до остановки. Поздневечерний «рогач» с готовностью выплыл навстречу, неумолимо отзванивая отбой кошкиного бала.
- Нам по пути? – деликатно кашлянули за спиной.
О-о, кто-то засёк меня в состоянии левитации. Обернулась… Снежинки тают в спутанных волосах и глаза глядят в душу почти без иронии. Хорошо, что почти. Хорошо, что пальто, как и костюм, немного мятое – значит некому гладить. Хорошо, что руки в ношенных перчатках так бережно прижимают к пальто скрипку. Я смотрю, как на её черный футляр садятся белые снежинки…
Крестная фея с Марией колдуют на кухне. У крестной – пасьянс на желание. Мария дорезает овощи перед фондюшницей с плавящимся сыром. На дамских запястьях изящными манжетами устроились тени плетенного абажура. Мои две самые близкие женщины в заснеженном мире тихонько ведут разговор:
- Так намучилась с их волосами, - жалуется Мария. – Оба заросли. Потеряли форму. Ей - пришлось состригать недоверие и комплексы. У него вообще полный мрак: хотел выбросить шабашки из головы, представляешь?
- Правильно хотел, – степенно кивает крестная и вытаскивает из колоды пикового туза. Она недовольна, тогда туз подмигивает, подтягивает живот, выпячивает грудь, краснеет и превращается в червонного.
- М-м-м, я оставила одну подработку, которая сидела в челке. Мы с тобой все-таки свели их вместе.
- Правильно свели, - еще раз кивает фея, обдумывая, куда теперь пристроить карту. - А помнишь, какая славная попытка сорвалась на прошлый Новый год?..
- А на позапрошлый?..
- А на поза-позапрошлый?!..
- А перед этим?
- Ох, перед этим - было очень нелепо… А помнишь, как мы еще в школе пытались заставить его сыграть на её последнем звонке?
- Вот это вряд ли бы сработало, - уверенно заявляет Мария. - Во-первых, он тогда так не играл. А во-вторых, его увез на гастроли твой муж. В Пекин!
- Ты говоришь с такой обидой, как будто это муженька виноват, что они так долго шли друг к другу. Не забывай, мой муж всё-таки научил его музыке!
- И заставил сидеть холостяком до сороковника! А ей и вовсе чуть жизнь не сломал!
- Ну… - примирительно бормочет крестная, - ну… не сломал же… Подумаешь, год пожила с нормальным человеком.
- Ненормальной ведьме! Год! С нормальным человеком! Ты хоть представляешь, каково это?
- Смутно. Тяжело, наверно, да, Мария?
- Да.
- Ох, Маш... Так и быть: на будущий год мы заколдуем твоего нормального Генчика в…
- У-мо-ляю! Не трогай моего Генчика! Приводи лучше на стрижку своего старого осла – я ему лень посрезаю.
- Он не ленивый, - обижается крестная. - И потом в прошлый раз, когда ты её зачем-то срезала он меня совсем того… замучил … своим… этим… темпераментом...
Мария хохочет. Крестная смущается. Девчонки подтрунивают друг над другом, а мы со скрипачом едем и едем в звенящем трамвае. За нашими окнами кружат снежинки – чьи-то желания. Они опускаются прохожим на щеки и за воротник, кому-то щекотно, кому-то холодно, кто-то ловит и ловит их горячими пальцами. А кто-то - просто любуется полетом снежинок со стороны.