ГЛАВА 1.
ПЯТЁРКА ПО РУССКОМУ.
– Так, класс! Прошу тишины! Спасибо, – Жанна Прокопьевна осмотрела поверх очков. – Проверила ваши сочинения, могу сказать сразу – работа выполнена неплохо. Даже очень неплохо! Молодцы! – взяла со стола стопку тетрадей. – Дежурные, раздайте вот эти работы ребятам, а другие отдам сама попозже. Мне нужно сказать их авторам несколько слов.
Марина следила глазами за дежурными, ожидая тетради, но ей не дали! В недоумении смотрела на учителя.
Со всех сторон раздавались тихие голоса.
– У тебя что? А у меня «три».
– Не, у меня «четыре». Ура!
– Коль, что у тебя?
– «Трояк».
– Тихо, ребята! – учитель подняла руку. – Все посмотрели свои оценки? А теперь сделайте работу над ошибками – я проверю! – встала из-за стола, взяла оставшиеся тетради. – А вот здесь «пятёрки». Сироткин, Галимова, Гальская, Мейгель, Мирина…
Перечисляя, раздавала тетрадки ученикам, что-то тихо говоря, склонив голову над подопечным.
Девочка за третьей партой с ума сходила от нетерпения: «Господи… у меня точно “двойка”. Надо же, ничего не помню! А ведь писала. Ладно, сейчас узнаю. Так не хотелось сегодня идти в школу! Как чувствовала».
– А у кого ещё «пятёрки»? – не выдержав неопределённости, выкрикнула с парты, вскочив.
– У тебя! – хитро поглядела педагог поверх очков. – Сейчас поговорим и о тебе.
Ученица плюхнулась опять на парту, ничего не соображая.
– Так вот, ребята. Я всегда вам зачитываю самые хорошие работы ваших одноклассников. Сегодня прочитаю сочинение Марины Риманс. Поверьте, вам стоит его послушать.
Класс загудел, зашаркал ногами. Ученики привставали с мест, поглядывая на одноклассницу, а она сидела в полной прострации, ничего не видя и не слыша вокруг, побледнев до синевы, опустив зелёные глаза на парту.
– Тишина! А теперь слушаем.
Жанна Прокопьевна начала негромко читать, вот только читала что-то прекрасное, возвышенное и поэтическое.
«Нет, это не моё сочинение! Что бы сейчас она ни читала – этого я не писала точно! – прислушавшись, Мари поняла, что Жанна явно цитирует кого-то из украинских классиков: хаты, плетёные заборы, кринки на плетнях. – Господи, это она смеётся надо мной! Сейчас скажет, вот, мол, как надо было писать… Не “пятёрка” у меня, а “двойка”! Позор какой!»
Дочитав чудесные строки, педагог подняла на неё глаза, в которых блестели… слёзы.
Ученица взвыла про себя: «О, ужас… Как же её расстроила!»
– Вот, ребята, какое сочинение написала Марина, – тихо проговорила Жанна. – Сама не поверила, перечитала несколько раз! – сняла очки и стала протирать стёкла батистовым носовым платочком. – Сколько лет преподаю в школе русский язык и литературу, но такое встречаю впервые! Никогда бы не подумала, что, описывая картинку из учебника, можно так далеко выйти за границы тетрадного листка. Поневоле забываешь, что это простая тетрадка ученицы седьмого класса обычной средней школы…
Всё говорила, говорила, а девочка ещё глубже вжимала голову в худые костлявые плечики, сливалась с партой, понимая, что кто-то просто пошутил над учителем. Она этого не писала, значит, какой-то шутник поменял обложки на тетрадях. В гудящую русую голову лезли мысли одна невероятнее другой, а объяснения всему происходящему не находилось.
Одноклассники безудержно вертелись, оглядывались, привставали с мест, посматривая на её парту, таращили удивлённые глаза, хмыкали, перешёптывались и недоумевали.
– Тише, дети! Я скоро закончу говорить, – подошла к третьей парте. – Спасибо, Марина, за истинное наслаждение русским языком.
– Это не я писала, – вспотев от волнения и близости разоблачения, еле прохрипела. – Это какая-то ошибка.
– Ну, если и ошибка, то чудесная! – улыбнулась по-доброму, с искоркой в глазах. – Но вынуждена тебя разубедить – это твоя работа.
– Не моя! Не я это, – продолжая упорствовать, едва шептала.
– Смотри, твоя тетрадь? – засмеявшись, свернула тетрадь, показывая обложку.
– Моя.
– А почерк твой? – раскрыв, показала на строчки.
– Мой, кажется… Не совсем похож. Странный какой-то…
Жанна Прокопьевна рассмеялась от души, а за ней и весь класс подхватил – то ли над девичьей глупостью, то ли просто за компанию.
Не выдержав, с соседней парты соскочил Жорка Сироткин.
– Да ты это писала! – возмущённо возопил-закричал. – Я к тебе несколько раз оборачивался, хотел спросить, как написать слово, а ты, как глухая сидела. Я даже ткнул тебя карандашом – бесполезно! Сидела, строчила, как заведённая.
Негодующе сопя, уселся обратно на место, демонстративно отвернувшись.
Прошептала виновато в его спину:
– Не помню… Честно…
Учитель задумчиво смотрела то на него, то на неё, и о чём-то размышляла.
Класс притих, и стало слышно только девичье стеснённое дыхание.
Наконец, педагог очнулась и посмотрела поверх очков на виновницу переполоха.
– Вот как? Кажется, теперь я всё поняла, – склонившись, как-то глубоко заглянула в зелёные глаза. – Скажи мне, пожалуйста, что ты чувствовала, когда писала вот это? – потрясла тетрадью прямо перед вспыхнувшим тонким юным личиком. – Мне это непременно нужно знать, в профессиональном плане, понимаешь?
Кивнула в знак согласия, стараясь проглотить застрявший от волнения ком в горле. Еле-еле справившись, заговорила сипло, с трудом выталкивая слова из оцепеневшей гортани:
– Трудно описать. Всё было обычно. Сначала смотрела, как и все, с парты. Потом Вы разрешили подойти поближе, чтобы рассмотреть мелкие детали иллюстрации…
Замолчала, не договорив, в голове внезапно что-то сильно зашумело, в памяти вдруг закружились разрозненные картинки прошлого урока: «Так, погоди-ка. Ну да, я подошла к картинке на доске и посмотрела на неё. Господи… Картинка! Она стала как-то увеличиваться, оживать, и… Звуки, голоса… Я… провалилась в неё!»
Жанна Прокопьевна жадно вглядывалась в девичье лицо и, заметив, видимо, момент озарения, спросила севшим от волнения голосом:
– Ну? Что? Начинаешь вспоминать? Рассказывай, Марина!
Тяжело дыша, та расширенными глазами обводила класс и никак не могла понять, что же собственно происходит? Сообразив, что от неё ждут ответа, начала говорить:
– Подошла к картине и, пристально рассматривая детали, вдруг стала замечать, что они… оживают, увеличиваются, шевелятся, разговаривают. Мне почудилось, что я… – не находя слов, беспомощно посмотрела в глаза женщины.
– Ты попала внутрь картины?.. – ошеломлённо проговорила, оцепенев: «Да… всякое уж повидала на своём долгом учительском веку, но такое…»
– Да! Точно! – громче стала рассказывать. – Я оказалась на околице украинского хутора, стояла по щиколотку в горячей пыли, а ветер щекотал ею мои ступни и трепал широкую юбку-плахту! Слышала разговоры соседок за плетнями, далёкие голоса с речки, где дети ещё плескались в тёплой воде, разогретой за длинный июльский день…
Всё громче говорила, возбуждаясь от хлынувших бурным потоком воспоминаний, слёзы потекли из расширенных глаз.
Её не было в классе: опять стояла на той улице, и горячий ветер ласкал её разгорячённое дневной работой усталое лицо, а совсем взрослые женские мысли бились в голове: «Так де ж ти, Ганна? Ось паршивка! Ну, погодь ти у мене… Всиплю тобі, доню моя!»*
Девочка и не заметила, как говорила это вслух.
– Ну-ну… успокойся, тише, – педагог ласково усадила вскочившую с парты ученицу на место. – Всё это ты и описала в своём сочинении, и мы слышали его, – вздохнула с облегчением, словно решила трудную задачу, подала ей свой носовой платочек с кружевной каймой. – Да, дети… бывает и такое, – обвела спокойными внимательными глазами ребят, успокаивая и настраивая на рабочий лад. – А кто знает, как называется состояние писателя, когда ничего не видит и не слышит в момент работы? – спросила у притихшего молчащего класса. – Не знаете? А оно носит очень красивое название – вдохновение! – торжествующе осмотрела всех, повернулась вновь к Марине. – Вот твоя работа, – положила тетрадь на парту, прижав рукой. – «Пять» с плюсом! Заслуженная!
Пока шла по проходу между партами к своему столу, к однокласснице повернулся успокоившийся Жорка Сироткин. Смотрел в упор, долго изучая, внимательно, придирчиво, словно увидел впервые. Потом в его глазах появилась такая гордость за неё и такая нежность, что Мари задохнулась от нахлынувших чувств, распахнув изумрудные глаза навстречу тёмно-серому взгляду. Вздрогнул, покраснел, потрясённо отпрянул, но глаз не отвёл, на губах появилась едва заметная тёплая улыбка, губы прошептали: «Умница». Закрыв глаза на миг, разорвал странную визуальную связь и медленно отвернулся.
Для девочки уже ничто не было значимым: ни её «пятёрка», ни оглушительный первый в жизни успех, ни восхищение сочинением любимого учителя, ни перешёптывания за спиной – ничего! Глядя в его глаза, поняла очень важную вещь: «Меня здесь больше нет: ни в классе, ни в школе, ни в селе, ни даже на планете Земля – лечу в Бесконечность».
* Так де ж ти, Ганна? Ось паршивка! Ну, погодь ти у мене… Всиплю тобі, доню моя! (укр.) – Так где же ты, Анна? Вот паршивка! Ну, погоди ты у меня… Всыплю тебе, дочь моя!
Февраль 2013 г. Продолжение следует.
На фото: с любимой классной и педагогом, Ж. П., 76-й г.
http://www.proza.ru/2013/02/07/1596