Это произведение пережило очень много критики и, возможно, переживёт ещё больше. Тут есть всё: стилистические погрешности, полное отсутствие логики, бьющий через край мой юношеский максимализм. Люди, читая его, путаются, и это чистая правда. Его не могут дочитать до конца! Но, знаете, я его обожаю, даже больше, чем Шаблон или Сентименталистку. Потому что в нём не видят логики, хотя для меня она существует. Просто в цветах и не должно быть никакой логики. - примечание автора.
***
-Вы позволите сыграть с Вами в одну игру?
-Я?- мне было шесть лет, и да, меня поражал странный человек, который умудрялся сниться мне ночь за ночью. Он всё время задавал один и тот же вопрос, даже слишком часто, но ведь именно поэтому я не забыла.
- Так мы будем играть сегодня?
-Во что мне?
-Играй со мной. Говори слова, все слова: слышишь, чувствуешь, летишь; свободные слова, чистые, раскрытые, болезненно-зовущие на стыке времён и границ.
-Нет!- я зажмуриваю глаза, моё сознание всячески препятствует этому странному и поистине страшному влияния извне меня - Это моё слово, оно - нет.
-Оно хорошее.
-Нет, мама запрещает, она говорила, что – но я не могу ничего сказать взамен, мне нечего. Я не помню, что говорили мне другие люди. Я смотрю на этого странно-отталкивающего человека. Я глотаю мёрзлый воздух. Пар. Мне нечего сказать, всё как всегда, теперь он будет нести бред.
-А я называю это слово хорошим. Вы ведь согласны со мной, королева?
Я молчу, мне нечего сказать, я хочу проснуться, я должна проснуться, но, в сущности, из-за чего? Неужели из-за того, что мне нравится слушать его, я боюсь привыкнуть и однажды утратить свой дар. Я не вижу его. Его словно и нет, но слышу отчётливо, с каждым разом всё громче и громче знакомый с детства вопрос:
«Вы позволите мне сыграть с Вами, Королева? Мы БУДЕМ играть сегодня, дорогая?»
Юноша умер,
и тогда Аполлон из его крови
сотворил цветок.
Была осень некого года. Изумительно изумрудной кажется осень, когда живёшь в или хотя бы рядом с сосновым или еловым лесом, не важно, главное, колючки. Они опадают постепенно, весь год и понемногу, словно противореча общей природной тенденции к увяданию. Стоят зимой короли и королевы леса, на них великолепные белые одеяния, полностью расшитые жемчугом и бесчисленными алмазами. Только я точно знаю, что эти вельможи избегают хрустать. В него пусть одеваются облетевшие летние выскочки, золушки природы! Но не стоит упрекать хвойных хозяев леса в излишней поверхностности и высокомерии. Можно, но не стоит. Они обидятся.
А что будет, если они отвернутся от тебя, Человек? Останешься гол и без хрусталя. Я вижу, ты дерзнул поспорить с ними, хорошо, но у тебя всё ещё остаются воды, горы, небеса и животные, огонь мира и огонь в тебе, ты ведь не утратишь всех их? Не скажешь, что они слишком распоясались и мешают тебе? Я. Я не могу помешать, но стой, прекрати, осталось последнее. Солнце не трогай, ему итак плохо!
Не трогай, отпусти солнце, разожми руки, не пережимай, оно ведь даже и рыдать не может. Оно маленькое, наивное, по-детски игривое и хочет помочь, вот и всё. Оно ни в чём не виновато, не виновато в том, что у вас на планете пустыни и пожары, честное слово, оно просто не справляется. Нельзя тебе требовать от него всё, отказавшись от воды и самой земли. Как!?
Она не знала ничего из этих моих мыслей. Ровным счётом ничего, но это не мешало нам жить в одной комнате, мы, в сущности, были счастливы. Я уходила поздно и приходила рано, она – наоборот, а квартплату мы делили. Вот она – будничная гармония.
Я входила в дом, поднималась по лестнице и стучала ровно 3 раза, её, кстати, бесила моя педантичность, а я хотела побыстрее попасть в квартиру. Зная особенности сожительницы, и то, что она только в разозлённом состоянии расторопна, я старалась взбесить её ещё сильнее. Взбесить. Довести до состояния битой посуды и разгневанного красного лица. О, никогда больше не видела я людей столь интересных в момент гнева. Она обвиняла меня в пятнадцати смертных грехах, а я получала удовольствие, кайф. После пыльного офиса и скучных людей она была моим лекарством. Лучше любого наркотика и даже цитрамона.
Кстати, ей было девятнадцать. Она была умна, но подобно мне не рассказывала и половины своих мыслей никому, даже дневника не вела, просто сжигала их в себе. Красивая, представительница, что сейчас называется классической красоты. Часто, она сидела у окна и смотрела на рассвет, а я всегда смотрела на закат. Так она выходила в рассвет, а я в закат. Иногда, когда у нас были выходные, обе мы стремились не показываться друг другу на глаза, ибо боялись. Боялись той несхожести и противоположности, которая означала глубокую идентичность. Я никогда не смотрела в зеркало до этого, вообще то, у нас в маленькой и душной комнате единственными зеркалами были оконные стёкла и пара ещё не разбитых фужеров.
Так и жили мы пять с лишним лет, а потом она уехала, да и мне предложили работу в другом городе. Наша душная комнатка с гиацинтом на подоконнике, в горшок которого она беспощадно и безмерно стряхивала сигаретный пепел. Окно, с маленькой трещинкой, в один из наших боёв оно словно вмешалось, не открывшись от моего глупого и бездушного, сейчас я это понимаю, порыва. И не было ничего прекраснее этой дружбы, понимаете, не было и не будет! Я не знаю, как объяснить, как вложить в слова достаточно правдоподобия и силы, чтобы мне поверили! Да поверьте же мне, не ненавидели мы друг друга, мы жить поодиночке не могли, только мы могли понять слишком сложных себя.
Пять с лишним лет жизни были окончены. Порваны. Я пошла её провожать, не хотела, чтобы она знала, но провожать пошла.
Какая злая и неуютная то была осень! Я впервые вышла в рассвет и поняла, он и есть закат. Противоположностей нет, а моя сестра сегодня уезжает, чтобы помнить всю жизнь нас.
Я притворяюсь спящей и наблюдаю, как она отходит от окна. Она как-то очень неаккуратно задевает гиацинт, он летит не больше пары секунд, она бросается, стараясь поймать, удержать, сохранить, но природная нескладность и отсутствие всякой собранности дают о себе знать. Цветок падает, горшок разбивается, земля разбросана по полу, корни на воздухе. Она, кстати, его только что полила и подкормила пеплом. Страшная картина. Я приподнимаюсь на кровати, и мы заворожено смотрим на него.
-Ты помнишь, кто его принёс? – спрашиваю я тихо, словно отдавая дань уважения гиацинту, который вскоре будет мёртв.
-Ты всегда любила цветы, на закате они прекрасны, а я обожала делать абсурдные нелепости.
-Выходит, это мой цветок, купленный тобою ради абсурда?
-Нет.
-Это хорошее или плохое слово?
-А я уже и не помню.
Я молча падаю обратно в мягкую изоляцию кровати, закрываю глаза, слышу, как хлопает в прихожей дверь. Встать не могу, оказывается, мы всегда могли общаться нормально и нуждались в этом, но за пять лет это был, Боже мой, первый раз! Кстати, это было своего рода счастье. Не буду объяснять почему, но это и есть подлинное счастье.