Задрав хобот, московский слон смотрит на петербургского гипсового Чехова, который появился в доме после знакомства с Михаилом Константиновичем Аникушиным. На тыльной стороне бюста (точнее, головы) автор начертал две буквы: "М.А." Не помню - не ногтем ли? Снимая натеки с гипсовой отливки твердой, как кость, ногтевой пластиной, он любил приговаривать: "Вот мой главный инструмент!"
Швы не трогал - швы от формы, словно шрамы на лице бойца, были чем-то дороги.
Чеховское лицо с нависающими на лоб волосами вытянуто вперед ¬так чутко насторожена охотничья собака, предвкушая дичь. Чехов то ли вслушивается в себя, то ли прислушивается к голосу ранней птахи, и губы на узком, изможденном лице складываются то ли в слабую улыбку, то ли в ироническую усмешку. Аникушин понимал сложность личности Чехова - и лепил эту сложность, уж неведомо, как лепил. Я, к примеру, постичь этого не могу, хоть убей. Что-то, исходящее из глубин самой природы - не природы искусства, а самой матери-природы, которая из наплывов, нагромождений камней и скал создала в Коктебеле лик Волошина (Кок-Кая) и Пушкина (Сюрю-Кая). Природа ваяет потоками лавы, резцами ветров, зубилами землетрясений и обвалов.
Скульптор - та же творящая природная стихия.
При всей серьезности официального положения - Аникушин заседал там и сям, представительствовал, руководил, общался на самых верхах, - в нем жил озорной и частенько обидчивый ребенок. Как личную обиду он воспринимал недомыслие реставраторов, которым в свое время поручили привести в порядок Бронзового всадника. В объемистом брюхе державного коня за десятилетия накопилась вода - реставраторы пытались вычерпать ее через голову. С усмешкой он рассказывал, как к трудягам обратился простой прохожий и сказал: "Просверлите дырку в брюхе - вода вытечет сама". Чтобы заглянуть внутрь, реставраторы задумали высверлить и выпилить квадратный лючок. Тут уж не выдержал сам Аникушин: ребята, посмотрите как следует, Фальконе такую необходимость наверняка предусмотрел.
И точно: люк нашелся.
Нужно было видеть, как головастая его фигурка стремительно мель¬кала по мастерской среди гипсовых джунглей. Он горестно бормотал под нос, изредка всплескивая руками; ламентации его внезапно переходили в приступы праведного гнева: он распекал учеников и помощников, негодовал на кота, который угорело носился по головам полководцев, героев труда и прочих замечательных людей; потом так же внезапно переходил на минор и рассказывал любимый анекдот о НИИ по переработке дерьма в масло.
НИИ якобы достиг больших успехов, и я с сомнением спрашивал:
- Что, уже есть можно?
- Есть еще нельзя, но уже мажется,- лукаво отвечал Аникушин.
Его детскость заражала; как-то в минуту озорства я приваял к худой ноге Чехова - он лепил его всю жизнь!- приваял кусок сизой глины. Аникушин с изумлением посмотрел на меня и сказал:
- Вот нахал! Будешь потом хвастаться, что - соавтор!
Как-то он приподнял мокрую тряпицу и показал фигуру бегущего человека. Эдакая подтянутая, целеустремленная фигура.
- Куц, наверное,- сказал я. Собственно, на этой фамилии мои познания в легкой атлетике кончались.
- Ну, что ты,- застенчиво проговорил Михаил Константинович,- это Ленин. Он в Шушенском любил бегать...
Сомнение очень уж явно проступило на моем лице, и Аникушин молча накинул на бегуна тряпицу.
Стремление подчеркнуть интеллектуальное, духовное начало у него выливалось в неожиданной форме: он как бы "истончал" плоть персонажа, делал его менее земным - и более спиритуальным. Чехов, человек утонченной культуры, стал у него просто тонким. "Балетные ноги Чехова" - сказала Галина Уланова. Последний бронзовый Чехов аникушинской работы, установленный в Камергерском переулке - типичный образчик этого "балетного" искусства. В кабинете у меня висит рисунок М.К.Аникушина. Мастер набросал его на обороте обычной открытки. Это, конечно, тот же истонченный Чехов: непричесанный, худой, с клочковатой бородой, в пенсне, косо посаженном на носу. Чуть ниже авторской подписи - дата: 29.V1.87.
К этому времени относятся встречи со скульптором в Ленинграде. Собственно, знакомство состоялось по производственной причине: мы замыслили заменить в Ялтинском музее мраморный бюст Чехова. Мрамор от благодатного курортного климата стал пропадать: выкрашивался как гипс. Кроме того, озорная молодежь приспособилась мазать лицо писателя то губной помадой, то черным маркером, и Чехов иногда превращался в раскрашенного рейнджера. С женой Марией Тимофеевной, тоже известным скульптором, Аникушин приезжал в Крым, жил в гостевом домике у моря посреди благоуханных рощ Никитского ботанического сада. Ходили мы к ялтинскому начальству, но горячего отклика не нашли.
- Хотят отдать заказ своим,- понимающе говорил скульптор.
И действительно, пришлось обратиться к здешнему ваятелю Олегу Цветкову. Тот вылепил Чехова в длинном пальто, ковбойской шляпе и с лицом актера Евгения Киндинова. Тонированную фигуру из гипса для прикидки поставили напротив здания литературной экспозиции. Чехову довелось постоять недолго: ночной хулиган испытал на нем приемы карате. От удара ногой гипсовый классик рассыпался в прах. На память осталось проволочное пенсне.
Я пытался его примерить и оцарапал нос.
Гипсовой голове - подарку Аникушина - повезло больше. Я попросил отлить несколько копий: одна из них, тонированная под бронзу с патиной, хранится в фонде Чеховского музея. Другая царит в моем шкафу.