Глоток свободы

               
    Я прыгнул на подножку трамвая, вошел.  В открытое окно летело громыхание города.  Москва жила своей  обычной жизнью. А  у меня  всё  нутро  клокотало. Казалось, сердце вот-вот вырвется наружу. Только что  сообщили невероятное.   Хотелось всем крикнуть в вагоне:
« А вы этого еще не знаете?!»
Только что нам, студентам, прочли закрытое письмо Хрущева   ХХ съезду партии.  Сталин !  Этот,  еще  вчера---  «великий вождь и учитель», этот,  ещё вчера---«отец   народов» оказался, как тогда говорили, «врагом народа»!

     Жизнь текла как обычно.   А  в  моей голове мысли носились роем: 
«Так вот,   почему  после смерти его имя нигде не упоминалось!»  «И так резко! Раньше  повсюду  только Сталин, теперь — нигде».  «Вся страна столько лет зависела от воли такого страшного человека!»
«Как же воспримут это люди? Вот обрадуются! А может быть, наоборот, ведь он был для многих полубогом».
«Однако--- письмо закрытое, как же узнают об этом все? Опять пойдут слухи».
«Наверное, полит зэков освободят. Вот жизнь будет! Ведь ушел главный деспот».

     Обстановка действительно становилась размеренней, спокойней,  уже не возникало никаких «ленинградских дел», партийных  чисток и «дел  врачей». Только чувствовались какие-то свары в верхних эшелонах власти. Народ постепенно освобождался от страха, который  еще недавно  преследовал людей, не отпуская, если не  усиливаясь, даже по ночам.
     Конечно, все не могло измениться в одночасье. Оставались та же бедность, та же неустроенность, те же заботы, та же идеология. Как  и прежде, все газеты держали равнение на «Правду». А, если хочешь подписаться на другую, например,  на «Литературку», то изволь сначала-- на «Правду». Газетная «информация» — а многие ее получали, пробегая глазами только по заголовкам, — уже не удовлетворяла людей.
    Это было время хрущевской «оттепели». Начинал бурлить Восточный     блок: 1953    год — забастовка в Восточном  Берлине  (ГДР), 1956-й — восстание в Будапеште (Венгрия) и тогда же в Познани (Польша). Да и у нас люди начали «просыпаться». «Стал обычай на Руси ночью слушать Би-би-си». И несмотря на глушилки, молодежь слушала «голоса». И не только молодежь. Моя мама --- искренне советский человек, начальник отдела   нередко говорила поздно вечером: «Давай, давай поищи... что там, в мире, и у нас тоже». Взгляды людей  на нашу жизнь   и политику становились  более объективными.

     Апофеозом хрущевской «оттепели» стал Всемирный фестиваль молодежи и студентов  в Москве.  «Но как же это будет?» — задавал я себе вопрос.  Ведь  еще недавно нам, школьникам, наказывали, что общения с иностранцами следует избегать. Не брать конфеты, авторучки и т. д. Конфеты могут быть отравлены, авторучки могут взорваться. И существовала твердая установка: «Если общаешься с иностранцем, значит, уже завербован». А тут тысячи иностранцев на целых две   недели.
      Вся  Москва  задолго готовилась  к  фестивалю. Было  спущены  указания: централизованно  приобретать  азы знаний по английскому  языку и начать разводить голубей трех цветов, белого,  желтого и  черного, которые будут запущены в небо при открытии фестиваля как символ трех рас человечества.    Заранее стал известен  маршрут следования иностранцев  от   Всесоюзной сельскохозяйственной выставки  (ВДНХ,  ныне  ВВЦ),  где--- место сбора участников,  до  специально  построенного к фестивалю  стадиона в Лужниках, где ---открытие  фестиваля.

     В то время   в городе было много деревянных домов.  Еще  недавно  Москву  называли  Большой  Деревней.   И как раз  в  начале маршрута   по  одной стороне нынешнего пр. Мира  располагались двухэтажные бревенчатые дома, а по другой, там, где сейчас ограда Мемориального  комплекса  Музея  космонавтики, в низинке стояли одноэтажные  деревянные  домишки.  Они-то  как  раз  и  попали бы  на глаза иностранцам.     С целью навести здесь марафет власти спрятали домишки за трехметровым забором, украшенным    плакатами  с «Голубкой мира» (по рис. Пикассо) и эмблемой фестиваля.  Это было реальное  воплощение одного из   кредо Советской власти «все делать,  чтобы выглядеть,  и ничего, чтобы  соображать». То же самое произошло с моей инициативой.   На стеклах окон первых этажей  следовало наклеить те же фестивальные эмблемы —«голубку» и пяти лепестковые  ромашки, символизирующие   единение  пяти   континентов.  Я же на своих окнах написал «За мир и дружбу» на четырех языках. Не просто было писать на внутренней  стороне стекла зеркальное отображение букв. Старался, как  оказалось зря. Тут   сработало   другое советское кредо: «Низзя, не высовывайся, делай как все,  массовость превыше всего». Пришли из домоуправления и потребовали «не нарушать единый ансамбль оформления, тем более,  а  вдруг  там  ошибки!».
---Но,  их не было!  И в конечном итоге! Подумаешь!  Ошибки !  Криминал  какой,---огрызнулся я и все стер.    Окна остались пустыми.

        И вот, наконец, 23 июля 1957 года. Кортеж машин и мотоциклов двинулся. В открытых кузовах грузовых машин ---- гости в экзотических красочных одеждах. Их улыбающиеся лица,  смех,  крики приветствия, национальные песни и даже танцы в  сопровождении музыкальных инструментов.  Все это  -- молодость, задор, экспрессия, отовсюду  звучит  «За мир и дружбу!» Из-под  приподнявшегося «железного  занавеса»   москвичи       впервые   увидели        людей  другого мира, их одежды, манеру общения,  раскованность.   Возникло   полное   единение и ликование проезжающих иностранцев и встречающих  их москвичей.
      Наконец появился  советский  кортеж.  На небольших  площадках,   смонтированных на мотоциклах, стоят наши спортсмены в патетических позах (напоминающих известную скульптуру «Рабочий  и колхозница». За  спортсменами молодые  уже  известные  артисты. Все  зрелище   полно  красочности,   театральности  и патетики.
       .
    Москва тогда--- значительно меньшая  по  количеству жителей, чем сейчас. Однако на протяжении всего пути следования  кортежа по обеим сторонам улиц тротуары были заполнены людьми, стоящими плечом к плечу  по  5—6 рядов. Все, что возвышалось и даже крыши 2—3-этажных  домов  были «облеплены» зрителями.Тогда  вход на крыши был абсолютно  свободным. И  одна из таких кровель в месте пересечения ул. Сретенки и Садового кольца в момент наибольшего количества забравшихся увидеть "сейчас поедут!" вдруг провалилась. Обошлось без жертв, однако досталось много хлопот организаторам: "Да что же это! Ведь иностранцы увидят разрушение! Стыд то какой!"
    Наконец --Лужники, открытие фестиваля. Сто тысяч голубей одновременно взмывают в небо. Впервые в Москве проходит красочное всемирное представление всеобщего ликования  на поле и на трибунах.
     Одним  из  основных   мероприятий     фестиваля  явился грандиозный  митинг  на  Манежной  площади, бывшей   тогда огромным асфальтированным пространством без каких-либо строений. Осталось в памяти, как, затаив дыхание, молодежь  слушала    девушку из Японии, потерявшую голос при атомном взрыве в Хиросиме. Она говорила шепотом.     Глобальной целью фестиваля являлось сближение народов  в борьбе   за  сохранение  мира.  Эта  цель  провозглашалась   в песнях  на  разных  языках.

           ...Парни, парни, это в наших силах,
             Землю от пожара уберечь...

   В те  годы страны находились в объятиях «холодной войны», и  тема  мира и спокойствия  была  очень актуальной, ведь всего четыре года спустя после фестиваля мир будет на  грани ядерной войны — произойдет Карибский кризис.

      На протяжении двух недель шли форумы, посвященные  общечеловеческим проблемам,  знакомству с жизнью людей  в разных странах, встречи по интересам, вечера веселых вопросов и ответов,   национальных песен и танцев. Москва также показывала наши танцы,  пьесы, оперы.  События происходили   в МГУ, институте Дружбы народов  и других, Большом и других театрах, в зале Чайковского, на стадионе в Лужниках, на ВСХВ, в ЦПКиО и других парках. Как стало известно потом--около 400 мероприятий  прошли за две недели!  Фестиваль разбудил Москву! Тогда появился зажигательный рок эн ролл, танец живота, пантомима, организовался ансамбль "Дружба" с приехавшей на фестиваль Эдитой Пьеха, легализовался джаз во главе с Ю.Саульским. Москва увидела другой дружелюбный очень интересный мир.
   Иностранцы часто передвигались в выделенных им автобусах, и, таким образом, вся Москва оглашалась песнями  или криками на всех   языках «За мир и дружбу»,  им  вторили  прохожие с тротуаров  или  жильцы из окон  домов.

    Москва жила фестивалем. Где  попало, спонтанно  возникали стихийные   танцы, пляски и песни под наши и их инструменты с нашими и   их участниками и исполнителями. Танцевали все вместе, и даже   было обидно, что наши девушки предпочитают иностранцев. Живые разговоры завязывались  везде и со всеми, и, несмотря на обычное для нас  незнание иностранных языков,  общение было ярким, запоминающимся, веселым благодаря жестикуляции. А представьте себе   такую завораживающую картину: плывет по Москве-реке   речной    трамвайчик. В водной глади отражаются стены, башни и храмы  Кремля, и далеко разносятся задушевные слова «Подмосковных   вечеров», песни, специально написанной к фестивалю.1)

    Помимо массовых мероприятий    запомнилось посещение  одного из  многих  культурных мероприятий фестиваля — выставки изобразительного искусства в ЦПКиО. Какое же там было столпотворение! Ну как же! Разрешили! Впервые!     Стоя в напористой очереди,  вспомнил аналогичную  ситуацию при открытии выставки   работ   Пикассо.  По каким-то причинам открытие задерживалось. Толпа волновалась. Вдруг вышел И. Эренбург и произнес краткий, но действенный призыв, мгновенно снявший напряжение и вызвавший улыбку у людей:
— Товарищи, мы ждали эту выставку 20 лет, подождите, пожалуйста, еще 20 минут.
      На выставке в ЦПКиО   москвичи, воспитанные на соцреализме и натурализме, впервые увидели  другие  направления в изобразительном  искусстве.     Ведь тогда не  то, чтобы форма изображения, а даже тематика картин   и  выставок задавалась партией и правительством. Все иное либо отрицалось, либо   запрещалось. Большинство зрителей, воспитанных на правильности всего нашего,  не  хотело  утруждать  себя, чтобы понять и   принять новое. Оно считало, что «другие  направления в  искусстве  противоречат  социалистическому  образу жизни и, следовательно, чужды советскому народу. Это  мол,  прерогатива  капитализма»2). В залах  при отсутствии экскурсоводов возникали группы негодующе  настроенных зрителей.
----А я не  понимаю, что он там намалевал!--резко бросила одна из посетительниц.
---А и не нужно понимать,-мягко возразил я.--Автор не хочет воздействовать на ваше  мышление.  Он пытается разбудить ваше чувственное восприятие сочетанием цветов. Согласитесь, бывает так:  вы вошли в новое помещение, и, даже не задумываясь почему, в одной комнате --вам приятно, а в другой  нет, например  из-за цветовой гаммы  обоев.
И  было видно как  люди принимали эти новые для них мнения,объясненные  доходчивым  языком, как радовались, расширяя свой кругозор. Подходили слушатели
всё больше и больше.  Среди них оказывались и сторонники  моих  взглядов.  Группы обсуждающих и спорящих начинали  отпочковываться.
 В итоге я, фактически  мальчишка, покидал «поле боя» с чувством удовлетворения, считая, что мне удалось склонить людей к толерантности, пробудить в них желание  познавать новое, мыслить и анализировать.

      Иностранцы в то время сильно отличались от нашей молодежи и манерами, и поведением, и особенно одеждой. У нас проводилась  борьба со стилягами, а тут эти «стиляги» понаехали тысячами. У нас еще не было ни джинсов, ни шорт, ни кроссовок. Наши  молодые люди носили  только так называемый  ширпотреб. Мешковатые  и широкие понизу брюки, с двумя матерчатыми  ремешками на бедрах на уровне ягодиц (помимо ремня на талии)3).   А они, эти элегантные иностранные юноши, одеты в яркие цветные рубахи с  всевозможным  рисунком, в обтягивающие брюки или шорты,  подчеркивающие  их стройные фигуры. Не говорю  уж об экзотических пончо, накидках, мужских  юбочках-килтах, штанах по колено, живописных широкополых   шляпах и др. Девушки тоже отличались стройностью, а их одежда — яркостью. Наши в юбках или платьях ниже колен, иностранки в брючках по фигуре. Фестиваль изменил моду на одежду: с  трудом но стали появляться джинсы, шорты,  бейсболки, кроссовки. Молодежь узнала что такое фарцовка.

    Вся обстановка фестиваля запомнилась своей открытостью.  «Оттепель» работала на полную катушку. Иностранцы свободно   общались с советскими   гражданами.   Помню   такие   экзотические    сценки.     Гости фотографируются с нашей дворничихой, а метла —в центре, прутьями вверх. Или  другое.  В вагоне метро происходит обмен   значками и автографами (москвичи заранее накупили себе для   обмена  множество  значков и открыток) с  молодым иностранцем   в белой матерчатой кепке с  необычным  длиннющим треугольным козырьком.  Выглядит  парень как человек,  надевший  маску  птицы  с длинным  клювом.  Этот козырек-клюв  сплошь  увешан   значками, как и кепка, и рубашка. Москвичи окружили, рассматривают, разыскивают еще оставшиеся на нем иностранные значки и предлагают в замен  свои    московские.  Все это сопровождается громкими  эмоциональными  восклицаниями и смехом.
     К зарубежным гостям относились с почтением и трепетом. Милиции нигде не видно. А может быть,  она  переодета в штатское? Московская  студенческая  молодежь организована в дружины 4).  Однако мне  всегда было  тягостно исполнять поручения  типа: отлавливать девиц легкого поведения в кустах, в фестивальных  гостиницах и  проводить с ними беседы о женской  нравственности или отводить их для стрижки наголо.. Присутствуя на подобных  разборках,  я  понимал,  что   это  не  мое. Меня захватывали  совсем  иные  мысли о свободе   воли, выбора, о  правах  человека.  И  казались  совсем дикими  поручения  очищать  темные  углы  ВСХВ  от загулявших  на  ночь  парочек.

      Вход во все парки и даже Кремль  был  свободный. Фестиваль проходил и днем и ночью.   Свобода -- на редкость полная. Вероятно, этим и воспользовались наши женщины, в первый раз получившие   такую  экзотику,  как  возможность  близко общаться с иностранцами, особенно чернокожими. Ведь  в традициях русского человека всегда была закрытость интимного  мира мужчины и женщины. Тогда москвичи впервые обнаружили, что целоваться можно при всех, везде и даже в транспорте.  Раскованность и непосредственность гостей удивляли и завораживали закомплексованных   москвичей. 

     Фестиваль оставил поколение маленьких  москвичей. Причиной этому   скорее всего явился «железный занавес», существовавший прежде. Фестиваль разорвал его. Помимо этого, он перевернул взгляды на моду, манеру общения, поведения и даже повлиял на образ   жизни. Он дал глоток свободы не только московской молодежи,   поскольку к 34 тысячам участников фестиваля из 130 стран присоединились около 80 тысяч советских молодых людей, которые   приехали дополнительно из Союза по разным путевкам и приглашениям.

     Фестиваль дал возможность попробовать вкус  свободы, стать человеком с большой буквы. Закрыть его последствия  было уже  невозможно. Он дал толчок диссидентскому движению и формированию пласта людей особого склада — «шестидесятников». К ним   причисляю и себя. Это поколение, чья молодость пришлась на   период «оттепели», а взгляды сформировали годы сталинщины   и Великой Отечественной войны. ХХ съезд КПСС стал для нас   катарсисом, а «оттепель» подвигла на активную деятельность.  Этому  поколению  романтиков,      людей   творческих,           инициативных,  высокообразованных, свободолюбивых, чуждо было материальное стяжательство. На чем основывались наши взгляды, убеждения, нравственные принципы?
Булат Окуджава    ёмко  и образно отвечает на этот вопрос:

          Совесть, благородство и достоинство —
          Вот оно, святое наше воинство.
          Протяни ему свою ладонь,
          За него не страшно и в огонь.
    Лик его высок и удивителен,
    Посвяти ему свой краткий век.
    Может, и не станешь победителем,
    Но зато умрешь как человек.

Появилась плеяда талантливых прозаиков, таких как Бондарев, Гранин, Дудинцев, Некрасов, Солженицын и др., и поэтов,   среди которых — Ахмадулина, Высоцкий, Вознесенский, Галич,   Евтушенко, Окуджава и др. Молодежь как губка впитывала живую мысль на чтениях стихов в Политехническом и у памятника   Маяковскому. Возникло понятие «бард». Первыми  из  них  были: Визбор,   Галич, Городницкий, Ким, Клячкин, Хомчик.
Памятна рьяная  полемика между представителями поэзии старшего консервативного поколения, зацикленного на партийных догмах, и молодых  поэтов, раскованных, по новому  воспринимающих мир,  уверенных в  своей  правоте. Это явилось, как столкновение двух разных социальных  позиций, не желающих уступать друг другу.
В своих политических воззрениях мы стали отказниками от идеологического фанатизма, мы хотели видеть социализм «с человеческим лицом». Наше кредо:
        И демагогам не в угоду
        Я каждый день бросаюсь в бой
        И умираю за свободу —
        Свободу быть самим собой  5).

   Можно спросить: «Что заботило этих благородных людей, свободомыслящих интеллигентов?» И ответить: «Не призрак славы или злата, а боль родимого гнезда». 
Мы выступали за права человека, за свободу личности, за   гласность, стремились сохранить памятники  архитектуры (в том числе церкви, на которые  ополчился  Хрущев), организовывали всевозможные клубы по интересам:  КСП, КВН, туристические и др.  Мы ощущали необходимость породниться с природой, с горами, ехали «за туманом и за запахом   тайги». А для этого необходимы  только –байдарка,  палатка,  рюкзак.  Нам хотелось пробудить спящую страну, как у Высоцкого,   «...влекут сонной державою, что раскисла, опухла от сна».  Этим   самым мы приносили так много хлопот престарелым власть   предержащим  на  протяжении   последующих 30 лет, таких далеких от   фестиваля 1957 года.
_____________________________________
1)  Основными исполнителями «Подмосковных вечеров» были В. Трошин и Э. Пьеха.

2)  Только через 17 лет состоялась национальная выставка неофициального
искусства 29.09.1974 г. Выставка была разрешена только в течение четырех часов  и только на поляне Измайловского парка.  Около 15 тысяч зрителей посмотрели около 250 картин. Первая выставка 15.09.1974г.,так наз. «бульдозерная», была грубо разогнана  на одной из площадей  Москвы.

3)   Тогда одежду, как и обувь, носили по много лет до их физического износа.  Поэтому брюки могли перейти от отца к сыну (как было и в моей семье), и ремешками меняли размер отца на размер сына.

4) При зарождении  народные  дружины  назывались  «бригадами содействия милиции»,   а  их  члены  иронически  бригадмильцами  и  бригадмилками.

5).    Стихотворение Е. Евтушенко «Я не играю в демократа».