Однажды вечером в июне 1953 года я со своими подружками, Милой и Лилей, пошла на железнодорожную станцию встречать мою маму, возвращавшуюся с работы. Мы вышли с их участка и увидели двух парней нашего возраста, которые пытались сорвать яблоки с деревьев, росших у самого забора. Увидев нас, они смутились, но неожиданно для нас пошли за нами, отпуская по дороге разные шуточки по поводу моих косичек.
Так в их сопровождении мы и дошли до самой станции. А на станции парни сели в электричку, идущую к Москве, и помахали нам ручками. Мы-то думали, что они шли за нами, чтобы познакомиться. А оказывается, нам просто было по пути. Особенно огорчилась я. Мне показался очень симпатичным тот парень, что шутил по поводу моих пушистых косичек.
Через несколько дней ко мне зашла Мила и попросила сходить с ней на примерку сарафана, который она заказала одной женщине, жившей в двух кварталах от нас. Около ее дома мы вновь встретили того парня, который мне понравился. Это был Саша Косякин. Он жил там на даче вместе с бабушкой и младшей сестрой.
С этого дня мы с Сашей подружились. Каждое утро часам к десяти Саша приходил к нам на дачу. Моя бабушка с успехом использовала это обстоятельство, чтобы меня добудиться. Как назло, утром так хотелось спать. Обычно я вставала около десяти, но теперь... «Лена, вставай, уже полдесятого! – говорила бабушка, – через полчаса придет Саша!» Я тут же вскакивала и наводила марафет.
Однажды Саша привел с собой симпатичного добродушного парня и представил его: «Вениамин Чарный». Как потом оказалось, Саша не очень уютно чувствовал себя в нашей девичьей компании со мной, Милой и Лилей, и уговорил Веню присоединиться к нам. Как и я, Веня перешел в десятый класс и в будущем году собирался поступать на механико-математический факультет в МГУ. Мы все сразу же его зауважали.
Чарные снимали в тот год дачу в Кратово на улице Ломоносова, и Веня повел нас знакомиться с членами его семьи. Меня сразу же очаровал Венин папа Исаак Абрамович, профессор гидравлики из Московского нефтяного института. Я всегда внимательно приглядывалась к отцам своих друзей и знакомых. Своего отца я знала плохо. Родители расстались, когда мне исполнился годик. Я росла среди женщин, остро чувствовала свою безотцовщину, и поэтому всегда интересовалась тем, как жили друзья, имеющие отцов.
Венин папа Исаак Абрамович просто излучал обаяние. Он сразу принял меня в круг друзей своего старшего сына, в то время как мои подружки ему почему-то не понравились. Венина мама тоже показалась мне очень симпатичной. Невысокая, полненькая и уже немолодая женщина, она оказалась мамой не только Вени, но и крошечного Лельки, Вениного братика, забавного толстячка в колясочке. Это из-за него Чарные и сняли в тот год дачу в Кратово. Веня очень любил братика, а нас, девочек, поражала такая разница в возрасте братьев – шутка ли, шестнадцать лет.
Оказалось, что у Вени была масса знакомых среди ровесников как в поселке Кратово, так и в поселке Отдых в двух километрах от Кратово. Все они были детьми друзей его родителей. Веня быстро перезнакомил нас всех, и поэтому лето 1953 года я вспоминаю с особым интересом.
На велосипедах кавалькадой человек в двадцать мы совершали переезды из Кратово в Отдых и обратно. Мы играли в пинг-понг, кегли и крокет, читали вслух трудно доступные в те годы книги. А однажды собрались в очередной раз у кого-то в Отдыхе, сейчас не вспомню у кого, и с огромным удовольствием слушали, как юноша с известной тогда фамилией Рошаль на память читал нам отрывки из удивительной книги, которая называлась «Золотой теленок». Как же мы все хохотали тогда и как завидовали своему товарищу, у которого была возможность читать эту увлекательную книгу, и не понимали, почему ее нельзя купить нам всем. А вечерами мы танцевали. Как это было чудесно!
В Москве мы учились в раздельных школах, мужских и женских, нас учителя воспитывали как людей разного сорта, а тут на даче мы были вместе, дружили, влюблялись, мечтали и танцевали, танцевали танго, вальс, фокстрот. Мне казалось удивительным, что и Венин папа с удовольствием принимал участие в наших вечерних балах на открытых террасах. Я часто с ним танцевала, мне казалось, что я ему нравлюсь, что ему хотелось бы, чтобы у нас с Веней была не просто дружба. Он не знал, что уже тогда в 1953 году мы с Сашей Косякиным были влюблены друг в друга. Для меня эта любовь осталась единственной на всю жизнь. В 1958 году мы поженились, а в 1987 развелись.
Тогда в 1953 году Вене понравилась моя подружка Мила Жуковская, и он начал активно за ней ухаживать. Мне казалось, что Мила отвечает ему взаимностью, но, видимо, я ошибалась.
Осенью и зимой 1953-54 годов мы продолжали встречаться нашей развеселой компанией в Москве. А летом 1954 года многие из нас вернулись на дачи.
Лето 1954 года было для меня отнюдь не таким веселым. Во-первых, я готовилась к вступительным экзаменам в Институт цветных металлов и золота, а во-вторых, и это, пожалуй, было главным, Саша Косякин, перешедший тогда в десятый класс, с бабушкой и сестрой уезжал на все лето на Украину.
Приемные экзамены в институт начинались первого августа. Никакой медали после окончания школы я не получила, потому что серебряную медаль давали только с одной четверкой в аттестате, а у меня их было две. И мне предстояло сдать все пять вступительных экзаменов и практически сдать на все пятерки, так как конкурс на технологический факультет в тот год был шесть человек на место.
Веня же окончил школу с золотой медалью, и чтобы попасть в университет, ему нужно было в июле пройти собеседование, что он успешно и сделал. Поэтому в августе 1954 года он наслаждался заслуженным отдыхом, а я, сидя на дачной террасе, зубрила химию, физику и литературу, и каждые три дня ездила в Москву в институт для сдачи очередного экзамена. Все шло хорошо. Я регулярно получала свои пятерки, и вот мне остался последний устный экзамен по математике.
За два дня до этого экзамена я почувствовала, что заболела. Поднялась температура, болело горло, болела голова. Я поняла, что дела мои плохи. Меня беспокоило к тому же, что мне трудно давалась тригонометрия. Некоторые задачки я решала с трудом. За день до экзамена к нам на дачу на велосипеде заехал Веня. Узнав, что я заболела, да еще боюсь тригонометрию, он огорчился, а затем сказал: «Знаешь, я, пожалуй, смогу тебе помочь!» «Понимаешь, – говорит, – я знаю одну формулу, которой почему-то нет в школьных учебниках. С этой формулой любая задачка легко решается. Смотри сюда!» А дальше он поднял с земли какую-то веточку и на песке, на дорожке этой веточкой написал формулу. Я грустно посмотрела на дорожку и сказала Вене, что даже те формулы, которые есть в школьном учебнике, помню не все, куда же мне еще одну? Веня повздыхал и уехал.
На следующий день я с перевязанным горлом отправилась сдавать последний вступительный экзамен.
Абитуриенты, ждавшие своей очереди у дверей экзаменационной аудитории, предупредили меня, что среди педагогов есть такой доцент Добровольский, пожилой мужчина с бородой. К нему ходить сдавать экзамен не стоит, говорили они. Очень вредный!
Подошла моя очередь. Я вошла в аудиторию, взяла билет и села готовиться. Первый вопрос по алгебре никакой трудности для меня не представлял. Теорему по геометрии я тоже доказала легко. В третьем вопросе была тригонометрическая задачка. И я сразу поняла, что решить ее не смогу! В первый момент я так испугалась и растерялась, что у меня закружилась голова. Ни о какой помощи не могло быть и речи. Я никогда за всю мою школьную жизнь не пользовалась шпаргалками. Не было их и на этот раз. Что делать? И тут, до сих пор не могу понять, каким образом, я представила себе песчаную дорожку у дома в Кратово и отчетливо увидела на песке ту формулу, которую вчера Веня начертил мне каким-то прутиком.
Я очнулась, записала эту формулу на лист. Но я, конечно, совершенно не была уверена, что помню ее правильно, ведь я вчера очень невнимательно на нее взглянула. Подставив в эту формулу все заданные мне значения синусов и косинусов, я поняла, что получается вполне приличный ответ. Но правилен ли он, я не знала. Я поставила точку и подняла глаза от листа. Старый педагог с бородкой внимательно за мной наблюдал. Это был тот самый Добровольский. «Ну, – сказал он, – я вижу, девушка, что вы готовы, прошу!» Что мне было делать? Я взяла свой листочек и пошла к этому страшному экзаменатору. Он внимательно посмотрел мои записи по алгебре, удовлетворенно кивнул, попросил доказать теорему. Тоже, казалось, был доволен. Наконец, увидел Венину формулу и удивился. «Откуда вы знаете эту формулу?» – спросил он меня. Я не могла, конечно, ответить, что увидела ее вчера на песке, и придумала ответ: «А я не только школьные учебники читала!» «Очень хорошо! – сказал Добровольский. – Отлично!»
Как я на следующий день благодарила Веню, а он был поражен тем, как я смогла запомнить формулу, так невнимательно взглянув на нее сверху вниз. «Просто Бог есть на свете – ответила, – и к тому же ты хороший друг».
В сентябре 1955 года к нам в институт на технологический факультет в группу металловедения, в которой я училась, пришла переводом из другого института очень интересная девушка Ядвига Фрадкина. Мы познакомились, а через некоторое время подружились. Однажды Ядя рассказала мне, что поссорилась со своим парнем. И тогда я подумала – а почему бы мне не познакомить ее с Веней Чарным. Мне показалось, что они подходят друг к другу. И вот в один из осенних вечеров я пригласила их к себе домой. От меня они ушли вместе. Вечером того дня Веня позвонил мне и поблагодарил за знакомство с Ядей.
Так Ядвига Фрадкина вошла в нашу компанию, состоящую в основном из моих многочисленных дачных друзей. Вспоминаю наши совместные прогулки по вечерней Москве, походы в кино, празднование наших дней рождения и праздников.
Сейчас мне вспомнинается посещение нашей довольно большой группой концерта пианиста Эмиля Гилельса с филармоническим оркестром под руководством немецкого дирижера Курта Зандерлинга. Играли Бетховена. Концерт состоялся в Московском университете на Ленинских Горах. Веня как студент университета сумел достать шесть билетов. Веня нас предупредил, что на концерт придет его отец Исаак Абрамович и что мы должны прийти пораньше, чтобы занять места, так как на концерт придет уйма народа, не протолкнешься.
Мы пришли очень рано, наверное, за час до начала концерта. Места в зале еще можно было выбрать. Мы и выбрали. В правом пятом ряду заняли шесть мест, чтобы и на Вениных родителей хватило. Постепенно зал заполнялся, и наконец свободных мест уже не было.
К моему глубокому удивлению Венин папа пришел вовсе не с женой. Его спутницей была интересная молодая женщина. Исаак Абрамович подошел к нам и презрительно на нас посмотрел: «Что же вы, молодые люди, никода не посещали фортепианные концерты? Нужно было занять левый ряд, чтобы видеть руки пианиста». Кстати, этот урок я запомнила. А между тем народ все прибывал, и, наконец, не только смели всех контролеров, но и поломали входные двери в зал. Что поделаешь? Студенческая молодежь желала послушать Гилельса! Пожалуй, это был один из лучших концертов классической музыки, на котором мне удалось побывать.
В 1958 году Ядвига и Веня поженились. Родителей они поставили уже перед свершившимся фактом. Ядя понимала, что Венины родители не одобряют выбор сына. По моему мнению, они хотели бы выбрать сыну невесту из своего круга. А у Яди семья была совсем не такой благополучной, как у Вени. Ее отец, инженер Ефим Фрадкин, выходец из семьи польских евреев, был репрессирован, по-моему после войны. Ядина мама, медицинская сестра, осталась одна с двумя дочками, Ядей и Таней. Таня была моложе старшей сестры лет на семь. Родственники мужа отказались помогать невестке, видимо боялись за свою жизнь, да и как я понимаю теперь, они тоже в свое время были недовольны браком своего талантливого родственника с простой русской женщиной. Так что до освобождения Ефима уже где-то в середине пятидесятых годов семья очень нуждалась.
Как бы то ни было, Ядя с Веней поженились. Первое время они жили вмсте с родителями Вени в двух смежных комнатах в районе метро «Спортивная». Но со временем Венины родители купили им двухкомнатную кооперативную квартиру у Киевского вокзала.
После окончания МГУ Веня стал работать в каком-то «закрытом» институте, а Ядвига – инженером на комбинате твердых сплавов. У них родилсь дочь Анечка. Казалось бы, жизнь налаживалась, но...
В 1967 году скоропостижно умер Венин папа Исаак Абрамович Чарный. А случилось вот что. Исаак Абрамович купил для себя и жены две путевки в какой-то академичский санаторий под Москвой. А через неделю в этот санаторий пожаловал один из крупных партийных чиновников. Ему был необходим тот самый номер-люкс, в котором проживали Чарные. И тогда дирекция санатория решила переселить их в номер попроще. Какое имело значение, что за номер-люкс Чарные заплатили свои деньги? Подумаешь, да и кто такой Исаак Абрамович Чарный! А действительно, кто он такой?
В третьем томе Российской Еврейской Энциклопедии издания 2000 года о нем написано следующее: «Чарный Исаак Абрамович – специалист в области нефтегазовой гидромеханики и гидродинамики. Доктор технических наук (1939 г), профессор (1941 г) ... Работы Чарного способствовали внедрению рациональной разработки нефтяных месторождений Волго-Уральского нефтяного бассейна (Второе Баку). С 1957 года занимался проблемами подземного хранения газа. Руководил созданием первого в мире опытно-промышленного подземного хранилища газа в Гатчине (Ленинградской области). Лауреат Сталинской премии 1949 года».
Интересно, кем был и что сделал для государства тот партийный босс? Помнит ли кто о нем сегодня? Очень сомневаюсь.
Исаак Абрамович был очень самолюбив, знал себе цену. Он плюнул на санаторий, взял жену и вернулся в Москву. Но сердце не выдержало. Инфаркт и смерть. А было ему тогда всего 58 лет. В той же энциклопедии написано, что родился он в Гомеле в 1909 году. Он был ровесником моей мамы.
В 2001 году я приезжала на неделю в Москву из Германии, из Киля. Посетила могилу мамы на Востряковском еврейском кладбище. И неожиданно обнаружила, что всего в двух шагах от маминой могилы стоит памятник Исааку Абрамовичу Чарному. Я немного поговорила с ним. Рассказала как живу в Германии, и что я знаю о жизни и смерти его старшего сына Вени.
После смерти мужа Серафима Ильинична вернулась на прежнюю работу, которую оставила в 1953 году в связи с рождением второго сына. Она преподавала английский язык в Институте нефти и газа, в котором с 1943 года и до смерти работал ее муж. Серафима Ильинична ненамного пережила мужа. Лелька остался сиротой. Было ему тогда лет семнадцать. Ядя с Веней взяли юношу к себе.
Впоследствии он, как и Веня, закончил механико-математичесий факультет МГУ, защитил кандидатскую диссертацию.
В течение нескольких следующих лет судьбы Вени и Саши Косякина, моего мужа, оказались похожими. Как говорится, какое время – такие и песни.
И Веня, и Саша в двадцать пять лет защитили кандидатские диссертации, а в 1973 году, в тридцать пять – докторские. Защитили блестяще. Но... в семидесятые годы в стране проходила очередная кампания – реорганизация в Высшей Аттестационной Комсссии (ВАК). В результате этой реорганизации не были утверждены в ВАК большое число диссертаций. В список неудачников попали и Саша с Веней. В вину тому и другому ставилось то, что их работы носили якобы лишь теоретический характер и имели малый практический выход. Мне трудно судить о практической ценности Вениной работы (она имела гриф секретности и была как-то связана с космической проблематикой), но я знаю, что результаты работы моего мужа использовались в деятельности СЭВа. Но что и кому они могли доказать? Мне кажется, что в обоих случях сыграл роль один из пунктов их анкеты,под номером пять.
Оба парня тяжело пережили этот удар. У Вени случился инфаркт. Через несколько лет Саша перенес инсульт, от которого уже оправиться не смог.
Через некоторое время я узнала, что Веня с семьей подал заявление о выезде в Израиль по вызову, который ему сделал дядя. На самом деле они решили ехать в США. В то время это можно было сделать по пути в Израиль. Сначала ехали в Вену, оттуда в Италию, а уже потом или в Израиль, или в США.
Я очень пережила это известие. В семидесятые годы совершенно не представляла себе, как можно уехать из России, как научиться жить в другой стране?
Однажды Веня попросил меня встретиться с ним. Он сказал, что очень болен, но лечения практически нет. В отъезде ему отказали, мотивируя этот отказ тем, что его работа имеет практическое использование в секретной тематике (интересно, почему ему тогда не утвердили докторскую диссертацию?). Поэтому они с Ядей остались в Москве, смогли уехать только их дочь Аня и Венин брат Леонид. При этом и Веню, и Ядю уволили с работы. «На какие же средства вы живете?» – спросила я. И Веня мне рассказал, что Ядя стала работать мастером на заводе, а сам Веня пишет докторские диссертации «большим» людям, и платят они хорошо!
Веня огорчил меня тем, что больше мы не сможем с ним встречаться, ни даже разговаривать по телефону. Он боялся, что поскольку я работаю в так называемом «почтовом ящике», у меня могут быть неприятности. Все это было очень, очень грустно!
В течение нескольких лет я ничего не слышала о судьбе Яди и Вени. Знала только, что они по-прежнему живут в Москве.
Лето 1987 года мы проводили на даче на станции Отдых. К тому времени мы уже были разведены с Сашей Косякиным.
Однажды утром я зашла в сельский магазинчик на удице Победы за молоком. К огромному удивлению я увидела в очереди Веню. Мы оба несказанно обрадовались этой встрече. Когда мы вышли на улицу, Веня рассказал, что во время своего визита в Москву американский президент Рейган беседовал о судьбе Вени с Горбачевым, и похоже, что Веня с женой скоро получат разрешение на выезд из страны. В Отдых же они приехали буквально на пару дней до получения окончательного решения. А живут они здесь у друзей, дочка которых живет в США и дружит с их Анечкой. Веня рассказал мне, что его брат Леонид и дочь уже с мужем и Вениной внучкой живут и работают в Бостоне.
И хотя я видела, что Веня нездоров, я понимала, что он находится в приподнятом настроении.
Вечером того же дня мы с сыном пошли в гости к Вене с Ядей и долго разговаривали о нашей теперешней жизни. Назавтра мои друзья собирались в Москву.
А еще через день поздно вечером мы сидели на терассе и слушали музыку по приемнику «Спидола». Неожиданно сын предложил послушать «Голос Америки». До того мы никаких зарубежных голосов не ловили. Слышимость всегда была очень плохой, и не было особенного желания вообще их слушать. А тут я сама почувствовала, что хочу послушать Америку. Сын поймал соответствующую волну, и, почти без помех, мужской голос сообщил, что сегодня в Нью-Йорк на личном самолете Хаммера из Москвы прилетел крупный советский математик Вениамин Чарный с супругой. Ученый очень болен. И поэтому прямо с самолета он был доставлен в клинику. Так я получила очередную весточку о своих друзьях. «Как мы вовремя включили приемник, мама» – сказал сын. Я заплакала.
Прошло еще несколько лет. Обстоятельства сложились таким образом, что в августе 1995 года мы сами уехали из России. Уехали в Германию. Вся семья, кроме сына Жени. Он в 1994 году поступил в докторантуру в Истменскую школу музыки в Рочестере и уехал в США. Когда я провожала сына, я просила его, если будет возможность, узнать адрес Вени или его телефон.
Однажды в начале 1998 года Женя оказался в аэропорту Бостона. В телефонной книге он нашел телефон Леонида Чарного и его жены Елены и записал его. Я позвонила Леониду, назвала себя, спросила: Чарный Вениамин не его ли брат? «Мой» – ответил Леня. Оказалось, что он хорошо меня помнит. Он дал мне домашний Венин телефон. Сказал, что они сейчас живут в Калифорнии, и что дела у Вени плохи. Очень болен. Я позвонила Вене. Очень обрадовалась, что голос его совершенно не изменился. Веня сказал, что хотя врачи его пугают, он пока не сдается.
Через две недели Веня умер, не дожив нескольких недель до своего шестидесятилетия.