Этот скверный анекдот случился именно в то самое время, когда началось с такою неудержимою силою и с таким трогательно-наивным порывом возрождение нашего любезного отечества и стремление всех доблестных сынов его к новым судьбам и надеждам.
Ф. Достоевский. Скверный анекдот. 1862.
А прекрасные слова насчет техники — что она улучшит отношения между людьми — не оправдались. И в этом приходится с горечью сознаться.
А что касается как у нас, то, конечно, у нас неудачи имеются. Все-таки прошло не так-то уж много лет после перестройки. И у нас, естественно, имеются самые разнообразные неудачи.
М. Зощенко. Голубая книга. 1934-1935.
Признаюсь, меня последнее время одолевают те же сомнения, что и моих читателей: мне положительно не о чем писать. Не описывать же, право слово, разоблачения хитроумного адюльтера или поиски потерявшихся капризных детей - дела, которыми с прежним энтузиазмом и каким-то мрачным удовлетворением занимался Дюпен весь последний год - до своего отъезда. Серьезная преступность, с которой мы так долго и захватывающе боролись, в прямом смысле слова сошла на нет, благодаря заработавшей в полную силу системе превенции.
Не могу сказать, принял ли Дюпен решение о своем отъезде благодаря этим обстоятельствам или в силу малозаметной для стороннего наблюдателя хитрой игры разума (на которую, как мне кажется, окружающее вообще оказывает крайне малое влияние), но факт есть факт: он, к величайшему сожалению, покинул нас. Вполне вероятно, что совершив в южном полушарии задуманное, он вернется. Я, по крайней мере, всем сердцем на это надеюсь.
Однако и его возвращение не сулит моему описательному поприщу никакой перспективы. Преступность пала, а сколь-нибудь интересно описывать изыскания Дюпена в области археологии я ни в коей мере не способен. К тому же - и я это всегда признавал - с художественным вымыслом дела мои обстоят чрезвычайно прискорбно (увы, я совершенно обделен фантазией: мое дело фиксировать факты), так что, по всей видимости, с моими литературными экспериментами покончено. Я не гожусь более чем в свидетели деяний моего друга Огюста Дюпена (интересных в изложении любого, даже бесталанного рассказчика – что оправдывало мое решение взяться за перо), и вынужден буду передать вас, мои дорогие читатели, более одаренным собратьям по цеху.
Но безусловно, я не могу бросить вас без некоего завершающего аккорда, каковым станет одно из первых дел Дюпена (случившихся еще до нашего столь памятного и необычного знакомства). О, это замечательный аккорд: единственное дело, которое сам Дюпен как-то назвал «существенным» (более ни один эпизод наших приключений не удостаивался звания иного, нежели «пустячок»). Да и без ссылки на авторитет моего друга, в минуты мизантропии называвшего пустячками решительно все, значение этого эпизода трудно переоценить.
Да, на первый взгляд здесь нет привычной запутанной интриги, хитроумных замыслов изощренных преступлений (но кто сможет упрекнуть меня, что не был за это время в достаточной мере насыщен интригами и хитросплетениями сюжетов!?), однако имевшие место события произошли не просто на фоне, а в самом сердце знаковых, исторических событий нашего времени. И именно потому я был вынужден оставить это дело напоследок. Мало того, что я дал Дюпену обещание до определенного времени ничего по этому поводу не писать (это время, натуральным образом, пришло), так я еще и не был непосредственным участником событий, и знаю о них по большой части понаслышке. Впрочем, незадолго до отъезда, Дюпен неожиданно вручил мне часть своего личного архива, с бесценными документами относительно обстоятельств расследования. (Хотя над некоторой их частью пришлось попотеть – это было нечто вроде личного дневника, небрежного, несистематизированного – он, видимо, просто периодически записывал свои мысли по какому-либо поводу, а затем забывал о них. Записи эти обрывочны и носят весьма личный характер, а зачастую просто представляют собой отвлеченные философствования). Тем не менее, благодаря им я смог восстановить полную картину «дела мистера Кью», достаточную для представления на ваш суд, дорогие читатели.
Итак, все началось с того, что мистер Кью, техник-наблюдатель районного депо НОМ… Впрочем, нет. У меня создается ощущение, что я рассказываю историю с середины. Начну, пожалуй, с исторического вступления, да простят меня и перелистнут страницы те, кто не нуждается в подобном напоминании. Но многие из нас чересчур легко забыли то состояние, в котором мы пребывали какой-то десяток лет назад, на изломе веков. Будучи коренным жителем Столицы, я и сам сейчас могу с трудом вспомнить то, что эмоционально описывал в своем фундаментальном (одна из моих любимых его работ) труде Г.Дюмпфель: «В начале XXI столетия Столица[1] столкнулась с самыми серьезными за свою историю проблемами. Безудержное жилищное строительство при неудовлетворительном обеспечении транспортной инфраструктурой практически привело к тотальному транспортному коллапсу. При этом высочайший уровень коррупции в органах государственной власти лишь усугублял эту проблему.»[2]
Сейчас нам кажется, что все уладилось как-то само собой, легко и просто, а ведь это было совсем не так. Дюпен называл это время «клубок» – тогда сплелось столько противоречий, нерешенных проблем, амбиций, интересов… Казалось, что выхода нет, что только чудо может нас спасти.
«На третьем этапе консенсус был в конечном итоге достигнут на так называемой «консервации развития». Эту концепцию критиковали на всех флангах политической элиты и гражданского общества, однако абсолютному большинству здравомыслящих граждан было очевидно, что вменяемых альтернатив просто не предлагалось. Критика в основной своей массе представляла собой голое отрицание фактов, с крайне малым предложением альтернатив - при практически тотальном отсутствии связных, всеобъемлющих парадигм. Неолиберальные проекты не выдерживали никакой критики при столкновении с реальностью (их осуществление рядом метрополий привело ко второй волне «необходимой реколонизации»), проекты же связанные с усилением и упорядочением имели очевидное слабое звено исполнения – государственный аппарат (показательна в этой связи знаменитая статья Эдны Ласко «Помпадуры стяжательства ничего путного построить не способны»). В целом, дискуссия носила откровенно популистский, демагогический характер, с крайне слабой тенденцией к глубокому анализу динамики происходящих в социуме процессов, довлели решения на уровне государственного плацебо (программа точечного стимулирования) или показного радикализма («расстрельные» поправки 2002-го).
Кризис морали и нравственности большинством авторов рассматривались как незначительное или самоликвидирующееся обстоятельство. Популярна была также констатация факта наличия кризиса при утверждении, что меры по его разрешению невозможны в принципе, а посему его следует рассматривать как prerequisite, то есть условие наличествующее естественным образом и даже необходимое.
Таким образом складывалась патовая ситуация, когда предлагаемые рецепты модернизации были заведомо неисполнимы, в силу не просто крайне низкой эффективности бюрократии, но и самой сущности быта того периода, настроений значительной части элиты и противодействия Ойкумены. Вместе с тем, политика консервации заведомо вела к общегосударственной катастрофе, особенно на фоне модернизационного прорыва той же Ойкумены.»[3]
Второй из современных титанов, Христофаль Б., высказался по этому поводу так: «Достаточно было одного взгляда на город, чтобы вынести приговор системе. А ведь я помнил Москву совсем другой - не огромной, но живой. Сейчас этот растущий колосс, тянущий деньги, а за ними и толпы страждущих со всей Евразии, блестел ярко, но мертвечиной. И, конечно, коррупция. Сейчас позабытая, тогда она была повседневностью, пропитавшей самый воздух города. Власть закона была шуткой, сила денег - реальностью этого разбухшего муравейника. Преступность за фасадом, грязь, пробки[4], ядовитый воздух – у всех на виду.
И хотя причиной пробок было отсутствие наземных дорог, будто в насмешку, вместо дорог строили дома. Хаос, уродство и вседозволенность правили бал, когда в Управлении инвестиций появился мистер Смит.»[5]
Да, именно так, без предупреждения, никаких предпосылок, закономерностей, просто один человек на пороге одной конторы. Мы все слышали о нем, кто-то даже видел – благодаря записям Дюпена мне удалось как следует рассмотреть его. Совершенно заурядное, непримечательное лицо, никакой печати величия. И все же, это человек, по мановению гения которого изменился, переродился весь наш мир.
Мог ли мистер Джонсон, один из клерков «Нано Глобал Текнолоджи»[6], занимавшихся первичным приемом посетителей, узнать в таком посетителе демиурга, сокрушителя основ? Даже одет Смит был серо, как-то затрапезно, в отличие от Джонсона, одетого подчеркнуто щеголевато, с иголочки. Держался Смит неуверенно, нерешительно застыв у входа с небольшим свертком в руках.
- Что это вы нам принесли? Надеюсь, не бомбу, - Джонсон начал разговор, видимо, с отработанной шутки.
Смит не смог скрыть гримасу неудовольствия. Ему явно не понравилась шутка на столь деликатную тему – ведь тогда на южных границах еще шла война, а ее эхо иногда отдавалось и в Столице.
- Нет, - ответил Смит, – это не оружие. Это, скорее, начало… Нового мира.
- О, так мы, стало быть, Адам и Ева? – Джонсон явно веселился.– Прошу прощения, возможно, мое настроение кажется вам неуместным? Видите ли, я свежеобручен, готовлюсь к свадьбе. Как говорится - на позитиве, - он подмигнул Смиту. – Ну же, я весь в нетерпении, что у вас там в коробке!?
Смит поставил сверток на пол и вытащил из него цельный блестящий металлический куб, который с некоторым усилием поставил Джонсону на стол. Тот пододвинулся ближе и с привычно скептическим выражением осмотрел предмет. Металлическая оболочка куба была гладкой, за исключением верхней грани, в которой находилось углубление, формой грубо напоминающее ладонь человека. На одном из ребер куба виднелись два впаянных в металл светодиода.
- Итак, - хмыкнул Джонсон, - что мне с этим делать?
Смит указал пальцем на углубление.
- Положите ладонь сюда.
Джонсон невольно послушался внезапно уверенного голоса Смита и положил руку на металл.
- Чувствуете что-нибудь необычное? – спросил Смит.
Джонсон покачал головой.
- Нет. Если хотите показать какой-то фокус, вам стоит поторапливаться.
- Не снимайте руку. Скажите, мистер Джонсон, вы когда-либо нарушали закон? – быстро сказал Смит.
- Что за чепуха, – немного раздраженно ответил Джонсон, - какой дурацкий вопрос.
На кубе загорелся красный светодиод.
- Забавно. - Джонсон ухмыльнулся. – Кубик со мной не согласен?
- Хорошо, - вздохнул Смит, - вы водите автомобиль?
- Да… – с вопрошающей интонацией ответил Джонсон, и на кубе вспыхнул зеленый огонек.
- А хорошо? – улыбнувшись, спросил Смит.
- Отлично! – воскликнул Джонсон и получил красную лампочку. Он с напускной паникой отдернул руку.
- Вы сами себя не считаете хорошим водителем… – Смит покачал головой.
- Вы управляете этим каким-то пультом? - Джонсон попытался заглянуть за стол. – Вы же понимаете, у нас есть экспертиза...
- Лучшая экспертиза, это вы сами, - возразил Смит. - Уверен, вы знаете, как вывести мошенника на чистую воду.
Джонсон положил руку обратно на куб.
- С такими вопросами легко показывать фокусы. Спросите что-нибудь поинтереснее.
Смит пожал плечами.
- Придумайте вопрос сами. Я задам его Вам, и если ответ будет возможно назвать истинным или ложным, прибор сработает.
- Спросите меня, в каком году наша команда взяла Суперкубок Компании.
- В каком году ваша команда взяла Суперкубок Компании?
- В 98.
Загорелась зеленая лампочка.
- Спросите, когда мы потеряли Кубок!
- Когда вы потеряли его?
- Через год.
Никакой реакции.
- Мистер Джонсон, Вы все-таки задали вопрос, ответ на который не был ни истинным, ни ложным…
- Да. Вы же понимаете, я должен был убедиться...
- Конечно, я только за. Но все же, спросите что-нибудь личное, о чем я уж никак не могу знать.
Джонсон помолчал… Затем нерешительно проговорил:
- Лидия… Любит ли меня Лидия?
Прежде, чем Смит успел что-либо сказать, Джонсон воскликнул:
- Нет!
Вспыхнул зеленый огонек.
- Но ведь я не... – начал Смит.
Джонсон прервал его.
- Достаточно. Я верю Вам.
- Хм, - пробормотал Смит, - значит, необходимости внешнего формулирования вопроса нет...
- Итак, - произнес Джонсон несколько изменившимся голосом, - это детектор лжи.
- Как вы видите, это не привычный детектор. – говорит Смит. – Не те грубые поделки, что считывают биоритмы или следят за зрачком. Их может многое обмануть, они построены на столь ненадежных симптомах: человек может волноваться по постороннему поводу, или приболеть, или уметь неординарно управлять собой... Их возможности слишком ограничены. Этот прибор абсолютно иной. Можно сказать, абсолютный детектор. Вы кладете на него всего лишь ладонь, а он проникает вам прямо в мозг.
Джонсон прошептал.
- В душу.
- По моим грубым подсчетам, - спокойно продолжил Смит, - вероятность ошибки, обмана, любой дисфункции составляет около одной десятитысячной процента. Конечно, цифра предварительная. Но это вопрос методологии. А теперь, прошу Вас, еще раз положите сюда руку.
Джонсон положил ладонь в углубление.
- Вы представляете себе значение такого прибора?
- О да! – Джонсон кивнул.
- Могу я в таком случае рассчитывать на личную встречу с Советом Акционеров? Это, пожалуй, мое непременное условие для работы с вами.
Джонсон помедлил, поднял глаза к потолку, кашлянул. Затем медленно проговорил.
- Да, рассчитывать можете. Я сделаю все возможное.
Зеленый огонек подтвердил истинность его слов.
Так произошла эта судьбоносная встреча. Вскоре за ней последовала вторая. Акулы, хищники, воротилы бизнеса прибыли в головной офис Компании, чтобы выслушать немного запинающегося, но держащегося с удивительной внутренней убежденностью и достоинством мистера Смита. Бог знает, как ему удалось их убедить. Он говорил, что значение прибора далеко превосходит роль игрушки для ревнивых жен, что Компании необходим глобальный рынок, который может обеспечить прибор. Он первым произнес магические слова: госконтракты, нацпроект. И ему удалось затронуть глубинные струны в их непростых душах.
Не сразу, конечно. Они выспрашивали устройство машины, принцип ее действия, намекая на то, что принять машину, не понимая, как она работает – это попасться на удочку мошенника, что для людей их калибра – немыслимо. Они говорили о принципиальной утопичности прожекта, в котором машина подменит собой отправление правосудия. Они задавались вопросом, нужен ли такой нацпроект кому-либо в верхах вообще. Смит терпеливо отбивал все атаки.
Он сообщил, что не может сказать, как прибор работает, но он работает, и работает практически идеально. Нет, не потому, что они не поймут, а потому, что он и сам до конца не понимает. Нет, стопроцентный позитивный опыт вполне может быть заменой теоретического обоснования. Да, мы можем поставить прибор в центр столь деликатных процессов. В конце концов, мы так успешно пользуемся плодами технологического прогресса практически в любой сфере – роботы собирают автомобили, камеры и компьютеры выписывают штрафы, хирурги проводят видеоконцеренции и видеооперации… А в том, что касается важнейшей части нашей жизни, в основе нашего совместного существования, одни только архаичные процедуры тысячелетней давности: свободные выборы, служебные проверки, особые коллегии…
Да, государство необходимо. Оно гарант не только огромного, прибыльного и стабильного рынка, оно также гарант монополии Компании. Только в случае централизованного, охраняемого производства в режиме секретности государство воспримет прибор как эффективный инструмент. Это шанс быть не просто Компанией – шанс стать основой государственного механизма. Это совершенно иное место, что в современности, что в истории, один шанс на миллиард.
Почему правительство вообще согласится на такой проект? Потому что сейчас уже всем очевидно – государственная машина рушится. Она поедает саму себя, а это может привести лишь к одному – к слому, к катастрофе. Раздерут ли страну на части извне, или изнутри – это ударит по всем, и в первую очередь по тем, кто стоит во главе. Только вернув государственный механизм в строй, очистив его, только возродив реальное беспристрастное и справедливое судопроизводство, можно выкарабкаться из той ямы, в которой мы находимся. Кто-то, конечно, будет против, но много и шансов за. В конце концов, вернуться на рынок для домохозяек мы сможем всегда.
И акулы дрогнули. Что бы там ни было, а они видели перспективы – машина распространится по всей стране, производство, обслуживание, гарантированные прибыли, гарантированное положение… Смиту удалось практически невозможное. Проект под названием Д.Э.М. (Детектор Эвристический Модульный) был запущен.
По причудливой иронии судьбы, через непродолжительное время после начала активной работы над продвижением машины, на мистера Джонсона вышел мистер Браун, представивший от лица некоей группы ученых концепцию НОМ - неосенторного магнетизма. Концепция основывалась на особом подходе к теории двух полей, благодаря которому стала возможной высокоэффективная контролируемая магнитная левитация – если я ничего не путаю в терминах...
По их выкладкам это изобретение как нельзя лучше подходило для создания нового вида общественного транспорта (на тот момент почти сказочного - летающего!), не нуждающегося в дорогах и никуда не опаздывающего, недорогого и почти не требующего горючего, простого в обслуживании и очень надежного. НОМ стали расшифровывать как новое метро. Однако для частного транспорта неосенторный магнетизм практически не годился, что оказало не менее значительное влияние на экономику страны, чем Д.Э.М. – на юриспруденцию и государственные институты. НОМ предоставил горожанам возможность быстро и с комфортом передвигаться по городу, лишив их при этом огромного пласта городской культуры – возможности выделиться новым дорогим автомобилем, а экономика страны потеряла сверхдоходы от продажи топлива. Д.Э.М., в свою очередь, коренным образом изменил судебную систему страны – огромный пласт людей лишился и смысла, и основы своего существования. Там, где ранее десятки людей тратили время, силы и государственные средства для выяснения того, кто из двух людей лжец, аппарат выдавал ответ за несколько секунд.
Конечно, НОМ не уничтожил частный автотранспорт как класс, он просто лишил его основной функции. НОМ был повсюду, его маршруты проходили через каждый закоулок города, и их было так же много, как раньше чадило частных автомобилей. При этом как средство передвижения НОМ был близок к идеалу - он дарил пассажирам необходимый уровень комфорта (первичное разделение на вагоны различной комфортности позднее сменилось вариативной системой дифференцированной доступности), безопасность и недостижимую ранее скорость. Автомобиль стал настоящей роскошью, зачастую излишним, ненужным аксессуаром. Напрасно авто- и нефтепромышленниками проводились масштабные, затратные рекламные кампании под общим лозунгом «НОМ – не панацея!»: «Как поехать за город на НОМе?» «Как уединиться с девушкой в вагоне?» «Чем похвастаться завтра перед коллегами?» Кампании не принесли существенного результата, ответы на вопросы были даны множеством несложных практических решений, которыми мы сейчас успешно пользуемся.
Так рекордные продажи автомобилей и нефти неумолимо ушли в прошлое. Нефтяные и автомобильные лобби пропустили момент, когда НОМ можно было удавить в зародыше. Впрочем, против них сыграли и роковые случайности - правительство города и страны не препятствовало, а способствовало развитию нового вида транспорта с учетом не менее страшной и вероятной угрозы – транспортного коллапса и обрушения рынка недвижимости.
НОМ успешно преобразила внешний облик города, вновь отдав его улочки во власть прохожих, а Д.Э.М. преобразил его внутреннюю сущность.
Система Д.Э.М. была тщательно продумана. Как можно большую часть судебного и околосудебного аппарата постарались сохранить, ведь система судопроизводства была модифицирована, но не ликвидирована. Ответы Д.Э.М. отличались невообразимой точностью (как можно сравнить вероятность неполадки в тысячную долю процента и массу непреднамеренных и намеренных судебных ошибок до введения Д.Э.М.?), но их нужно было получить и проанализировать. Судопроизводство и следствие фактически свелось к выявлению нужных людей и постановке нужных вопросов, причем состязательность зачастую возвращалась и в такой процесс - удивительных результатов можно добиться, выбирая нужные формулировки. Однако Д.Э.М. удалось главное - вернуть доверие людей к суду, а процент предотвращенных преступлений с учетом неотвратимости наказания не поддавался подсчету.
Конечно, в этом сыграл свою роль и вклад Д.Э.М. в борьбу с коррупцией. Прежде всего, свою роль здесь сыграла Система Защиты Р.В.К. Огромные стационарные блоки Д.Э.М. из металла и бетона были установлены на центральных площадях столицы. Проверка технической части и доступ к внутренностям аппаратов осуществлялись под неусыпным взором телекамер (изображение с которых транслировались круглосуточно на огромные стенды, окружающие аппараты) и всех прохожих и любопытствующих. Сами процессы были максимально открыты для публики. Регулярно проводились проверки аппаратов и систем трансляции несколькими независимыми контрольными службами и общественной палатой. И, конечно же, конкретные терминалы для судебных дел определялись по открытому алгоритму, который обеспечивал случайность выбранного терминала.
Примерно тем же способом стали проводиться назначения на должность и проверки чиновников государственной службы. Впрочем, я увлекся технической стороной дела, забыв о сути.
Именно в это судьбоносное время, в режиме абсолютной секретности, за расследование дела мистера Кью взялись на высочайшем уровне. Сам Первый советник премьер-министра возглавил следствие, что было неудивительно: это дело грозило крушением всей системы Д.Э.М. Мало того, что едва не был осуществлен масштабный теракт, так еще и реформированное и, казалось бы, безупречное следствие зашло в тупик.
Дюпен тогда только уволился из органов полиции, с весьма значительного поста. Но, учитывая его репутацию, он был приглашен в особую следственную группу в качестве ее руководителя лично Первым советником. В состав группы помимо следователей, учитывая особые обстоятельства, вошли несколько знаменитых психофизиологов - специалистов по изучению деятельности головного мозга человека, а также техники высочайшей квалификации, соприкасавшиеся в своей работе с Системой.
Будучи кратко введен в курс дела, Дюпен энергично принялся за работу. Но, как он мне признался, с самого начала у него было некое странное, подспудное ощущение. Расследование двигалось не то, чтобы исключительно медленно, а словно по неким проложенным рельсам, что, конечно, претило его натуре. Но, приходилось мириться с таким положением дел – режим особой секретности и важность дела оправдывали промедление. Прошло не меньше недели, прежде чем Дюпену удалось выбраться на место преступления – одну из южных линий столичного НОМ.
Вот как это было – за две остановки перед конечной диагностический аппарат подал сигнал высшей опасности – сигнал, который до этого срабатывал лишь несколько раз, во время тестирования, на первых, необкатанных машинах. Водитель, согласно инструкции, немедленно высадил всех пассажиров, невзирая на протесты, и повел вагон к месту аварийной стоянки. Примерно в трехстах метрах от остановки был слабо заросший зеленью пустырь, небольшое полукруглое возвышение, за которым начинался овраг. Водитель оставил там машину, а сам отошел осмотреть пути подхода эвакуатора. Именно в этот момент прогремели взрывы.
Дюпен осматривал останки вагона. Было просто невероятным везением, что никто не пострадал. Заряды были установлены с таким расчетом, чтобы погибли все пассажиры, а остатки корпуса упали посередине оживленной площади по пути маршрута. Сотни жертв… Словно проклюнулась из прошлого жуткая атмосфера дикой ненависти, что-то немыслимое. Люди, замыслившие и осуществившие такое, должны были быть полны ненависти, очевидной для Д.Э.М. Но Мистер Кью – единственный и очевидный подозреваемый - был крайне спокоен, даже сух, и, несмотря на все улики, продолжал успешно утверждать, что невиновен.
Мистер Кью был техником-наблюдателем районного депо НОМ. Именно он в тот день был ответственным за выход на линию заминированного вагона, на камерах наблюдения было видно, что именно он пронес и заложил заряды в вагон. Но на всех опросах на различных терминалах Д.Э.М., он отрицал какую-либо причастность к теракту, естественно, не мог назвать сообщников и, тем более, цель акции. Первоначально, кроме мистера Кью, никого задержать не удалось, а все свидетели подтверждали, что преступником мог быть лишь мистер Кью.
Но после изучения взрывчатки и телефонных переговоров мистера Кью был установлен его предполагаемый сообщник, мистер Эйч, имевший доступ к необходимым материалам и технологиям. Однако на Д.Э.М. опросах мистер Эйч показал, что они с мистером Кью незнакомы, и он не может иметь какого-либо отношения к данном делу. Первичная следственная комиссия пришла к выводу, что система Д.Э.М. имела какой-то серьезный дефект, позволяющий лжесвдетельствовать, и это было первым его серьезным проявлением.
Однако Дюпен энергично и резко возразил против выводов Комиссии. Он заявил, что на основании столь неполных начальных данных нельзя делать какие-то выводы и потребовал повторения опросов всех свидетелей с личным участием членов Комиссии, предоставления Комиссии (с проведением экспертизы) всех вещественных доказательств, а также сделал ряд мелких замечаний.
Как говорил мне Дюпен, у него изначально было два возможных варианта: либо Д.Э.М. был дефектен, либо нет. Во втором случае, истинными были лишь те факты, которые были установлены с помощью системы Д.Э.М., и, соответственно, ложными были те данные, которые были приняты комиссией на веру. Сильно мешало то, что в условиях особого режима работы Комиссии, личные опросы были возможны лишь в отношении задержанных подозреваемых, но не свидетелей. Кроме того, Дюпена сильно интересовало то, что режим секретности был успешным – не циркулировало ни слухов, ни домыслов, а ведь в оживленной части города произошли взрывы! Добавляло подозрительности обстоятельствам дела и то, как сработал диагностический аппарат.
Вскоре после этого Дюпена вызвал к себе на разговор Первый советник, Эдгар Фо. Аудиенция состоялась в личных апартаментах г-на Фо, и продолжалась почти целый вечер. Я постараюсь восстановить ее ход насколько можно более полно.
Когда Дюпен вошел в комнату, Фо стоял у окна, глядя на раскинувшийся внизу город. Он не обернулся, обратившись к Дюпену:
- Отсюда город такой умиротворяющий.
- Все это очень субъективно, Советник, - ответил Дюпен.
Фо хмыкнул.
- Когда я назначал Вас главой следственной группы, я был уверен в скором результате. Я крайне разочарован.
- Зависит от того, какого результата вы ожидали, - пожал плечами Дюпен. – Я вижу свою задачу не в исполнении желаний, а в успешном завершении расследования.
- Ну так где же оно? – Фо обернулся. – Прошло три недели, а у нас нет результатов.
- Не совсем так, советник. Я доложил свои выводы…
- Ах да... Преступления не было, а все, что произошло… Дьявольский розыгрыш? Массовая галлюцинация?
- Я полагаю, если Вас интересует мое мнение, что мы столкнулись с инсценировкой…
- Да кому это понадобилось?.. Зачем?..
- Инсценировкой столь успешной, поскольку ее источник имеет непосредственное отношение к расследованию. Более того, я подозреваю, что авторами заговора являются сами заказчики расследования.
- Нет, я в Вас не разочарован. Вы умеет огорошить. И какова же цель сих конспираторов?
- Я могу выделить две основные задачи. Первой является попытка найти уязвимое место системы Д.Э.М. Именно этой причиной вызван необычный профиль специализации большинства привлеченных экспертов. Второй задачей, при недостижении решения первой, мне представляется просто-напросто дискредитация Системы.
- Так вы полагает, месье Дюпен, - спросил Фо, - система Д.Э.М. непогрешима?
- По результатам расследования у меня нет никакой оснований сомневаться в ее непогрешимости, - ответил Дюпен. Затем добавил. - Пока.
- Значит, вероятность ошибки все-таки существует, – констатировал Фо.
- Г-н Фо, к чему это? – Дюпен покачал головой. – Мы оба прекрасно понимаем возможность любой вероятности, но к чему плодить лишние сущности? Я не увидел ни единого достоверного признака, что подозреваемые лгут. Вы ведь не на беседу о ходе расследования меня пригласили?
- Вы правы, - медленно произнес Фо. – Я хотел обсудить нечто более глобальное. У вас не возникает ощущения ошибки по отношению к системе Д.Э.М. в целом? Пусть не в этом конкретном деле, бог с ним, но в целом. Что произошло? Почему, кто такой мистер Смит. Откуда он взялся?
- Я никогда не расследовал появление мистера Смита, - ухмыльнулся Дюпен. – Вы должны быть к нему гораздо ближе, ведь его детище – это ваш проект.
- Серьезнее, серьезнее, Дюпен. Какова, по-вашему, вероятность существования столь значительного лица, и его абсолютной безвестности? Он не дает интервью журналистам, никакой шумихи, мемуаров, кино…
- Послушайте, Фо, - вкрадчиво спросил Дюпен, - как Вы считаете, разрешение мной синаньского кризиса, или дела Константы – пустяк?
- Ну что Вы, Дюпен, страна перед вами в неоплатном долгу.
- Тогда где шумиха, где мои интервью?
- Ну, Дюпен, Вы-то человек неординарный, удивительный…
- В таком случае, - уже едко осведомился Дюпен, – какие у вас есть основания считать Смита личностью ординарной или бездарной?
- Хорошо, я Вас понял. Но эта его машина… Никто так и не объяснил, как она действует!
- Я предпочитаю относиться к этому как к явлению природы. Она существует, и она приводит к предсказуемым результатам. Мне этого достаточно.
- И вас это не беспокоит? – воскликнул Фо.
- Нисколько, - пожал плечами Дюпен.
- Бог мой, вы серьезно? Словно мальчишки, швыряющие камни в туманную пропасть… Вы действительно никогда не задумывались о том, что принесет в наш мир это… Нечто…
- Вы решили пофилософствовать? Извольте, - с едва заметным раздражением сказал Дюпен. – Что же оно несет, это нечто?
- Это же очевидно! Диктатура! Тихой сапой проникающая во все сферы жизни. Чем была Система в начале – всего лишь средство разрешения споров, небольшой судебный инструмент, а посмотрите сейчас! Все, абсолютно все подчинено машине, ее решениям. Этот дивный, новый машинный мир, и вас он не пугает?
- Я не вижу машинного мира – сухо возразил Смит. - Диктатура? Система до сих пор лишь инструмент, не принимающий решений. Это не новая цивилизация, не искусственный интеллект. Она дает лишь пищу для ума, основание для принятия решений, но не заменяет в этом человека. И вы это прекрасно понимаете.
- Я понимаю, что на наших глазах мир меняется, и перемены эти со стальным блеском. А скоро будет дивный новый мир, в котором нельзя будет сказать девушке комплимент, приободрить неизлечимо больного или рассказать ребенку сказку… И пока машина не принимает решения, но поначалу она значила и того меньше. А теперь она подминает под себя построенный нами мир, пусть несовершенный. Прежняя система была несовершенной, но она была нашей системой.
- Какая из них конкретно? Имя им было легион. Та последняя, которую удалось сломать машине? А была ли она нашей? Кому-то пришла в голову замечательная идея, что если забросить сад, пустить в огород сорняки – то он станет лучше и чище, приспособленнее и изобильнее… Конечно, развести сорняки проще, нежели кропотливо возделывать сад. Система запустения и заброшенности строится легко и быстро, про нее бессмысленно спрашивать, кому она нужна и является ли она плодом коллективного желания. Мало кто желает хаоса и мрака, они приходят сами. Можно кричать «диктатура», но, может, немного диктатуры – это то, что нужно.
Фо обернулся и внимательно посмотрел на Дюпена.
- Вы правы, я некоторым образом шучу. И нет, я не считаю святотатством шутить на эту тему.
- А для вас есть что-то святое, Дюпен? – спросил Фо.
- Да, и именно этим идеалам служит Система. Нам подспудно пытались внушить, что эти ценности эфемерны, нематериальны, – Дюпен усмехнулся. – Но ведь вы прекрасно понимаете, что общество - цивилизованное общество - не построить исключительно на материальных ценностях. Это всем очевидно. Нам нужны нематериальные вещи, чтобы существовать. Человеку нужны идеалы.
- Пытались внушить? – Фо пожал плечами. – Вы переходите на обличительные речи, но я не менее вашего ценю идеалы.
- О да, альтернативные идеалы. Действительно, нематериальные. Свобода, право выбора. Не могу не вспомнить знаменитый - времен Реформации северных территорий - анекдот, где погонщик испытывал чувство голода и чувство холода, а после выборов – чувство голода, чувство холода и чувство глубокого морального удовлетворения.
Фо хмыкнул, но Дюпен не дал ему заговорить.
- Но я не понимаю этих идеалов. Право выбора? В чем это право? Выбор всегда ограничен, подвержен манипуляциям, так часто фиктивен. В чем идеал выбора, когда субъекты выбора даже не осмысливают его? И свобода… В чем мы стали свободнее? Одни ограничения сняты, другие поставлены. А абсолютная свобода - это анархия. Не вижу, не понимаю, как движение к анархии должно делать меня, общество счастливее… Вседозволенность радует лишь подлецов. Но, я не против этих идеалов, боже упаси. Давайте насильно сделаем каждого гражданина выборщиком, заставим его критиковать, ездить за рубеж… Идеалы требуют жертв...
- К какому же идеалу стремитесь вы? Абсолютному, непогрешимому? Истина, справедливость?
- Мне понятен результат достижения справедливости. Правосудие – это столп государственности, развития… Оно греет душу. Оно даже ваши идеалы наполняет новым содержанием! Если мы делаем выбор между кандидатами, которые не могут солгать – вот тогда мой выбор действительно чего-то стоит. Когда я могу принять осмысленное решение, а не ткнуть пальцем в ту ложь, что нарисована красивее… Свобода в рамках закона, свобода, позволяющая не уничтожать друг друга, не унижать одним других – а сосуществовать – вот какая свобода мне понятна и близка.
- Возможно. Возможно, машина действительно лишь совершенный механизм, но что есть ваша справедливость – простое применение закона, механика, здесь нет души. А наш народ без души не может.
Дюпен рассмеялся.
- Машина купировала душу? Отполировав государственный механизм?
- Вы почему-то полагаете, что государство, право – лишь внешняя оправа. А это часть души. Вы приводили анекдот, а заметили, как мало стало новых? Не знаю, почему, но удар пришелся именно в душу.
- Мы начинаем повторяться. А новых анекдотов не стало меньше или больше… Каждое поколение считает, что уже больше нет ничего нового. Послушайте, мы уже достаточно поупражнялись в ораторском мастерстве и риторике. Будьте так любезны, перейдем к сути.
- Я уже давно о ней. Я боюсь, Дюпен. Я боюсь машины, и того будущего, что она нам уготовила. Может, это просто суеверный страх, но… Она слишком хороша и неправдоподобна. И Смит, да, кажется, я все о нем знаю, но все равно не понимаю, как, почему, откуда он взялся. Он не может, не должен существовать, и все же он здесь. И его детище… Я словно физически ощущаю, что что-то пошло не так, и мы оказались в невозможном, невероятном будущем.
- Настоящем, - сухо отметил Смит. – Вы вряд ли стали бы со мной обсуждать «суеверный» страх, если бы у него не было подоплеки.
- Да, - Фо усмехнулся, - довольно игр. Простите, Дюпен. Я скажу все. Вы никогда не задумывались о судьбе человечества?
- Мы с вами уже более получаса думаем о ней, но я не вижу…
- Вы правы, не машины я боюсь, а человечества. Ребенок, кидающий камни в пропасть… Это о нем, о человечестве. И о его душе… Как сильно мы изменились за последний десяток тысяч лет? Стали ли мы лучше, добрее? Умнее, в конце концов? Мы словно пародия на разум… Я ясно вижу, как человечество, словно слепой котенок, тыкается в области неизведанного и рожает невероятные машины. А в руках – дубинка, термоядерная, а через некоторое время – бог знает, какая. У нас уже невероятные возможности, а скоро будут еще большие, но готовы ли мы ими распорядиться? Хватает ли нам разума, или гуманизма?
- И решение этого – отсутствие машины?
- Скорее всего. Если мы готовы, готовы распорядиться полученным знанием, выйти на просторы вселенной, мы должны быть достаточно умны и человечны. Но ведь мы совсем не таковы. И должны самым печальным образом разрешить основной парадокс ксенологии – обратить свое неразумие и злобу против самих себя.
- А Вам не кажется, что машина – это решение, она поможет нам очиститься?
- Да нисколько! Это же очевидно. Она консервирует внутри нас эту злобу, это неразумие, не позволяя нам самоуничтожиться, но и не давая развиваться. И потому следует ее уничтожить. Мы сами, без костыля, должны либо стать иными, новыми, лучшими, либо найти свой конец. Третьего не дано.
- Простите, Фо, - Дюпен покачал головой. - Я не желаю уничтожения человечества. Парадокс будет разрешен иным образом, или не решен вовсе. Как Вы понимаете, я уже принял необходимые меры. За сим – все.
На этом Дюпен попрощался с Фо и покинул его. Насколько я знаю – навсегда, более они не встречались. Вскоре дело мистера Кью было замято, отправлено в архив. Сам мистер Кью, и мистер Эйч, по утверждениям Дюпена – совершенно невиновные, были отпущены с компенсированием всех неудобств.
А мы с Дюпеном через много лет обсудили это дело у камина.
- Так в чем же заключался их план, Дюпен?
- Ну, я не могу сказать абсолютно достоверно. Я могу утверждать, что целью была дискредитация машины и отмена проекта. Но каким способом намеревался действовать г-н Фо… Я могу лишь предполагать, что своей провокацией он и те, кто стоял за ним, пытались убить сразу несколько зайцев. В случае утверждения выводов комиссии не было никаких препятствий к фундаментальному исследованию принципов действия машины (или же догадаться о принципе ее действия могли участники следственной группы, в том числе ваш скромный слуга), а такое знание могло значительно приблизить к пониманию способов обхода проверки. Кроме того, нацпроект был бы в любом случае приостановлен, а при огласке инцидента с освещением в прессе под нужным углом – и вовсе отменен. Впрочем, Фо мог бы сыграть еще тоньше.
- Но он ошибся, решив, что сможет переиграть такого противника, как Вы.
- Его главной ошибкой, вернее, злым роком, было то, что он являлся частью старой системы. Я вполне могу допустить, что он не был не просто зачинщиком произошедшего, а был в какой-то мере такой же жертвой. Скорее всего, автором плана была система - и я имею в виду не систему Д.Э.М., а старую сеть коррупции и бюрократии - и в этом же причина неудачи. В рамках старой системы давно разучились переубеждать инакомыслящих, они привыкли к подкупу или устранению как к самым простым и эффективным средствам. А поскольку в данном случае явно следовало действовать тоньше, был придуман новый план и задействован Фо, но он уже ничего не смог поделать... Пожалуй, в какой-то мере, это же помогло построить Д.Э.М. Изначально он не был воспринят системой как реальная угроза, а был принят за очередную форму так называемых распилов, а когда ошибка стала очевидной - система посчитала самым эффективным методом компрометацию, но осуществить ее не сумела…
- Зачем же привлекли вас?
- Думаю, здесь действительно ошибся Фо. Вероятно, он решил, что я ушел из органов правопорядка, поскольку не имел шансов в новой системе, вернее, не принял ее эмоционально (вряд ли он полагал, что меня вычистили). Он посчитал меня ценным и влиятельным союзником. Ему было невдомек, что я ушел, пройдя проверку системы, имея предложение остаться.
- Почему же вы ушли?
- Видите ли, Хансен, сердцем я был за новый мир, но отпустил ли меня старый? Я могу назвать много причин, много поводов и оправданий, но смогу ли объяснить... Вы уже не знаете прошлый мир, Хансен, для вас Вселенная проста и понятна. Может, вы - люди будущего? Для меня мир был весь соткан из противоречий и вещей необъяснимых, но, тем не менее – существовавших. Как мне объяснить, кем мы были? Я знаю, кем я не был – я не был порождением старой системы, не был в ней, как рыба в воде. Пожалуй, я ненавидел ее. Но что было делать? Бороться, быть рыцарем в белых доспехах и поднять знамя? Я был идеалистом, но не был глупцом. Осознавал грозящие перспективы, вздумай я бунтовать. Система переваривала таких легко и просто, я это не раз наблюдал. Если находилась личность, способная на открытое противостояние огромному коррумпированному организму, этому вседержавному паразиту… - Дюпен помолчал, пожевал губами, – Всей этой массе новой элиты, заинтересованной в построении собственного маленького личного мирка невероятного благополучия любой ценой… Даже если находился такой человек, и выживал достаточно долго, чтобы донести свой голос до масс... В эпоху массового медиа, лоббизма и политтехнологий он не мог быть никем иным, кроме как порождением неких материально заинтересованных сил, способных его выдвинуть и продвинуть. С броневика тогда вещать было невозможно, а даже если и возможно – никому это было не интересно. Вот в чем была трагедия. Он не только сверху никому не нужен, но и снизу тоже… Что еще я мог? Бежать? Я не был человеком без корней, какая бы она ни была – это была моя Родина. Я хотел работать на ее благо, я всегда, с самого детства знал, что буду полицейским. И мне пришлось принять навязанную извне систему, пришлось приспособиться к ней. Я никогда не получал от этого удовольствия. По мере сил, я пытался как-то противиться ей – незаметно, и самым противоестественным способом – просто хорошо делая свою работу. Почему тогда государство было неэффективным, устрашающим, но все же работало? Оно держалось на нас, на тех, кто все же отдавал Родине свой долг. Но когда система требовала – я кривил душой. Она отравила меня… Ты улыбаешься, а ведь это было страшно. Мы забыли свой долг!
- Да, Дюпен, мне Вас, пожалуй, не понять никогда…
- Не смейся над измышлениями старика… Я много думал и переживал тогда, но ясно сознавал – мне нужно освободить место для нового. И в этом была ценность новой Системы – ее могли построить просто технологи, она не требовала подвига, самопожертвования. Я ушел, потому что все старое должно было уйти, и не должно было быть исключений. Даже этим, я хотел внести свой вклад, показать пример. Да и свое место в строю я нашел...
- Итак, Фо включил Вас в свои планы и просчитался. Но все-таки, как они обманули аппарат? Они же не могли подсунуть человеку Вашего уровня простую подделку и надеяться, что проведут Вас.
- Конечно, нет. Первоначально версия о неполадке машины как источнике неурядиц расследования была правдоподобной - до момента, когда мое внимание привлекли все несостыковки официальной версии. Даже если допустить, что система Д.Э.М. была порочна, это не давало ответов на мои вопросы, которые мы уже обсуждали, Хансен. Они брали известные факторы и успокаивались, считая, что на них можно строить логические цепочки, не замечая, что они изначально порочны. Да, системы оповещения были настроены в том числе на поиск взрывчатки. Но почему она сработала в середине маршрута? Состав просто не должен был быть допущен к путям после включения системы! Взрывчатку занесли посередине пути? Тогда откуда доказательства виновности Кью?
Это явно свидетельствовало о том, что те, кто планировали это событие, хотели, чтобы произошел весомый инцидент - с угрозой жизни многих людей, с возможностью проведения серьёзного расследования - но такой, который бы не был предан общественной огласке. Лишняя шумиха сделала бы расследование инцидента публичным, а, значит, в понятиях системы – неуправляемым. Отсюда я понял, в каком направлении следует двигаться.
Остальное ложилось в рамки схемы. Парадоксальное отсутствие свидетелей непосредственно взрыва, странный избирательный доступ к объектам расследования и дозирование фактического материала – это уже не было похоже на стандартные процедуры в рамках секретности, а скорее походило на подтасовку фактов.
- Уверен, Дюпен, вы сопоставили те немногие доступные факты и сделали несокрушимые логические выводы!
Дюпен усмехнулся в усы.
- Дорогой Хансен. Я могу делать всего лишь предположения. Если взять картину любого расследования в достаточно широком плане, то действия человека являются следствием сочетания трех факторов – рационального, эмоционального и казуального. Если сыщику прошлого достаточно было отметить – ага, он выписывает «Атлант глоуб» и носит широкополую шляпу, значит, сегодня вечером он будет на скачках, то я могу лишь предположить, что он, скорее всего, посетит скачки. Ведь сегодня может произойти тысяча вещей, которые могут повлиять на его решение идти на скачки – это казуальный фактор. Ему может неожиданно позвонить любовница, под влиянием воскресной проповеди он решит завязать с азартными играми… Это очевидно не рациональные доводы, в рамках логики, где оперируют сыщики, это неизученные и непостижимые проявления человека, эмоции. Это в большой степени верно и ретроспективно…
- Но ведь тогда любой анализ невозможен!
- Конечно же, возможен. Просто его основанием является вероятность наиболее логичного события. Наше общество устроено скорее рационально, с приходом машины. Хотя даже сыщики прошлого порой сетовали на непредсказуемые факторы, или что-то подобное. Так же и я – я сделал наиболее вероятное предположение, и когда меня вызвал Фо, не преминул проверить его. Слова Фо подтвердили правильность моего предположения.
- Так Ваша дискуссия была искренней, или Вы лишь пытались нащупать в его речах ответы на свои вопросы?
- Я склонен предполагать, что он не был со мной искренен, а проверить его на машине я не мог. Но готов дать голову на отсечение - вся чехарда доводов была лишь игрой с практическими целями. Он всего лишь защищал свой мир, где ему было наиболее комфортно – мир неравенства, где в мутной воде хорошо ловилась рыбка – для некоторых. И потому можно было возвышаться за счет других… Им был противен мир, в котором нет этого искусственного неравенства, где деньги – в отсутствие иных ориентиров - не были единственным источником уважения. Так к чему мне было с ним откровенничать, говорить, что я на самом деле думаю о сути очищения человечества через машину? Мы пожонглировали словами, и, я так думаю, поняли друг друга. Я убедился в верности своих выводов, а он догадался о моей игре. Больше за этим ничего не было.
- Каких, каких выводов, Дюпен!?
- Вы достаточно знаете, Хансен. Уверен, мой мальчик, Вы догадаетесь сами. Сопоставьте доступные факты, и наверняка сделаете несокрушимые логические выводы. Вам это по силам, я верю. В конечном итоге, фальсификация доказательств, и подмена фигурантов – вещи не новые. Я предлагаю поиграть Вам в другую логическую игру. Я не хотел обсуждать это с Фо, но кое в чем он несомненно был прав. Смит – это очевидно не логическое звено, выпадающее из любой цепочки. Даже приняв его изобретение как данность – в конечном итоге, пожалуй, так делаются большинство изобретений – внезапно… Он не логичен в плане глобального внедрения машины. Если Вы сделаете глобальное изобретение, что Вы сделаете затем? Выбор очевиден – патент, продажа, обогащение. Смит поступил абсолютно по-иному. Несмотря на участие в доходах Компании, все его действия были направлены не на обогащение, а на внедрение. Во главе его интересов стояла машина, а не он сам. Почему? Как, откуда у механика-самоучки, мелкого чиновника ораторское красноречие и стратегическое мышление, позволившее в самом начале сделать невероятные, удивительно выигрышные шаги!?
- А! Кажется, я начинаю понимать, Дюпен! Его все-таки не существовало.
- Хансен, мальчик мой, не идите по стопам бульварной прессы. Я лично видел Смита, и в отличие от дела Кью, я полагаю абсолютно истинными все свидетельства его появления. Вам следует поставить во главу угла иные факторы. Или взглянуть на ситуацию под иным углом. В конце концов, для нас он определенно реален, но что, если мы все – нереальны?
- Вы… Вы серьезно, Дюпен?
- Я всего лишь призываю Вас вырваться за рамки шаблонов мышления. Не рисовать привычную схему, со злодеями, коварными интригами, добром, побеждающим зло. Мы живем в реальном мире реальных людей, со своими интересами, надеждами, желаниями, слабостями… Постарайтесь представить себе Вселенную, в которой не Вы являетесь центром, мир – пеструю картинку из сплетения миллиардов разных личностей и неимоверного количества случайностей. И вот тогда Вы можете представить себе Смита и разгадать все загадки.
***
Увы. Я ничего не смог разгадать, а Дюпен больше ничего не расскажет мне. Никому. Я только что получил известие – он погиб за тысячи миль от дома, в далеком южном полушарии. Теперь мне действительно больше нечего писать…
КОНЕЦ
***
1. В максимально академичном труде Д.Г. все названия даются в их аутентичных описываемой эпохе вариантах, у него эту манеру перенимает и Хансен. До возвращения Столице предыдущего наименования на тот момент оставалось более 12 лет. Прим. ред.
2. Д.Г. «Парадоксальная история», М. 2020, том 2, стр. 33.
3. Д.Г. «Парадоксальная история», М. 2020, том 2, стр. 51.
4. Транспортный затор (устар.).
5. Б.Х. «В пространной тени», М. 2018, стр. 72.
6. В то время широкой публике было неизвестно, что эта небольшая компания является предприятием Управления инвестиций. Она считалась частным заведением, располагавшимся на окраине города, в тихом районе. Публичным ее назначением была помощь авторам перспективных новинок в доработке и продаже изобретений крупным игрокам на рынке, в основном - путем выдачи ссуд. Их слоганом было: «Мы даем шанс людям заработать на инновациях». Основной ее контингент составляли т.н. «изобретатели». Впрочем, помимо Смита и случая с мистером Брауном, крайне затруднительно привести примеры других изобретателей, успешно сотрудничавших с «Нано Глобал», что дало повод для многочисленных спекуляций. Прим. ред.