Главы из романа
< На дороге. Двое из машины >
. . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Тормози, — сказал пассажир с заднего сиденья.
— А не потерпим?.. Скоро уже. — Водителю не хотелось останавливаться посреди поля.
— С тобой и «скоро»?.. Ползешь, бля...
Второй пассажир, молчавший всю дорогу, смолчал и на этот раз. Опель нехотя, с юзом, затормозил на свежем, почти не укатанном снегу. И впрямь посреди поля: от скоростного участка трассы до лесополосы — метров двести. Дальше ничего приметного— за полосой, рябая, белое с черным, земля быстро сливалась с подмороженным как снулые рыбьи глаза, февральским небом. По времени, к вечеру, или по погоде — не разберешь — низким ли, высоким.
Сердитый пассажир хлопнул дверцей и споро пристроился у бампера, лицом к лесополосе. Повеселел.
— Выходи, угощаю! — хохотнул не оборачиваясь.
Соблазнившись белизной и безмолвием выбрался и второй.
Пока стояли, расписывая снег желтыми кляксами, на шоссе не случилось ни одной машины. Даже той, что недавно обогнали.
— Погоду совсем поганую обещали — осторожно сказал молчаливый, справившись с делами. — Не зря — никого.
Первый с неудовольствием засопел, ворочая шеей вдоль многозначительно пустого шоссе, и вдруг обрадовался:
— Не-е!.. Гудит кто-то.
— Гудит, — подумав согласился второй.
Первый еще покрутился, прислушался. Разочарованно поднял подбородок.
— Аэроплан...
Толкнул локтем:
— Летают же! А ты — про погоду лепишь.
— Да я чего? — удивился. — Пусть гудит!
Звук усиливался. Даже как-то чересчур быстро. Надсаживался, словно турбинам не хватало воздуха и они все поднимали и поднимали обороты.
Теперь оба пассажира стояли глядя вверх, хотя за облачностью ничего не удавалось разглядеть. Даже не заметили, как выше щиколоток сошли в снежную целину.
— В натуре, на нас садится, — сам себе не веря сказал второй.
— Не бзди, промажет... — хмыкнул первый. И побледнел.
Побледнел, потому что в невидимой с земли верхотуре гулко ахнуло, а после — еще три или четыре раза послабее. Потом что-то провизжало едва не над головой. Наконец, после гудения и взрывов, показалось, вокруг — безмолвие вроде надколотого, но не обрушившегося стекла.
Между тем водитель, внутри машины за дверцами, начисто, пропустивший катаклизм, не выдержал проволочки:
— Едем?.. — высунулся.
И, по совпадению, возле дороги как раз, выбросило в небо грязно-белый, высоченный фонтан — какой-то предмет с чавканьем упал в землю, вызвав ощутимое сотрясение.
— Ё-моё... — сказал водитель. — Что это вы тут делаете!?..
Следующее падение случилось ближе к лесополосе. Потом, уже далеко в поле, в землю врезалось нечто и вовсе громадное и дымное. И только после с неба посыпался дождь мелких обломков.
...Вывернутый ударом чернозем в неглубокой воронке был поверх в чем-то маслянистом и дурно пахнущем. А в черноземе и запахе, на дне, будто еще сжималась и разжималась раздробленная рука, грубо срезанная по середине предплечья. Первый пассажир запачканной туфлей дотянулся до обрубка. Пошевелил. Обтер туфлю о снег, а после об штанину.
— Поехали! — скривился. — Сейчас тут... всякой твари по паре будет. Летуны, бля...
Однако оперативное подразделение МЧС появилось на шоссе лишь к полуночи. К тому времени уже третий час дул нездешний студеный ветер, прозванный у соседей-московитов «сиверкой», а здесь, на юге Малороссии, никак. Но от того, что никак — не менее морозный и пронизывающий.
Кроме спасателей подвезли и солдатиков из ближайшей части. Эти клевали носом, ежились и прятали голые пальцы в рукава. Сквозь шинель сиверка продувала до костей.
Осадков, обещанных метеосводкой, все не было. Зато морозец ощутимо крепчал и останки, рассеянные на полутора километрах, быстро вмерзали в лед.
И после полуночи ведомства еще вяло препирались о порядке развертывания и, как могли, уменьшали себе урок в операции. Потом, часа в три ночи, все переполошились, когда на шоссе негаданно выехали два автомобиля неотложной помощи. Выехали, едва не столкнувшись с «камазом», назначенным под спецгруз.
— Кто приказал?!..
Выяснилось — сверху. Для реабилитации рядового состава. «Всякое бывает, знаете». И принялись ставить брезентовую палатку с красным крестом.
— Да уж...
Не меньше десятка прожекторов нарезали поле ломтями, под линейку. Армейские отцы-командиры оглядывались, чесали затылки:
«Подождать бы, пока по настоящему просветлеет — сподручней будет». А то ведь и за своими угляди попробуй — ноги стопчешь. А потеряется?.. Поле длинное, светает медленно. Но — приказ. Пока не замело, хоть границу выставить. Эллипс рассеяния, — объяснили.
«Эмчеэсник» в неразборчивых погонах обозрел кучно сбившихся рядовых:
—Кто смародерничает — трибунал.
Выдали инструмент — бирки с номерами да тридцатилитровые пакеты для мусора, да заточенные «пики» из проволоки-пятерки. Вроде тех — подбирать с газонов обертки, скомканные упаковки и рвань старых газет.
— Вперед не забегать. Не отставать. Из цепи не выходить. Передвижение исключительно по команде. На месте падения технических предметов ставим вешку, которую работники МЧС наносят на карту. Нетехнические... В общем, показываю, как инструментом пользоваться для нетехнических предметов. Вот!.. По мере, значит, наполнения емкости — одну бирку кладем в мешок, другую, одинаковую с первой, вяжем поверх, на горловину. проволочка тут, специальная. Вопросы?.. Тогда — всё.
— Холодно, — сказал кто-то. — Ну как примерзло... нетехническое?
— А ты поковыряй, — посоветовал «эмчеэсник».
Сверили дислокацию. Подогнали еще БМП. И свету больше и на случай посторонних «интересующихся». Отгонять.
Тронулись неровной цепью.
— Кто свалился-то? — спросил армейский подполковник, когда серые спины стали наконец пропадать из глаз в предутреннем мороке.
— Разбираемся, кто. И с рейсом и с диспетчерами.
— Непорядок, — сказал подполковник разочарованно. — «Разбираемся»?.. Летают у вас, извините, кто ни попадя.
Первый мешок доставили с поля, когда рассвело окончательно. Потом понадобилась и палатка неотложных медиков. Двое солдат вывели под руки третьего, который едва переставлял ноги и все норовил ткнуться в снег. Следом шел боец МЧС с планшетом.
— В посадке... ну... «предметов» этих... как капусту нашинковали! И по веткам, по веткам... Чисто — ёлка у вурдалаков, ети их мать.
Старший «эмчеэсник» только крякнул.
— Ты, Петров, на Днестре не был в девяносто втором. Там молдавский ОПОН в лесу, на бережку сосредоточился, на Тирасполь идти... А Четырнадцатая армия, значит, прямо с места дислокации, залповым огнем... Для защиты гражданского населения.
...По грибы туда и по сию пору — не ходят.
— А я, что?.. — сказал боец. — Я — ничего. Дело тут, вот какое. Там, наблюдатель ругается, замерзло очень. Будто неделю в поле пролежали. Он говорит, лед в глубоких тканях.
— А чего не замерзнуть? В Якутии, при сорока градусах...
— Так, ведь, не Якутия! Первые четыре-пять часов на термометре было — плюс-минус около нуля.
— То же не Сухуми! Ты бы, Петров, к экспертам не лез. Ты бы за доблестной армией присматривал. Мало ли...
Все посмотрели в сторону палатки скорой помощи, возле которой еще топтались недавние сопровождающие. Особого желания возвращаться в поле солдатики не проявляли.
— Что — «армия»?.. — рассердился подполковник. — Чуть что, сразу «армия»!..
— Шинели-то у личного состава все равно миноискателем прощупаем, — предупредил «эмчеэсник»-распорядитель. — Перед отправкой. Положено!
* * *
...В конце того же дня работник штаба округа Голоперов изрядно намучился составляя информационную сводку для резидента российской внешней разведки.
Совсем недавно Голоперов, поддался на уговоры бывшего сослуживца, подмахнул согласие сотрудничать и теперь маялся — ничего существенного в округе не случалось. Россияне требовали про контакты с НАТО, а контактов не наблюдалось. После первых визитов на секретные объекты натовцы начисто потеряли к округу интерес. Все мало-мальски полезное с грифом туземного министерства обороны они могли заказать прямо в столице.
Российская же разведка - платила, по обычаю, мало и нерегулярно. Напирая на любовь к Родине и единство братьев-славян. Голоперов злился, резонно полагая, что за такие деньги шпионить можно чисто символически и единственно из-за не просыхающего чувства ностальгии. Злился, но сводки передавал.
Слава Богу, сегодня хоть самолет на поле высыпался! Ничего особенного. Мало ли падают. А все-таки...
Проскочил глазами набранный текст:
Подумал. Добавил, для убедительности, что услышал от знакомого подполковника в штабном буфете. Решил — достаточно.
...Голоперов здорово удивился бы эху, которым отозвалось его сообщение в Москве. И каких важных людей заставила крепко задуматься последняя, приписанная им фраза.
"Прохор, Герасим и Му-Му.."
Из романа "Вызывающий..."
Некоторые фрагменты могут восприниматься о т д е л ь н о
По-моему, и этот // А.Е.
Дед Прохор умер в пятницу. Как не посмотри, самый неудобный день недели. Что можно решить в пятницу, когда — не дозвониться, не застать, а кого застанешь, – оказываются «не по тем делам»? Неудачно умер дед Прохор.
А всё хвастал, дескать, чего в его в жизни не отнимешь, так – фартовости, удачливости. После полустакашка - непременно рассказывал одну из историй про личное везение. В основном – про ту войну. Правда, с годами, историй становилось меньше, – забывались или как, а сюжеты упрощались. В конце концов пресловутая «удача» свелась почти к одному, хотя и серьезному обстоятельству: «Они – там, – говорил дед Прохор об однополчанах, и показывал большим пальцем вниз, - а я – здесь». И закусывал малосольным огурцом.
Но видно и того оказалось много, потому что умереть его угораздило в пятницу. Из-за чего два дня лишку перележал, в своей «хрущевке» на зареченском. Хоронить на старом кладбище, которое ближе, начальство отказало категорически. Дескать, нечего, считай под окнами, антисанитарию разводить. А на дальнее, без денег, – кто повезет? Хоть и ветеран, и – орден, кажется, а только на ветеранов-то полоса как раз и пошла. Мрут. В газете писали, на железорудном комбинате долги по зарплате гробами выдали. И — помалкивают. Война-то народная была. Так, народом, и уходят теперь.
...Хуже всего соседям. Близких родственников у деда Прохора не осталось. Дальних то же. Отопление в доме хотя через раз, но — не совсем холодильник. И, пускай даже по февралю, ну, сколько покойник в квартире выдержит? Не на балкон же его.
«А хоть и на балкон, — сказали в исполкоме снова. — На старое — не зарьтесь. Не дадим. Защитники природы с флагами придут, нас самих в землю зароют».
Соседи посовещались подъездом, шиш к носу прикинули и постановили, главное день да ночь, а завтра — кто разбираться станет, про деда? Помер и помер. Справка — вот она. А дед — похоронили и похоронили.
* * * * *
Собранных денег хватило на четыре метра пленки, которой теплицы укрывают, и на три бутылки водки. Пленка — для покойника, водка — один пузырек себе, помянуть, два — для пары лиходеев, которые давно всем надоели, а тут — пригодились. Уговорили, как стемнеет, закопать деда. На старом погосте, конечно. Но, из боязни начальства, чтобы не возле дороги и не на самом берегу. Видно!
Первым - Герасим вызвался. Неизвестно –прозвище или – на самом деле. Метр девяносто, не меньше, морда — то ли смуглая, то ли от грязи вычернела. Голова — осень-зиму — мусорники и подвалы — окудлатела. «Вши не заели?» «Не пристают!» — смеётся. Сам — круглый год в пальто. Только, летом — нараспашку. Теперь подарили было пиджак из покойничьего гардероба. Не взял!.. Ростом дед Прохор не угадал.
...В подмогу Герасим знакомого отморозка привлек, давно с ним якшался. Отморозок как из дебильного интерната сбежал, так и прибился. А раз — тот — Герасим, то этого, ясное дело, «Му-му» прозвали. Покороче, помясистей, подбородок в слюнях, глаз не видно. Зато у самого Герасима глаз на двоих хватит: большие, дикие, вороватые, но со смыслом.
Участковому милиционеру связываться — себе дороже. Их и не трогали.
А тут — умер дед Прохор.
...Одну бутылку дали в задаток, вторую пообещали, как зароют.
* * * * *
...На кладбище хоть глаз выколи. Герасим покрутился.
— Левее, забирать надо. Где фанерки с номерами. Шелупонь – там хоронят.
— Вроде деда?
— Вроде нас. Рядками.
«Му-му» хмыкнул и опять гулко засопел, потому что деда тащили пополам, а заступ с киркой — он один.
— Кому-то, – натужился вдруг от неопределенной зависти – похеру!.. Экскаватором, небось, роют.
— Случается, и экскаватором. Если соляра есть. А когда и народ нанимают. Знаю. Промышлял.
— Кто хоронит-то?
Герасим не ответил, изучая знакомые приметы.
— Здесь! Суши весла. Самое место.
Дальше шел тесный ряд едва-едва над землей бугорков. Хоть и не огражденных, зато перед каждым торчал колышек с прямоугольником фанеры — редко где с фамилией, а чаще с безличным «Неизвестный», номером дела и датой списания в архив. Ряд тянулся параллельно недалекому берегу. Теплые сточные воды не давали речке стать, и поднимавшийся над ней пар размывал и заставлял дрожать огни микрорайона на другом берегу.
Герасим с размаху бросил свой конец свертка. Засмотревшийся на огни «Му-му» запоздал: споткнулся, упустил, стукнул себя заступом по ноге, обиделся, в голос матернулся, но вспомнив, что главное еще — впереди, неохотно утих, задумался.
— А если мы... — вдруг разговорился и замахал руками. — Если нам его... не зарывать, а... туда, в реку?.. С ближних — по лопате брать — быстро бугор накидаем. Как у других — как раз и хватит. По лопате-то, а?
Герасим не оборачиваясь пробовал землю на твердость.
— Ты водку у мужиков взял? — сказал наконец. — Взял. Трудись!
— Так — пузырь же всего!
— Два, — поправил— И, потом, ну как всплывет?..
— Так мы — камень туда!
— Это же прямо против микрорайона!.. Там, если не купаются, так раков дерут. В масках. Отыщут, бля. Я летом пиво в песке заныкал, охолоть. Вмиг сперли.
... А Дед объявится — темболее искать станут. Порядок такой, если покойник не на месте. На нем не написано, что сам от себя помер.
В общем, копай, – подвел черту.
— А ты?
— Покажу, где браться и — в стекляшку схожу, возле скоростного. Должок стребовать. Пошамать принесу.
— После нельзя? Чтобы — вместе? И копать и сходить? — спросил настороженно.
— Место нежилое. Из предприятий — одно кладбище. В обычные дни, пассажиров ни на вход, ни на выход не бывает. Меня-то — знают, а вдвоем — подозрительно. Подумают, своровать пришли. Да и не управимся с дедом до закрытия.
— Зачем такой магазин, где людей не бывает? — удивился Му-му.
— Мертвецов обслуживать, — ответил Герасим серьезно.
Му-му насторожился.
— Шутник, гляди, водку-то – не выпей. Убью. Или оставишь? Для сохранности?.. Посторожу!
— Это т ы в школе дебилов был, а не я!
* * * * *
«Поднимите мне веки!..» - Или, как там, у Николая Васильевича написано, который - Гоголь?.. Мне бы кто веки подержал? - В ушах у Мартова густо звенело, под ребрами вяло трепыхался лоскут сердечной мышцы, взгляд повернуть – уже дорогого стоило.
Курить надо бросать, – подумал. – Давно!
..............................................
Растираясь после ледяного душа ежился:
– ...Отложить до утра?..
– Неудачно как с Трембовской обернулось! - Подумал. – Человек предполагает, а кому-то на ширку не хватало. И что теперь с ее «презентом» делать? - Две дискеты и плоский ключ от английского замка. - «Поднимите мне веки!..»
***
На главный вход Мартов не поехал. Отпустил такси на перекрестке.
– Хозяин - барин, - водитель отсчитал сдачу, остановив машину прямо под монотонно мигающим светофором: хлоп... хлоп... – вспыхивает дежурный «желтый», размытый в кляксу густым туманом.
Идти было еще метров сто пятьдесят. В замкнутый П-образным зданием Политехнического хозяйственный двор – замусоренный пустырь с «неликвидом» летнего ремонта и многотонной дробильной машиной, ржавой со времен, когда приволокли ее для каких-то экспериментов. И – бросили. Не пригодилась. Кто хозяин – точно не знали, поэтому не трогали. Тропинка, плотно посыпанная гравием, проскальзывала мимо осевшего в землю монстра с выпирающими ребрами кованных балок и, Мартов помнил, заканчивалась перед обитой железом дверью под козырьком.
Мартова ждали – разгорался и блекнул красный светлячок - тот, кто стоял в тени под козырьком пыхкал сигареткой. Был это Лешка Чиж, лучший, когда-то, «подавальщик» в команде Политеха по волейболу. А после - классный программист, всем до зарезу нужный, и потому быстро защитивший диссертацию, по новым методам, но так и не выскочивший из Новоострожского «заповедника». Его руководитель не показался новому академическому начальству и обвиненный в прожектерстве залег на дно в мелком столичном вузе, бросив своих на произвол администрации. Кто-то, конечно устроился, притерся, а Чиж...
– Здоров стало быть?..
– А то!
Голос - севший, безразличный, как от долгой усталости. Сдал «Чижик». И согнулся вроде.
Постояли неловко.
– Дверь, вот, замкнем и пойдем... в хозяйство, – сказал Чиж, бросая окурок и звякая запорами. – Пугаться-то не пугайся.
– Есть чего?
– Да уж, – хмыкнул.
Коридор «нулевого» этажа тянулся подо всем зданием и был слепым. Сиротская лампочка накаливания горела далеко, на площадке, где коридор загибался. В некоторых местах пол разобрали - оступившись между досок Мартов едва удержал равновесие. Схватился за стенку, сырую от конденсата.
– Я предупреждал.
Другую ловушку Мартов обошел удачнее.
Вычислители занимали десяток комнат, напротив главной лестницы. Площадь отвели, когда эра компьютеров только начиналась, а первая электронно-счетная машина, на лампах, занимала черт знает сколько квадратных метров. Только посмотреть на нее считалось удачей, а для работы, сотрудникам требовалось выправить особый допуск. В Первом отделе, о котором все знали, что это - глаз КГБ.
– Пригнись, - сказал Чиж, аккуратно приоткрывая дверь. - Лоб расшибешь! Труба здесь. А тут - налево и бочком.
Мартов вгляделся в темноту, ничего не увидел, наугад шагнул, ударился косточкой о что-то металлическое, зашипел, зацепился карманом пальто, влез в провода... Даже пот прошиб.
– Не паникуй, здесь электричество года три, как отрезали, - хмыкнул Чиж. - За неуплату. Я себе - отдельный кабелек кинул. От механиков. Свои люди - сочтемся!
В дальнем углу зеленовато мерцало.
– Туда?
– Ага, - сказал Чиж. – Только - по досточке, по досточке надо.
***
Водку разлили в граненые стаканы. До «середки». Чокнулись.
– За встречу, - Мартов подумал, что сегодня на «соточке» надо бы и остановиться. Перебор.
– “Enter”! - сказал Чиж и медленно выцедил содержимое стакана высоко задирая подбородок. Выдохнул. Съел кружок колбасы.
– Стряслось чего?.. Или как? - спросил. - Возвращаться не надумал? А то - присоединяйся! Одному типу, как раз, диссертацию пишем. Натвори математику покрасивше, вроде аттракторов Хопфа чего-нибудь, и - присоединяйся. Ему-то, «типу», - один хрен.
- Спасибо, - сказал Мартов. - В другой раз - обязательно.
- Значит - стряслось. А я думал - привычка такая появилась, по ночам гулять.
– По ночам - это раньше. Давно.
– Давно?.. - Чиж погрозил пальцем.
В свое время программы набивали на перфокартах – в специальном помещении, рядом. Вчерашние школьницы. Чистенькие мордочки, даже, как бы, глянцевые, вроде новеньких фотографий. Процесс был медленный. В три смены.
- Ладно, кто старое помянет... По делу, так по делу. - Чиж пошуршал газетой, на которой лежала закуска.
– Принтер-то - найдется? - спросил Мартов почти без надежды.
– Как не найтись! Гривенник страница. Без НДС. Плюс - неурочное время, - Чиж плеснул в стакан. - Шучу.
– Можно и с НДС.
– Сказал - шучу.
– А я нет. Мне не до шуток. Мне один человек нес кое что. Материал. В гостиницу. На дискетах. Сегодня. Вечером. Только его зарезали.
- За дискеты что ли?.. - удивился Чиж.
– Зачем за дискеты, за шубу – милиция говорит.
– Те расскажут! Хотя...
– ...Может и не придется на бумагу распечатывать. Я ведь не знаю, что она тут приготовила.
– Она?.. Баба, значит, - присвистнул.
– Трембовская некто.
– Не слыхал.
– Журналистка.
– Не уважаю, - сказал Чиж. - Из принципа. А тебе зачем?
– В Новоострожске... человек... потерялся. Нездешний. Харьковский. Не исключено, оттого потерялся, что увлекся и забрел, куда нельзя.
– О! Тоже «акула пера»?..
– Да?.. Скорее - нет. По случаю - скорее. Знаешь, как бывает...
– Значит, и дурак еще.
Мартов развел руками.
– Так вот каким «бизнесом» занимаешься! - Хмыкнул Чиж. - Ну-ну. Давай смотреть... матерьялы, пока в голову не ударило.
........................................
– Черт знает что, - Мартов закурил стряхивая пепел в банку из под «Килек». Банка была уже почти до краев.
– Что-нибудь не так?.. - Чиж казался уже хорошо «на взводе». - Вроде, все нормально, файлы открываются.
– Файлы? Именно. Еще бы сообразить - на фиг они? Трембовскую то не спросишь.
Чиж опять примерился к бутылке. Налил. Выпил не спеша. Со злым удовольствием. Посмотрел на экран. Заинтересовался.
– Этого я знаю, - ткнул пальцем. - Этого, который возле музея, у входа. Он что, краевед, кого ты разыскиваешь?
На фоне кирпичной стены, положив ладонь на макушку «каменной бабе», артефакту культуры степных кочевников, прищурившись, заглядывал в объектив худой субъект в сером растянутом и обвисшем свитере с уголками светлой рубашки навыпуск поверх выреза. Фотография была сделана летом или ранней осенью. В правом углу снимка торчали зеленые кустики.
– Крейда это! - Сказал Чиж. – Мастерская по реставрации памятников. Иваном зовут.
Овалом лица или из-за прищура, Иван походил на калмыка. Вообще же казался растерянным. Поза выглядела нарочитой и скованной. Словно его захватили врасплох и возле «бабы» поставили исключительно для масштаба.
– Он! Точно. На строительном факультете кооператив был, по ремонту промышленных сооружений, «Проспект» назывался. Вот, Крейда и заходил. Они бумаги вместе подписывали. У архитектора, в исполкоме.
– Краеведение? Нет, – сказал Мартов подумав. – Насчет краеведения - вряд ли. Не платят за краеведение ни хрена.
– Да?
– ...Во всяком случае - не в наших местах.
– А я слышал, Новоострожск у археологов на секретной карте. Где - курганы, скифское золото...
– Ты еще про Тутанхамона вспомни.
– А – что? - Чиж заерзал. - Или - забыл?.. В Заречье, закладку кооперативного дома переносили - киевская экспедиция строить не давала, из-за раскопа? А еще, рассказывали, начальник «Северного» рудника чуть с ума не сошел: у него план по «вскрыше» горел, а экскаватор - курган зацепил. И - тормознули работы! Прямо из министерства, по ходатайству Академии, - тормознули. На две недели. Во имя науки, так сказать. Потом еще у них какие-то неприятности были. Дай-ка вспомнить, в каком году?..
– Где та «академия» и, где та «наука»... - Заметил Мартов, но подумав согласился. - Ладно, и впрямь, надо пообщаться с... как его, - Крейдой, говоришь?
– ... Да тут половина текстов с архивов списана! - Почему-то возмутился Чиж. - А ты сказал - не по тому профилю...
– Может он материалы для колонки собирал?.. Навстречу юбилею? Про юбилей не слыхать последнее время? Хоть какой-нибудь? Их теперь мно-о-го разных. Не уследишь. Вот и заказали ему, а?
– Это уже твой бизнес, Мартов! - Ухмыльнулся. - Разбирайся! Ну, будем распечатывать?.. Здесь - полсотни страниц, не меньше. Этот, например? - Чиж потыкал пальцем в экран. - Из наркомата здравоохранения? Нужен?
– Из наркомата?.. Давай из наркомата, - Мартов махнул рукой. - С НДС!.. Гулять - так гулять.
Ч И Ж Р А С С К А З Ы В А Е Т И С Т О Р И Ю
– Здание «Треста» помнишь? На Южных Прудах? Со звездой. Фасадом на пруды - административный корпус, с башенкой, а пристройка - жилой дом. В пять этажей. «Сталинских». Высоких. С трехметровыми потолками.
– Обижаешь, - сказал Мартов. - Мне - «Треста» не знать? Юрка еще (ты его не застал, как раз на пятом жил), с балкона там спрыгнул. Сильно в армию не хотел. Из-за девки. А вышло впустую, осенью военком спросил только: «С пятого?..» - «С пятого». - «Сам?..» - «Сам». - «Без парашюта?.. - Направляй в летчики, замудонца!» В аэродромную обслугу то есть. С юмором комиссар был. И вообще, не чиркнули бы, что - с реальной, дескать, угрозой для жизни, Юрке бы и вовсе срок светил! По статье - «уклонение путем членовредительства».
Чиж хохотнул:
– Верю!
- Такие уж мы были, - вздохнул Мартов. - И такая - жизнь.
– Хорошая, - сказал Чиж уверенно и кивнул на бутылку. - Может, добавим?
– Сил нет. А ты - добавляй, если душа принимает.
Чиж плеснул в стакан, выпил, занюхал горбушкой.
– Я вот о чем... Четыре года назад «Респект-проспект» - кооператив, ну, где я Крейду видел, подписали осадку устранять. Фундамента. Как раз - этого самого «Треста»... Мало кто знает, что большие дома на Прудах, все - на неустойчивом грунте. Как специально! Впрочем, и специально может быть. Мы старые проекты смотрели. Типовые. Но типовая там - одна брехня, а остальное - все оригинальное. По месту сработанное, по обстоятельствам поставленное. По уму строить - на сваях надо бы. Но какой «ум» в сорок седьмом, втором послевоенном?.. Любой прораб думал - «ты умри сегодня, а я - завтра». Такие условия. Кого трогало, что с ними через тридцать-сорок лет станет? Если впереди сплошной коммунизм, пускай даже в капиталистическом окружении и в отдельно взятой стране. Верно? - Чиж приложился к стакану. – Кто первый трещину заметил, трудно сказать: напугали ежа голой задницей, трещиной-то! - К тому времени ни трещинам, ни авариям народ не удивлялся - привык за «перестройку». Всюду, что-нибудь да взрывается, или с рельсов соскакивает, или топится, под землю уходит, а в Новоострожске - видимо, ничего. Оттого, даже обрадовались, вроде. Корреспонденты звонят, в газете написали. Местной. Упадет - не упадет?.. Развалится не развалится?..
– Злой ты стал, - сказал Мартов грустно. - Как собака.
– Злой?!.. Да я, наоборот, добрый. Я этому «респекту» всю механику, между прочим, считал. По новым ценам - почти бесплатно. Знаешь, сколько за такой расчет в Америке получают?!.. Пока корреспонденты ездили, трещина капитальную стену разорвала. От крыши до фундамента. Хрясь!.. Держалось - на честном слове да на авось. Эвакуацию отменили лишь оттого, что отселять некуда было и, чтобы панику не создавать.
...В конце концов усилили мы и фундамент, и стену. Поработали. Так сказать, на ходу, «с топором и с какой-то «матерью». Могём, если страна требует. За счет внутренних интеллектуальных ресурсов. А их у нас транжирят, ресурсы!.. Без-за-стенчиво.
Чиж замолчал и почесал в ухе.
– ...О чем это я?
– О стране.
– Да на хрен мне страна, я про мертвеца хотел рассказать.
– Что-то мне сегодня - всё про покойников да про покойников норовят, - сказал Мартов.
Чиж пожал плечами.
– А про кого ты еще, в Новоострожске, услышать можешь?
– Про живых. Меня сейчас - живые особенно интересуют.
– Так то - по работе! - сказал Чиж.
******
ИСТОРИЯ НОВООСТРОЖСКА
Перенес в отдельный текст http://www.proza.ru/2014/11/18/2165 (по просьбе товарищей :))
ТРЕМБОВСКАЯ
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Следы обнаружились на местном радиовещании («Шувалов?.. Давненько не видели...») и еще в типографии («Кажется, их «Экспресс» не выпускаем больше. Как в июле напечатали, так и всё»).
«Экспресс» в источниках не фигурировал. Мартов записал название в блокнот и поставил жирный знак вопроса.
Оставалось два телефона. К расследованию не относящиеся. Первый значился за фирмой «Оптовый экспорт», иначе – ОПЭКС. А фирма, как совершенно точно знал Мартов, значилась за Борисом Ващенко – «Бобром», или просто Бобом. В новом справочнике реклама ОПЭКСА занимала полстраницы.
-...Представьтесь, пожалуйста, – попросил вышколенный голосочек. – Попробую соединить. – В трубке запиликал турецкий марш.
– Корней, ты что ли?!..
– Я, – сказал Мартов.
– Ты где? В Харькове?
– В «Колизее».
– ..?
– Бывшая «Спортивная», на кольце.
– Ха!.. Это Жбан когда-то прикололся! С бодуна. Жбана-то помнишь? Нет? Ну и хер с ним, что не помнишь. Кабак прикупил, с условием, что ему гостиницу переименуют. Кабак через месяц в карты просадил, самого — грохнули, а название осталось. Во как!.. Памятник нерукотворный. Жбану. Ну, ты... совсем приехал?
– В командировке.
– Здесь блин, посрать некогда, а он по командировкам катается. А?.. Хорошо живешь, Мартов!
...Но уж раз в кои-то лета объявился – надо бы увидеться?.. Вечерком, а? Посидим! Да, по соточке!?.. Только, это... Напомни еще. Часов, скажем, в пять. Хорошо?.. ****е моей позвони, которая на трубке сидит, и – напомни. Ну, давай, а то здесь люди... Никак не разберутся: кто, кому должен. Давай, братан, до встречи!
* * * * * * *
Другой номер, который Мартов уже пытался набрать еще утром, и позже – опять, и еще – отвечал одними длинными гудками.
Он опять позвонил в ОПЭКС.
– Извините... соединять не нужно, вы не знаете, "Лагуну", что на площади "Дружбы", давно открыли?..
Вышколенный голосочек из ОПЭКСА объяснил, что неделю или две назад. Мартов поблагодарил и подумал, что пока его не было, Новоострожск сильно изменился.
ТРЕМБОВСКАЯ В РЕДАКЦИИ
Последние два месяца тираж «Новой газеты» незаметно сокращался. Жора Бец -главный редактор, он же издатель, он же владелец, – отставной милиционер, никак не соглашался поверить, что за этим не стоит хоть какой-нибудь да заговор. Больше всего он подозревал печатников, которым ничего не стоило тиснуть тысчонку -другую «Новой газеты» сверх заказа.
Для обнаружения и захвата «левого» тиража Жора самолично устраивал засады. Продавцы газет по четвергам собирались возле типографии в пять утра, и притоптывая на холоде, толклись у окошка в подвал. Из окошка пачки газет переходили в руки работников редакций, громко именовавшихся менеджерами по рекламе или сбыту, а уже от них, строго по списку в какой-нибудь замусоленной тетради, по двадцать, пятьдесят или даже сто экземпляров – продавцам.
У тех был резон слегка померзнуть, чтобы после, первыми оказаться на своей торговой точке – и побыстрее скинуть товар покупателю.
Телепрограмма!.. Программа на следующую неделю!.. – все газеты выходили в один день, стоили одинаково, телевидение – было на всех одно, так что – зазывай не зазывай – больше, чем на пятерку не накричишь.
Телепрограмма... Программа на следующую неделю!..
Никого не поймав Жора Бец сообразил массовую акцию – принялся самолично ставить «живую» редакционную печать на все экземпляры. Слава Богу, тираж к тому времени еще подупал, «иначе бы и рука отсохла», как сам он признался редакционному «верстальщику» за бутылкой водки.
«Сукины дети, обманули!..»
Так никто и не попался. И эти, оштемпелеванные газеты тоже стали возвращаться. Даже, показалось, числом поболе.
Тогда Жора, разогнал всю редакцию – двоих корреспондентов и секретаря-менеджера (верстальщика он, дурак-дурак, а сообразил оставить), – и принялся набирать новых. Которые воспринимали бы идею «заговора» всерьез и – старались.
В то время ему и подвернулась Трембовская. Болтавшаяся без дела возле типографии.
Трембовская «знала жизнь», могла и поддакнуть вовремя, и смотреть собачьими глазами (но могла и куснуть, особенно сзади, за штаны), чудовищно страдала от невостребованной любви к интриге и многого не просила.
Целую неделю, до ближайшего выпуска, Жора не мог нарадоваться. Пока верстальщик, осмелев с устатку, не спросил прямиком – на кой хер, босс, собирается этой старой шлюхе оклад «класть»?..
Надо же телку в имуществе держать, – сказал Жора.
Тогда купи ей какой-нибудь асептик, – посоветовал верстальщик и икнул. – От мандавошек, что ли...
И Жора, что редко случалось, засомневался в выборе.
В результате – Трембовская в штат не попала, но время от времени, что-то пописывала и для «Новой газеты». Не столько, даже, за мзду, – Жора расходы считал уверенно, а, больше – за возможность бывать в обществе и сидеть на редакционном телефоне. Все равно другого рабочего места у нее пока не случилось.
В редакцию она приходила как по часам.
* * * * * * *
Звонок Мартова Трембовскую заворожил.
– Кого там? – выглянул из своего кабинета Жора. – Не по рекламе?..
– Шувалова спрашивали. Приятель, из университета.
Жора насторожился и подергал носом. Лошадиная физиономия омрачилась задумчивостью.
– Шува-а-алова?..
Предмет был болезненный. Шувалова Жора тихо ненавидел. С первой минуты знакомства. И даже не за диплом журналиста и не за спортивную подтянутость, а за очевидную неуютность, накатывающую на него, Жору, в обществе этого харьковского выскочки. На него-то! На Жору Беца! Главного редактора! Которого все в городе знают!
– Да-а… по голосу слышно, тоже припадочный какой-то, – подтвердила Трембовская деланно равнодушным голосом, с лету угадав настроение хозяина.
Жора хмыкнул и затворился.
Просить у Жоры взаймы с утра — Трембовская так и не решилась, отчего мучилась. Теперь, после звонка, ожив в надежде, строила планы на встречу.
Телефон забренчал...
– Да, «Новая»... – сказала Трембовская недовольно. Голос показался знакомым. – А кто вы?.. Из «Коммуниста»?.. Не Акопян?.. Жалко, что не Акопян... Да нет, это я к слову. Вы там ему привет передайте, От меня. От Трембовской... Удивительное сопадение! Действительно звонили и спрашивали. Сегодня – все Шуваловым интересуются! Вот и вы туда же... Да кто его знает — кто!.. Приятель какой-то... Минут десять назад.
- …
– ...На свидание еще набивался, – не удержалась. И повесила трубку.
Снаружи, по жестяному подоконнику резко постучали. Трембовская вздрогнула. Два воробья не поделили крошки. От завтрака, наверное.
Опять мусор в форточку выбрасывают! – подумала со злостью. Этажом выше была частная контора. Каким оптом они торгуют, никто не знал. Но кушали наверху – регулярно. Иногда с водкой. Реже – с музыкой.
Раздражилась она даже не от того, что хотелось есть – оголодание ощущалось не больше обычного. Тем более с похмелья – не всякий кусок в рот полезет. Беспокойство родилось вроде – само по себе. От погоды? От письма дочери? От преждевременного климакса, пронеси Господи? – Что-то сегодня утром вообще складывалось не как всегда.
… Воробьи улетели.
Лишняя, лишняя – последняя стопка вчера была! Без нее глядишь и соображала бы побыстрее. А то – одни разноцветные пятна и обрывки мыслей.
Трембовская могла поклясться, что уже схватывает верхним чутьем – происходит, происходит что-то в городе! Что-то, привязанное к Юрке Шувалову. А, раз происходит – могут и заплатить. Этот запах она точно ни с чем не путала.
Надо только сесть и хорошенько вспомнить обстоятельства. Шуваловские. ВСЕ до единого.
В животе стало горячо. Показалось, – она уже вспоминает, почти вспомнила!.. И как вообще могла она про такое забыть, не придать значения?!.. Невероятно.
Трембовская встала из-за стола и, слегка переваливаясь, для сексэпильности, прошлась по скрипучим истертым паркетинам.
А каким боком в этой истории – «Городской коммунист»?..
Зашел верстальщик. Один глаз у него косил. От этого глаза скособоченного даже легкое опьянение глазообладателя представлялось со стороны почти мертвецким.
– Эй, мать! Ты.. материал давать обещала. Ну, так, давай. Пока шеф не загрузил. Ну?..
– А пошел ты на хер, – сказала Трембовская после паузы.
ЛАГУНА
Минут через пять, после того, как разбитной, нечисто выбритый мальчуган взял заказ на два пива, сыр и копченую султанку, Мартов понял, что вытянул пустышку. Трембовская вряд ли могла оправдать свою часть обеда. Пусть «Лагуна» – продуваемая ноябрьскими сквозняками – не «Мак-дональдс» («поел и проваливай»), и, пусть, он сумеет, за свои деньги, разговорить эту... корреспондентку, – ...
(кажется, от нее еще и попахивает? мыться некогда, что ли?!)
... – сомнительно, чтобы она знала о Шувалове что-нибудь действительно важное.
К удивлению, султанку Трембовская оценила навскидку. С рыбы перешли на лучший в мире город Джанкой. И на роль Трембовской в тамошней журналистике. Потом, без пересадки, к Новоострожску, и о значении Трембовской здесь. Потом Мартов снова заказал пиво, а Трембовская закурила и принялась перемывать косточки подруге-издательнице.
Получалось – от сердца.
Через столик, справа, двое бритоголовых разбирались с утренней выручкой. Один потребовал у бармена ручку и, сдвинув головы, они принялись что-то карябать на пачке сигарет.
Гурьбой зашли студенты – обсели ввосьмером один столик.
– Да, ты – в столбик, в столбик!.. – громко возмутился один из обритых.
– ...В «Коммунист» вы тоже звонили? – спросила Трембовская.
– Возможно... Не помню. У меня несколько номеров. Где-нибудь да застану!
– Не застанете, – сказала Трембовская.
– Что же так?
– А так, вот!..
На физиономии, как чернила сквозь промокашку, проступила злая радость.
– Не застанете и все!
– Да уж... – неопределенно протянул Мартов, – меняются люди. Ну, на нет – и суда нет, как сказал прокурор.
Трембовская забеспокоилась.
– Не в том смысле.
Похоже, у нее – свой интерес, – с удивлением подумал Мартов.
Трембовская наклонилась и подмигнула.
– Не один вы его ищите.
– Пустое!
Он посмотрел на часы.
Трембовская положила ладонь ему на руку и Мартову стоило усилий не отодвинуться.
– Вы же понимаете, что Шувалов был здесь чужим? Не могло иначе! В этом городе. Ему завидовали. И... недолюбливали. За свою же зависть. Другое дело, что у нас-то с ним – много общего...
– ...Было. – добавила она подумав. – Возможно, из-за этого и не сумели сблизиться... по настоящему.
Мартов, как бы невзначай, освободил руку.
Если «не по настоящему» – уже лучше. От Трембовской определенно пахло чем-то очень несвежим. Даже пиво и рыба – не перешибали.
Мартов вспомнил визит к Шуваловой, в пятницу. Вздохнул.
Трембовская истолковала по своему.
– Мужчины, вообще тянутся ко мне. Но нельзя же быть чересчур откровенной, верно? Должна оставаться некоторая тайна. Как у Блока, знаете: «И этот вечер заколдованный – И эта темная вуаль», – продекламировала она и закашлялась.
Студенты пили кофе и бестолково шумели. В дверь покачиваясь вошел старичок в тертом-вытертом длинном плаще мышиного колеру. С физиономией под цвет плаща. Снял мятый картуз и неуверенно двинулся мимо столиков, то и дело останавливаясь, чтобы пробубнить затверженную фразу. И шел дальше.
– Вали, батя, – сказал через плечо один из бритоголовых. – Сами без бабок сидим.
Дежурный вышибала рассудил, что, не в виду хозяина, зад со стула отрывать – себе в убыток, и, отвернувшись от входа, продолжал оттягиваться у стойки.
Старичок проковылял вдоль стенки и остановился возле Мартова. Лицо его достигло той степени издержанности, которая бывает от возраста одного, а не по голоду или болезни.
Мартов непроизвольно глянул в картуз.
– На старость-то, подай?.. – негромко сказал старик.
Мартов порылся в карманах. (Как назло ни одной монеты!) Нашлась мелкая, изрядно смятая купюра.
Старик, аккуратно ее расправил и без обычных пожеланий «долгой жизни», сразу двинулся к буфету, заметно припадая на левую ногу. Когда он повернулся, Мартов заметил на ушной раковине розово-блестящий слуховой аппарат.
– Пропьет! – мстительно сказала Трембовская, провожая купюру взглядом. – Я их знаю! Это у них бизнес такой.
Мартов пожал плечами.
Однако старик и не собирался далее попрошайничать, видно знал, во-первых, от добра – добра не ищут, а во-вторых, что – бесполезно. С неуклюжим достоинством он положил деньги на стойку. Буфетчица переглянулась с вышибалой, мизинцем смахнула бумажку Мартова в кассу, положила на пластмассовую тарелку порцию лапши, довесила сверху резаными овощами, и, полив соусом, пододвинула старику. Подумав, отсчитала две или три монетки сдачи.
Старик благодарственно кивнул.
– Только, к выходу поближе, батя, o’key?.. – сказал вышибала.
Старик кивнул опять, но пошел не к выходу, а неуклюже поворочался по сторонам и устроился в углу, за спиной Трембовской, через столик.
– Гуляет дед, – раздраженно прокомментировала журналистка. – У бабусек-то, на базаре, дешевле стало бы!
Мартов опустил глаза.
– Ладно, – сказал он грубо, перестав заботиться, какое впечатление производит на Трембовскую. – Что там, насчет Шувалова?.. – И посмотрел на часы.
– ...Не застанете, говорю! Из тех мест, раньше трех месяцев не выпускают. Его – месяц нет, значит – осталось два. До поезда никак. Или, вы, из Харькова, – машиной?
– Дорога скользкая.
Бритоголовые шумно спорили и делали друг другу пальцы.
– И какие же те... места?
Трембовская смотрела стеклянными глазами и улыбалась. Плотно сжатым ртом.
– Есть проблемы?
– Бесплатно – не даю, – ответила с расстановкой.
(Бесплатно?.. Да после тебя – руки надо мыть. Щеткой! – подумал Мартов.)
– Сколько? – спросил он. – А, главное, – за что?
Трембовская присосалась к бокалу с остатками пены. Вытерла ладонью губы.
– Это у вас, в Харькове (или откуда вы, там, на самом деле?) – реформы, новый порядок, кон-сти-ту-ци-я. А у них – по старинке. В Новоострожске. В долбаном! Знаете, когда время тут остановилось?.. Хотя, нет, времена тут – не остановленные. Они – параллельные.
К примеру, – человека зачистить. В приличном месте как делают? – Ну – “содют”. Так – адвокаты есть. Плохие, но есть. Ну – честно стреляют из-за угла. А здесь... О Таракановой слышали?
– Только об одной. Княжна которая.
– Княжна?.. В своем роде. Врач! Оч-ч-чень заслуженный человек. Столп! Научная школа психиатрии профессора Таракановой! Знающие люди говорили – срок, когда-нибудь да заканчивается, а диагноз, из ее ручек, – это навсегда, вроде печати Каиновой. (О Каине слышали?) Если и выпустят на советские просторы – равно мертвяка. Догнивать.
... «Брежневские» диссиденты, Таракановой – детей пугали. Чтобы кашу ели. Такая, вот, – героиня. Кстати, живет и здравствует.
Трембовская удрученно отодвинула пустой бокал.
– Ну? – сказал Мартов. – Что психбольница здешняя на всесоюзной доске почета висела – это я и без вас знаю.
– Значит так, – Трембовская откашлялась и поставила локти на стол. – Пять долларов – за информацию, где Шувалов находится. Еще десять – за обстоятельства, к тому приведшие. И двадцать пять... извините, тридцать пять! – за материал, который Шувалов оставил мне на хранение. Как раз на такой случай. Получается – пятьдесят. Половину – сразу.
– Пожалуй, где Шувалов – вы меня уже просветили. Остальное – нетрудно вычислить: «вино – глумливо, сикера – буйна; и всякий, увлекающийся ими, неразумен»...
Трембовская скривилась.
– Вы забыли, что Соломон еще сказал: «дайте сикеру погибающему и вино огорченному душею; пусть он выпьет и забудет бедность свою и не вспомнит больше о своем страдании» – не так ли?.. Да и не был пьяницей, ваш... друг... Шувалов.
Она произнесла «друг» с наивозможным сарказмом.
– Сомневаетесь, тот ли я, за кого себя выдаю?.. Тогда – оставим Шуваловское – Шувалову, да и ладно? Во избежание?
– Деньги нужны! – сказала Трембовская.
– Де-е-ньги?..
Мартов сделал вид, что раздумывает.
– Хорошо. Исключительно по гуманитарным соображениям. Дружба, сами понимаете. Пускай – пятьдесят! Только не «зеленых», а в законной национальной валюте. И не сейчас, а когда увижу – за что. Это вчетверо меньше, но... Поиздержался!
Лицо Трембовской покраснело. От унижения. Как прыщ.
– ...За ними, за материалами, – ехать еще. Через весь город, – выдавила сквозь зубы, оправдываясь. – Червонец – сразу!..
Мартов вынул десятку.
– Посчитаем сверху, если напишите, что вам, лично, известно. О Шувалове. Не напишите – учтётся из... гонорара. К девяти управитесь?.. Вечера? Триста четвертый номер. В крайнем случае – подождете. Внизу.
Трембовская черкнула в блокноте, хотела что-то сказать, но, осеклась.
На столик, из-за плеча Мартова, упала тень.
В ближайшую Вечность других фрагментов или историй выкладывать не планирую :)))
Автор