Спускаюсь в московское метро. По контрасту с Лондоном — мрачновато: мраморное величие нашей подземки сразу включает в душе кнопку гордости за родное Отечество. Еду и наконец-то в открытую, с удовольствием разглядываю пассажиров. В Лондоне я, конечно, тоже это делаю, но украдкой: подруга Молли однажды сказала, что ей стыдно ездить со мной в метро, потому что я пялюсь на людей, а их смущенные ответные улыбочки совершенно не означают одобрения, как я раньше думала.
И вдруг — вижу мужчину, который внешне почти полностью соответствует моему идеалу (с небольшой разницей в каких-то 15–20 кг «плюс», но это меня совершенно не смущает: понимаю, что в моем возрасте пора пересмотреть некоторые стандарты). Молли он бы точно понравился: русский, брутальный, большой. В пределах моей видимости у него одна татуировка, на ноге. Две строчки, написанные готическим шрифтом. Крут! Было бы интересно прочитать девиз, но для этого мне пришлось бы обойти его по кругу: мышцы, когда-то спортивные, бугрятся под кожей. «На следующей остановке», — думаю я и замечаю, как за какую-то долю секунды ситуация в вагоне резко меняется. Оборачиваюсь и вижу, что моему герою уже удалось сесть, а рядом с ним расположилась интеллигентного вида женщина средних лет, совершенно неинтеллигентно пререкающаяся со своей ровесницей, которую, видимо, обошла на повороте, когда они втроем вместе с бруталом пытались занять два освободившихся места. Победила, естественно, московская напористость дамы и грубая мужская сила БББ (Бритоголовый-Брутальный-Большой).
Теперь он сидит и улыбается, наблюдая за потасовкой дам. Трудно понять, кто кого толкнул, но вдруг та, что была попроворней, прикрываясь газетой, хорошо поставленным голосом преподавателя вуза говорит:
— Иди к себе в горы!
Пока я соображаю, при чем тут горы, та, что была, наверное, действительно с гор (и ее, бедную, видно, не первый раз туда посылают), начинает пинать обидчицу ногами, а руками пытается сорвать с нее газетный щит. Я не верю своим глазам и ушам, так и хочется сказать: «Ну встаньте уже кто-нибудь, освободите место! Проблемы нет! У женщин просто гормональный срыв!»
Тут мой герой привстает, но совсем не затем, чтобы уступить место: он шипит черноглазой женщине в ухо какую-то расистскую гадость в поддержку своей московской соседки по вагону. Чувство гордости за наше метро улетучивается — я испытываю отвращение и стыд. Хочется вступиться за горянку.
— Вы что, с ума сошли? Что вы делаете? — неуверенно произношу я, с опаской поглядывая на заступника «московской» расы, который теперь мне напоминает какое-то плотоядное, нет, скорее парнокопытное животное. Боюсь, что вскоре я действительно смогу увидеть его татуировку во всей красе — когда он будет вышвыривать меня из вагона, держа вверх ногами.
Кто-то смотрит на меня с презрением, кто-то с жалостью и сочувствием. Кульминация спектакля явно миновала, и один из сидящих молодых БББ (до этого успешно прикидывавшийся спящим) наконец освобождает заветные квадратные сантиметры кожзаменителя на лавке напротив «интеллигентки» с газетой. Оскорбленная смуглянка, на месте которой я бы давно уже вышла, спокойно садится и, испепеляя всех своими черными очами, продолжает нецензурно ругаться. Чувствую, что вмешалась в чью-то «семейную» разборку, нарушила интимную обстановку и помешала людям получить истиное наслаждение. Поэтому раньше времени выхожу Я. Они, наверное, радуются — теперь им никто не сможет помешать предаться сладостной агрессии.
В глазах почему-то опять возникает образ расписных икроножных мышц, сознание продолжает работать над разгадкой тайны тату. Если первая строка начинается с «one li», что, я полагаю, «one life» — «одна жизнь», а продолжение — «one lo», то это вполне может быть «one love» — «одна любовь». После всего увиденного и пережитого мне неожиданно приходит в голову более оригинальный вариант жизненного кредо для БББ, которые участвуют в соревнованиях по занятию места в метро и оспариванию их результатов: «One life — one loaf of bread» — «Жизнь — это батон хлеба».